Осталось двадцать минут.
Кроме моей сестры, в доме не было ни души, но вместе с тем она оказалась на этой территории не одна, причем не только я составила ей компанию. Жизненный путь моего убийцы, вымощенный телами убитых девочек, открылся мне, когда Линдси проникла в его дом. Я выпрямилась, стоя на небесах. И начала выкликать имена.
Джеки Майер. Тринадцать лет. Делавер, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. Опрокинутый стул. Рядом, на полу, скрюченная фигурка в одной полосатой майке. Под головой лужица крови.
Флора Эрнандес. Восемь лет. Делавер, тысяча девятьсот шестьдесят третий.
Он всего лишь хотел ее пощупать, но она закричала. Маленькая для своего возраста. Позже обнаружены левая туфелька и один носок. Тело не найдено. Косточки покоились в земляном подвале старого многоэтажного дома.
Лия Фокс. Двенадцать лет. Делавер, тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
Он убил ее без лишнего шума, под виадуком, на выброшенном кем-то прямо с чехлом диванчике. Заснул прямо на ней под мерный рокот проносящихся над головой машин. Прошло целых десять часов, прежде чем в дверь хижины, сколоченной мистером Гарви из подобранных на свалке дверей, постучался какой-то бродяга — тут уж пришлось забирать с собой Лию Фокс и по-быстрому сматывать удочки.
Софи Чичетти. Сорок девять лет. Пенсильвания, тысяча девятьсот шестидесятый.
Квартирная хозяйка. Выгородила для него полкомнаты под крышей. Ему приглянулось полукруглое окошко, да и плата была в пределах разумного. Но хозяйка оказалась невыносимо болтливой: донимала его бреднями про сына да еще декламировала сонеты из какой-то книжонки. Зайдя на хозяйскую половину, он благополучно трахнул эту корову, а когда ее потянуло на откровенность, размозжил ей голову и оттащил труп к реке.
Лидия Джонсон. Шесть лет. Тысяча девятьсот шестидесятый.
Бакс-Каунти, Пенсильвания… Он вырыл сводчатую пещеру на горке, возле каменоломни, и караулил в засаде. Эта была самой младшей из всех.
Венди Риктер. Тринадцать лет. Коннектикут, тысяча девятьсот семьдесят первый.
Поджидала своего папашу возле бара. Эту он заволок в кусты и тут же придушил. В тот раз, очнувшись после привычного ступора, он услышал голоса. Перевернув убитую девочку лицом к себе, он стал покусывать ей ушко. «Ох, пардон», — только и сказали двое пьянчуг, которые сунулись было в кусты справить малую нужду.
Мне открылся целый кладбищенский город, терзаемый хлыстом колючего ветра: жертвы обитали в памяти живых. Сейчас, прямо у меня на виду, они летели в этот дом, оставляя трассирующий след в людских умах. Но в тот день я недолго наблюдала их полет: сестра нуждалась в моей помощи.
Линдси на мгновение замерла. Я снова устремилась к ней. Мы вместе пошли вверх по лестнице. Она двигалась, как зомби из тех ужастиков, которыми увлекались Сэмюел и Хэл. Нога за ногу, пустой взгляд. Вот комната, которая у нас служила родительской спальней. Пусто. Она обыскала верхний коридор. Пусто. Наконец зашла как бы в мою комнату — и оказалась в спальне моего убийцы.
Это помещение, в отличие от прочих, имело жилой вид, и Линдси старалась ничего не задеть. Осторожно пошарила в стопке сложенных в шкафу свитеров, готовясь найти в этой теплой массе все, что угодно: нож, пистолет, обкусанную Холидеем шариковую ручку. Ничего. И вдруг какой-то неведомый зов приказал ей повернуться в сторону кровати, возле которой стоял ночной столик. Под непогашенным ночником лежал альбом для эскизов. Она шагнула вперед и услышала другие звуки, но не связала их в цепочку. Урчание мотора. Скрип тормозов. Стук автомобильной двери.
