Она взывала к ним, говоря: мы с вами одной породы, мы должны помогать друг другу, а не человеку. Но собаки захлебывались лаем, они жаждали крови, и вряд ли кто из них услышал ее мольбы. Не успел первый пес погрузить клыки в ее мех и плоть, сердце лисы разорвалось.
Легенда гласит, что в последние несколько мгновений жизни моя бабка прокляла вас и весь ваш род и предрекла вам большое горе. Вот я и пришла полюбоваться, как ваша семья рвет друг друга на части.
Чарльз посмотрел в глаза лисе, и его охватило дурное предчувствие. Теряя самообладание, принц завопил:
– Пошла вон!
Лиса не уходила. Чарльз схватил цветочный горшок и швырнул в нее, однако лиса испарилась, прежде чем горшок ударился оземь.
Камилла ждала начала «Арчеров» – бизнес с экологическими колбасками потерпел крах, и в Эмбридже произошло еще одно самоубийство, – но не успели раздаться знакомые музыкальные позывные, она выбежала на крыльцо с криком:
– Сейчас в вечерних новостях сказали! В коридоре Ml[47] нашли птичий грипп, и всю птицу нужно перевести в дом.
– В дом? – переспросил Чарльз. – Ты уверена, милая?
– Точно, – подтвердила Камилла. – Сельхозминистр четко сказал, что всю птицу нужно перевести в дом.
Схватить кур никак не получалось. Экклз выскользнула из рук Чарльза и вспорхнула на забор Тредголдов.
Тони завопил с заднего крыльца:
– Если я или Б ев подхватим птичий грипп, я спалю твой дом и вырежу всю семью, лады?
– Лады, конечно, лады, – отозвался Чарльз.
Он наконец изловил кур и забросил их на кухню.
Теперь у Камиллы под ногами толклись и собаки, и куры.
– От них будет дикий бардак, – сказала она.
– Дорогая, это старая крестьянская традиция – делить жилище с домашними животными, – успокоил ее Чарльз.
– Но мы не крестьяне, Чарльз, – возразила Камилла резче, чем хотела. – Ты уж точно не землепашец. Ты слушаешь рейтовские лекции[48], и у тебя есть вечерние шлепанцы из черного бархата.
И она вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь.
Чарльз принялся счищать с пола куриный помет. Фредди стоял у дверей кладовой, оценивая ее содержимое. – по его прикидкам, собачьей еды должно было хватить до завтрашнего вечера. Он щелкнул зубами на кур. которые уже доклевывали крошки печенья в трех собачьих мисках. Куры вспорхнули на сушилку для посуды, так что Фредди получил возможность рассмотреть их получше. Мориарти показалась ему более питательной.
Ближе к ночи Чарльз, внимательно прослушав выпуск новостей, со смущенной миной собрал кур и унес обратно в вольер, где и запер в домике.
Вернувшись, он сказал Камилле:
– Они будут жутко скучать по свободе.
– Я прекрасно понимаю, каково им там. – ответила Камилла.
Дуэйн не упускал Пэрис Баттеруорт из виду, наблюдая за ней через мониторы слежения. Он обрадовался, когда Пэрис наконец взяла в руки «1984». Его не смущало, что при чтении девушка шевелит губами, это лишь доказывало, что она читает внимательно. Дуэйн непомерно гордился тем, что Пэрис понадобилось лишь несколько дней, чтобы добраться до знаменитого трудного места в середине книги, где Оруэлл объясняет читателю природу тоталитаризма. Дуэйн там пропустил несколько самых непроходимых абзацев, но Пэрис продралась сквозь ученый текст, останавливаясь только затем, чтобы посмотреть значение некоторых слов в словаре, который она одолжила в школе, да так и не вернула. Несколько раз, когда Полтинник уставал от телевизора и начинал капризничать, Пэрис разворачивала его стульчик к себе и читала вслух. Казалось, Полтинника книга забавляет, хотя Дуэйн и догадывался, что на самом деле ребенок просто радуется вниманию матери.
Дуэйну не терпелось снова увидеть Пэрис и затеять с ней литературную дискуссию. Последний раз, когда он заговорил о книгах с сослуживцами, дело кончилось тем, что его обозвали Чокнутый Дуэйн. Позже инспектор Лэнсер отозвал его в сторонку и признался, что и сам прочел за пятнадцать лет после школы несколько книг и они ему «вообще‑то понравились». Дуэйн днем и ночью думал, как бы ему незамеченным побывать у Пэрис. Не только чтобы поговорить о книге Оруэлла. Он подозревал, что странная боль в области сердца, наверное, вызвана любовью. Для ишемии он слишком молод.
