— Ну, это не трудно. У нас в вестибюле стоит один небольшой. А какую музыку вы любите?
— В последнее время мне нравится только классика. Что-нибудь спокойное.
— По-моему, у нас есть такие записи. — Они поговорили о любимых композиторах. Если она говорит о музыке, решил врач, значит, чувствует себя гораздо лучше, чем вчера. Ей нужно набраться сил на будущее. Он хотел помочь ей справиться с тем, что ее ждет. Как правило, доктор Меррей не скрывал от больных, что с ними происходит, отвечая на все их вопросы. Он вселял в больных уверенность тем, как он с ними говорил и о чем. И больной приходил к выводу: «С ним нечего бояться».
Джейн, кроме болей, не оставляли галлюцинации и постоянная сонливость. Доктор затронул и эти темы. Он объяснил, что сонливость возникает от инъекций, которые делают, чтобы снять боль. Но так как боли уменьшились, он теперь предложит другой набор лекарств. Организм должен к ним приспособиться, на это уйдет время. Персонал имеет возможность, пробуя то одно, то другое, подобрать лучшие средства для ее лечения. Сонливость — не всегда плохой признак, так как организму нужен отдых после всего им перенесенного.
— Галлюцинации не дают мне покоя, — сказала Джейн.
— Я вас предупреждал о них.
— Вчера вы говорили, что они пройдут. Они меня так пугают.
— Это следствие наркотиков, которые вам дают. Скоро это пройдет. А если нет, я пропишу вам одно или два средства, которые помогут. Если, конечно, мы убедимся в том, что это именно галлюцинации.
— А что же еще?
— Может быть, Джейн, это различие покажется вам незначительным, но бывают галлюцинации, а бывает и неверное восприятие. Если у вас галлюцинации, то, я уверен, мы с ними справимся. Эта проблема нами хорошо изучена.
Он наблюдал за ней, понятно ли он объясняет.
— А что представляет собой галлюцинация? — спросила больная.
— Вы хотите, чтобы я дал вам научное определение?
—Будьте добры.
— Галлюцинация — это слуховое, зрительное или обонятельное ощущение, возникающее независимо от внешних раздражителей.
Джейн улыбнулась: этого ей было достаточно.
— Сколько времени осталось до моей смерти? — спросила она. Ей хотелось знать, сколько ей отпущено для завершения всех дел. Врачу же хотелось знать, насколько она подготовлена к правдивому ответу.
— Доктор Салливан, кажется, говорил вам до того, как вы поступили сюда, что речь идет скорее о неделях, чем о месяцах.
— Да, но это довольно расплывчато. Несколько недель уже прошло. А я не хочу, чтобы это затянулось.
— Не думаю, что вам придется еще долго терпеть, Джейн, — сказал доктор Меррей мягко. Ни один врач до сих пор не говорил с ней так просто о смерти. — Точно не могу сказать, сколько это продлится, то есть сейчас не могу. Давайте поставим боль под контроль, а там посмотрим. Через несколько дней я смогу ответить точнее.
— Но я скоро умру, правда? — Джейн словно искала поддержки. — В больнице мне не говорили. Вернее, говорили все по-разному.
— Да, Джейн, вы умираете. Но мы поможем вам пройти через это. У нас никто не будет обманывать вас. Вы можете задавать любые вопросы, и мы на них ответим: опыта нам не занимать, и мы все профессионалы.
Джейн протянула ему руку — насколько могла, — и доктор Меррей взял ее в свою.
— Здесь все такие добрые, — прошептала Джейн, — но вы помогаете мне больше всех, доктор…
— Меррей, — подсказал он.
Врач придал ей уверенность. Она могла свободно, без обиняков говорить о том, что с ней происходит, о жизни и смерти. Наконец-то перед ней был человек, которому можно доверять. Близкий человек.
— Не хочется называть вас «доктором Мерреем».
— Зовите просто «Дэвид». Здесь все меня так зовут.
Меррей произвел благоприятное впечатление и на родителей Джейн. Они увидели, что он готов помочь ей легче перенести процесс умирания, хотя бы потому, что не обещал ее вылечить, как это делали другие. А врачей было много. Иногда Джейн чувствовала себя палочкой в эстафете, которую передавали из рук в руки, и когда кончался один этап болезни, начинался другой. Сейчас, в самом конце, она снова видела человека, которому можно доверять, достойного преемника их семейного врача доктора Салливана. И этот человек как бы олицетворял весь персонал, который работает рядом с ним. Здесь, в хосписе, врачи, сестры и младший медицинский персонал составляли один тесный коллектив. Медсестры пришли сюда из разных учреждений, у них был разный опыт и разные точки зрения на то, как обращаться с тем или иным больным. Были, например, разногласия между Пэт и Джулией по поводу лекарств, которые следовало давать Джейн. Но обе они старались использовать свой прошлый опыт ради того, чтобы сблизить эти расхождения, не конфликтуя друг с другом, а тем более с пациентами.
