Она удивленно посмотрела на него, кивнула и пригласила войти. Глянула на букет и не отказала себе в удовольствии:
– Опять жениться приехал?
Он покраснел. Ничего не ответил. Она покормила его завтраком – кофе, яичница, тосты. Говорить было особенно не о чем. Он предложил ей погулять по городу. Она пошла в ванную, накрасила глаза и губы, ловко завертела свою «гульку» на затылке. Накинула каракулевый жакет, перешитый из маминой шубы, и они вышли на улицу. Заснеженная, прибранная и щедро украшенная Москва была прекрасна. Они поехали в центр, на Тверскую.
Она оживилась, раскраснелась и с удовольствием и даже гордостью хозяйки показывала ему город. Намотавшись, они зашли в маленький ресторанчик, оказалось – грузинский. Она почувствовала, что очень голодна. Они заказали целую гору вкусностей – и, естественно, как часто бывает, быстро «сломались». Потом взяли кофе и еще красного вина и болтали обо всем и ни о чем. Он расслабился, раскрылся – впервые не выглядел забитым, стесняющимся провинциалом. Сейчас перед ней сидел взрослый, красивый, повидавший весь мир, состоявшийся мужик.
«А он очень даже ничего – подумала она. – Жаль, правда, что я уже не та».
Потом они опять гуляли, прошлись по магазинам, искренне удивляясь сумасшедшим ценам. Он неплохо разбирался в этом и посмеивался, что там это все стоит в разы дешевле. Потом они опять устали, и он предложил ей пойти к нему в гостиницу, тут совсем неподалеку – посидеть в баре. Она согласилась. В баре они опять пили кофе, на сей раз вкуснейший капучино, и еще она с удовольствием съела какой-то невиданный десерт – клубничный мусс, украшенный свежей малиной и ежевикой. «В январе», – удивлялась она. Он смотрел на нее почему-то грустно.
Она сама предложила ему подняться к нему в номер. Проснулась очень рано, в шесть утра, минут двадцать полежала с открытыми глазами, понимая, что уже не уснет. Осторожно встала с кровати, пошла в ванну и долго рассматривала себя в зеркало – увы, не находя утешений. А что хорошего – припухшие веки, бледная, замученная кожа, тусклые волосы – все следы недосыпа на лице. Она тихо оделась, тихо приоткрыла дверь и быстро пошла по бесконечному, застеленному веселенькой зеленой дорожкой гостиничному коридору.
«Не стоит портить человеку праздник», – усмехнувшись, подумала она.
Вчера, под парами, это еще сошло. А сегодня утром? Что делать сегодня утром? О чем говорить? Пойти пить кофе и думать, как бы скорее расстаться, освободиться друг от друга? Чтобы он увидел ее при дневном свете, ту, какая она есть сейчас на самом деле? А не ту, какую он придумал себе двадцать пять лет назад? Да нет, не придумал, она такая и была. «То ли девочка, а то ли виденье», как пел известный музыкант.
Она доехала до дома, выпила чаю, выключила телефон и легла спать. «Зачеркнуть всю жизнь и сначала начать» – точно не получится. В этом она была абсолютно уверена. Хотя, надо сказать, ночью все было совсем неплохо. Да что там – неплохо. Ночью все было, если быть честной, просто замечательно, но наступило неизбежное утро… Нет, все она сделала правильно. Это же не сериал дешевый с обязательным хеппи-эндом. Это жизнь, господа. Реальная, жесткая и конкретная, как говорят сейчас.
Он проснулся через час после ее ухода и, увидев, что ее нет, удивился и в который раз ничего не понял. Воистину мужчина и женщина – два разных параллельных мира. Вряд ли пересекающихся в реальной жизни. Вряд ли способных понять друг друга и почувствовать одно и то же.
«Странно, – искренне удивился он. – Странно, ей-богу. Ведь, по-моему, ночью все было прекрасно», – нескромно оценил он свои возможности. Впрочем, вряд ли это так важно в их возрасте. В смысле наверняка есть вещи важнее. И все это могло иметь вполне себе продолжение. Ну, если захотеть, конечно. Обоим захотеть. Но она в который раз щелкнула его по носу.
«Не судьба», – подумал он. Потом он долго брился в ванной, заказал завтрак в номер, с удовольствием съел бифштекс с жареной картошкой, выпил крепкого чая с лимоном – два стакана – и поехал в аэропорт. Там он спокойно обменял билет на сегодня, рейс через три часа. Помотался по аэропорту, выпил кофе, съел круассан, почитал дурацкую и смешную «желтую» газету и пошел на регистрацию. Больше в этом городе делать ему было нечего.
И все-таки он написал ей через месяц. Маньяк, графоман.
Он написал ей, что вот смешная штука жизнь – в самолете он встретил женщину, познакомились, поболтали и решили больше не расставаться. И это была чистейшая правда.