В ожидании премьер – министра в палате общин царила атмосфера еле сдерживаемой истерики. Сынок Инглиш в темно – синем «итальянском» маркс – спенсеровском костюме типа «человек из народа», белой рубашке и розовом галстуке сидел между чернокожей красавицей, выбранной от Северного Гримсби, и знаменитым эксцентричным геем от Южного Шропшира и выглядел довольным как удав.
По поводу цвета галстука между медиаконсультантом Сынка и его командой стилистов вспыхнула язвительная перебранка. Светло – голубой отбросили, потому что ему «не хватает степенности», оливковый – за «милитаризм», красный сочли «большевистским», малиновый – «старперским»; серебристый – «для отца невесты», коричневый – «знак уныния», желтый «изобличает трусость»; сиреневый, фиолетовый и зеленый кое – кому показались «оппортунистскими»; васильковый забраковали за то, что он «чуток отдает Гарольдом Макмилланом[49]». Наконец, когда стрелки часов безжалостно придвинулись к полудню, выбор сузился до бледно – розового – не содержит угрозы, нравится женщинам, оптимистичный и веселый – и фисташкового, которым многие любят красить стены. За пять минут до выхода Сынок выбрал розовый и вышел из кабинета, придержав шаг возле стилиста, который выпустил ему на лоб завиток волос.
Когда премьер – министр занял свое место на скамье правящей партии, со скамей оппозиции послышались выкрики: «Гав – гав! В чем нога?» – и смех новых консерваторов.
Некоторых оппозиционных депутатов этот глум рассмешил до слез. Премьер – министр вымучил ледяную улыбку. Джек не любил этого со школьных лет. Всякий раз, когда его вызывали на перекличке, находился какой– нибудь шут, чтобы шепотом добавить: «Гав– гав!»[50] А уж если учитель не умел навести в классе порядок, весь класс начинал лаять хором. Джек ухмылялся, давая понять, что ему наплевать, но в тринадцать лет начал подумывать о смене фамилии.
Первые несколько вопросов были формальными, их задавали карманные депутаты.
которые делали вид, будто их интересуют сегодняшние рабочие встречи премьер – министра. Потом поднялся Сынок Инглиш и поздравил Джека с бракосочетанием дочери. Опять раздались крики: «Гав – гав! В чем нога?»
Новую повальную истерику спикер кое– как усмирил призывами: «К порядку! К порядку!» Несколько депутатов, однако, продолжали безмолвно корчиться в судорогах.
Сынок вновь поднялся.
– Премьер – министр, можете ли вы подтвердить, что в зонах изоляции, согласно цифрам, распространенным сегодня министерством внутренних дел, проживает на данный момент шесть миллионов пятьсот тысяч восемьдесят два человека?
– Почтенный джентльмен прав, – ответил Джек, – шесть миллионов пятьсот тысяч с лишним преступников, возможных пособников террористов, наркоманов и антиобщественных элементов вычищены с наших улиц и теперь живут в закрытых зонах, что дает возможность акционерам и честным трудящимся семьям жить в мире и покое.
Джек сел на место под громкие крики одобрения со скамей правящей партии.
В очередной раз поднялся Сынок:
– Премьер – министр, эти цифры растут угрожающе быстро. Много ли времени пройдет, прежде чем внутри зон изоляции окажется больше народу, чем снаружи?
Послышался громкий хохот, спикер опять принялся взывать к порядку.
Джек встал и над курьерским ящиком[51] простер к Сынку указующий перст, воскликнув:
– Кто должен быть изолирован от общества, решает суд! Почтенный джентльмен сомневается в неподкупности нашего правосудия?
– Да, я сомневаюсь в беспристрастности нашего правосудия! Поскольку теперь все магистраты и судьи состоят на службе у правительства, я спрашиваю вас: известно ли вам, что одна из моих избирательниц, миссис Люсинда Хэддок, приговорена Гилфордским судом магистрата к трем годам пребывания в зоне изоляции за гнуснейшее преступление – отправку письма без почтовой марки?
Раздались крики: «Позор! Негодяи!» Несколько заднескамеечников правящей партии беспокойно заерзали на своих местах.
Джек встал и, открыв папку, прочел:
– «Почтовое мошенничество является одним из тех преступлений, к которым нынешнее правительство относится весьма серьезно. Такие мошенничества ежегодно отнимают у почтовой службы сотни миллионов фунтов. Эти суммы могли быть направлены на медицинское оборудование для поддержания жизни раковых больных».
Раздалось несколько неуверенных одобрительных восклицаний и приглушенных «Ну? Ну?».
Сынок потрогал свой розовый галстук и облизнул губы, смакуя следующий вопрос.