Медсестры часто поворачивали Джейн в постели, предотвращая пролежни и окостенение суставов — процессы, вызывающие новую боль. Джейн чувствовала себя свободнее и вскоре могла лежать на боку, а это было большим достижением. Раньше она отказывалась менять позу, боясь новых страданий. Но Адела объяснила, что, поворачиваясь на тот или другой бок, она избежит пролежней. Теперь Джейн больше не была пассивным, беспомощным пациентом, который лежит, уставившись в одну точку. Она могла без боязни изменить положение, и уже одно это помогало ей больше увидеть и активнее участвовать в том, что происходит в комнате.
Стараясь накормить Джейн, Адела вспомнила свой материнский опыт:
— Когда у моих детей не было аппетита, — говорила она, — мы с ними играли. Что это у меня получилось? — спрашивала она, слепив ложкой фигурку из картофельного пюре.
— Не знаю, — хмыкнула Джейн. — Может быть… утка?
— Да, утка, — подтверждала Адела. — Раз, два, три — теперь проглоти! — Джейн послушно глотала.
Эта игра легко переходила из немудреной ситуации, в которой мать кормит свое дитя, в настоящую жизнь, где один взрослый помогает другому. Если Джейн не могла, как ребенок, играть с собственной матерью, то с Аделой, сравнительно чужим человеком, она это делала. Потом они так сблизились, что, когда Адела не дежурила два дня, родители боялись, что состояние Джейн ухудшится. Стоило Аделе лишь пообещать заскочить к Джейн, и той этого было довольно.
Однажды вечером Джейн задремала, но вдруг широко открыла глаза и уставилась на мать.
— Ма, у тебя пол-лица не хватает. Под носом — дыра. Розмари смущенно улыбнулась и потрогала нижнюю половину лица.
— Ошибаешься. Мое лицо на месте. У тебя, дочка, снова галлюцинации.
Несколько раз Джейн тревожилась по этому поводу, но, вспомнив объяснения доктора Меррея, успокаивалась.
— Дэвид говорит, что это скоро пройдет, — не раз миролюбиво говорила она родителям.
Как-то отцу Джейн вдруг заявила с ехидцей, что лицо у него «какое-то смешное»: «Ухо там, где должен быть нос, один глаз на подбородке, а на лбу зияет дыра, через которую „видно небо“. Заметив, что отец огорчился, Джейн успокоила его.
—Зато похоже на картину Пикассо, — сказала она. В следующий раз она констатировала, что у отца только пол-лица, и эта половина страшно длинная.
— Как интересно, — хмыкнула Джейн.
— А что, — спросил он. — Опять Пикассо?
— Нет, — Джейн призадумалась, — скорее похоже на Модильяни.
Дэвида Меррея не беспокоили эти приступы.
—Ее сознание сейчас гораздо яснее, чем раньше, — сказал он родителям. — Она часто болтает с Аделой. Хорошо, что у них зарождается дружба. Лекарства помогают, конечно, но далеко не всегда.
— Нам не хотелось бы отвлекать Аделу от других пациентов, — сказала Розмари осторожно, — но… если бы она проводила с Джейн побольше времени…
—Я думаю, это можно устроить. Одному больному нравится одна медсестра, другому — другая. — Он посмотрел на них с улыбкой. Слышал ли он о Патриции? — Это все со временем обычно утрясается.
— Аделы не будет целых два дня, — начал Виктор, — не ухудшится ли состояние Джейн?
— Да, мы за этим проследим. Но поскольку боли у Джейн стихают и она лучше воспринимает все окружающее, мы познакомим ее с другими сестрами.
— Но боль отступила только потому, что вы увеличили дозу диаморфина, — сказал Виктор. — Вы и дальше будете ее увеличивать?
— Нет, думаю, что состояние Джейн стабилизировалось. Теперь, когда я знаю, где у нее больше всего болит и где находится источник болевых ощущений — руки, мы можем применить и другое, например блокаду.
—Мы ей обещали, что операций больше не будет, — сказала Розмари. — Мне казалось, вы с нами согласились.
— Да, я согласился. Случается, что мы иногда, но довольно редко оперируем, причем только в паллиативных целях, допустим, чтобы уменьшить боли. Но блокада — не операция.
— Дело не в том, как вы это называете, — Виктор все еще не мог успокоиться. — Разрезав нерв, вы не сможете его связать обратно, ведь так? Она потеряет в этом месте чувствительность и уже не будет ощущать боли.