А еще через неделю она поняла, что беременна. Это известие огорошило и оглушило ее. Это было счастье, которого она уже давно перестала ждать.
Она бросилась к письменному столу и рванула нижний, самый глубокий ящик. Последнее его письмо лежало сверху – долго искать не пришлось. Она схватила белый конверт и дрожащей рукой надела очки. Но на конверте не было обратного адреса. Впервые. Сколько можно надеяться получить ответ?
Плотная, коричневато-бежевая, чуть размытая временем фотография: Томочка в Крыму, в Коктебеле. У пенящейся кромки воды, на крупных, сглаженных временем камнях. Стройные ножки чуть согнуты в коленях, носки вытянуты, плечи развернуты, изящно выгнулась, оперлась на ладони, голова в белой панамке кокетливо откинута назад. Панамка надвинута низко – видимо, по моде тех лет. Чуть прикрытые глаза, славный вздернутый носик и пухлые губы – это уж совсем не по моде тех лет, но что есть, то есть.
Внизу вязью надпись – «Крым, Коктебель, 1933 г.». На оборотной стороне размашистым почерком от руки: «Томная Тома». Остроумно. И по делу. И правда томная. К тому же каламбур. Автор неизвестен. Но предполагаем. Тогда, в 33-м, в самом разгаре был роман с Руководителем – так его обозначила сама Томочка. Правда, тогда же, параллельно, но все же боком, присутствовали и Художник, и Дантист. Нет-нет, Дантист был все же позже. Точно позже. Значительно. В Руководителя она была почти влюблена. Хотя насчет «влюблена» она слегка сомневалась, а вот «физическое притяжение» – ее формулировка – определенно имелось.
Спокойный, внушительный, уравновешенный Руководитель, привыкший, судя по всему, держать себя в рамках повсеместно, в близости был необуздан, напорист, несдержан и почти яростен. Томочка вздрагивала, трепетала, пугалась, терялась, но в конечном счете чувствовала в этом искренность и истинность и вскоре активно включилась в эту игру. Впрочем, это была не игра.
Закованный в пудовые гири по рукам и ногам эпохой, своей властью, высоким положением и четко обозначенной ролью, этот суровый сорокалетний неглупый человек понимал все и вся и оттого боялся всего и вся. «Застегнутый на все пуговицы» на службе, несущий на себе непомерный, нечеловеческий груз ответственности, не расслабляющийся даже дома, в кругу семьи – верной жены и двух дочерей-близняшек, с Томочкой, единственно с ней, на ее узком диванчике с высокой спинкой и полочкой над спинкой, где дружно, гуськом, стояли мраморные слоники (старший с отбитым хоботом, младший – без одного уха), только там, в ее узкой, как пенал, и темноватой комнатке, при плотно зашторенных окнах и слабом, желтоватом свете ночника, он наконец-то становился самим собой.
Она пленяла его спокойным нравом, тихим голосом – мягким и певучим, с утраченным «л», который звучала у нее, как мягкий польский «в», шелковистой, без единой помарки, кожей, полным отсутствием какой-либо растительности на руках и ногах, нежными, словно детскими, пятками, тонкими щиколотками и запястьями, трогательной хрупкой шеей, запахом ландыша в яремной ямке, прелестным нежным лицом, темными, почти без зрачков, глазами, вздернутым самую малость коротким, четким изящным носом – словом, всем-всем, от начала и до конца, сверху донизу, со всеми подробными остановками эта молодая женщина была прелестна, нежна, хрупка, чувственна, открыта и восхитительна. Умна ли? Да какая разница, при всех вышеперечисленных достоинствах? Не болтлива и сдержанна – вполне хватит. А как умилительно и трогательно она сводит тонкие, выщипанные в нитку, по моде, брови! Видимо, это означает работу мысли. Чуть-чуть, слегка она покусывает полные, мягкие губы, чуть вздрагивает круглый, нежный подбородок, вспыхивают и гаснут глаза. Нежные пальцы вращают узкое колечко с синим тусклым камушком и обнимают тонкими руками круглые колени. Ничего не требует и не просит – никогда. Но конечно же, конечно, как всякая истинная женщина, радуется подаркам. Накидывает на хрупкие плечи шаль, гладит нежный маслянистый мех котикового манто: раз, два – по шерсти и против. Вытягивает прелестную ногу, зашнуровывая ботиночек, и поворачивает носок – влево и вправо. И все это так поразительно, невозможно отличает ее от жены! Боже мой! Как с этим жить, как смириться, что она – только один раз в неделю, ну, максимум – два, но это редко. А все остальное время – жизнь без нее, без ее запаха, голоса, нежного, тихого шепота. Без ее узкой, темной комнаты, где единственно счастлив он и где он настоящий, живой.