Она листала альбом, разглядывала набросанные тушью поперечины, крепления, башенки и опоры, пробегая глазами размеры и пометки, не понимая их смысла До конца оставались считанные страницы, и тут моей сестре послышались шаги — на улице, но совсем близко.
Когда мистер Гарви уже поворачивал ключ, Линдси наткнулась глазами на тонкий карандашный рисунок. Травянистые стебли над какой-то ямой; сбоку — чертеж полки; отдельно — труба наподобие дымохода. Мелкой паутинкой — надпись: «Кукурузное поле Штолфеза». Из газет, раструбивших, как собака нашла часть моей руки, Линдси знала, что кукурузное поле принадлежит человеку по фамилии Штолфез. Теперь она узнала то, что мне и требовалось. Меня убили внутри той ямы; я кричала, билась, как могла, но не сумела вырваться.
Недолго думая, она вырвала этот лист. Мистер Гарви топтался в кухне — готовил себе поесть. Купил любимые продукты: ливерную колбасу и сладкий белый виноград. Наверху скрипнула половица. Он замер. Скрипнула другая половица. Он выпрямился; по хребту пополз холодок внезапной догадки.
Виноградины посыпались на пол и тут же были растоптаны левым ботинком; моя сестра запрыгнула на подоконник, отодвинула алюминиевые жалюзи и схватилась за неподатливый шпингалет. Мистер Гарви кинулся наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Линдси разбила стекло и кубарем покатилась по навесу над крыльцом, а он в этот миг вбежал на площадку верхнего этажа и стремглав бросился в спальню. Линдси зацепилась за водосточную трубу и обрушила ее за собой. Мистер Гарви перепрыгнул через порог, а моя сестра в тот самый миг рухнула в грязь среди кустов и каких-то посадок.
Она осталась цела и невредима. Чудо, как невредима. Чудо, как молода. Тут же вскочила на ноги, а он стал вылезать из окна. Но передумал. Она уже мчалась в сторону живой изгороди. Вышитый шелком номер на спине футболки кричал ему в лицо: 5! 5! 5!
Линдси Сэлмон, в спортивной форме.
Добравшись до дому, Линдси застала там моих родителей, бабушку Линн и Сэмюела.
— Слава богу, — вырвалось у мамы, которая первой заметила ее через маленькое квадратное окошко сбоку от входа.
Она открыла дверь, и Сэмюел выскочил на порог; Линдси не посмотрела ни на маму, ни на отца, который, прихрамывая, спешил ей навстречу. Она шагнула прямо в объятия Сэмюела.
— Слава богу, слава богу, слава богу, — повторяла мама, с ужасом разглядывая кровавые порезы и комья грязи.
Бабушка стала рядом.
Положив ладонь на голову Линдси, Сэмюел откинул со лба ее растрепанные волосы.
— Где ты была?
Но Линдси, сразу как-то ослабев и съежившись, уже повернулась к нашему отцу. Чудо, какая она живая, думала я весь день напролет.
— Папа?
— Да, родная.
— Я это сделала. Пробралась к нему в дом. — Она дрожала, едва удерживаясь от слез.
Мама задохнулась:
— Что я слышу?
Но моя сестра даже не взглянула в ее сторону.
Смотри, что я раздобыла. По-моему, это важно.
Она разжала руку и протянула ему скомканный лист, который сберегла в падении с крыши.
У папы в памяти всплыла фраза, которую он вычитал утром. Глядя Линдси в глаза, он процитировал:
— «Состояние, к которому легче всего привыкать, — это состояние войны».
Линдси сунула рисунок ему в руки.
— Я пошла за Бакли, — сказала моя мама.
— Ты даже не посмотришь, мам?
— У меня нет слов. С вами побудет бабушка. Мне надо в магазин, потом курицу жарить. Почему-то все забывают о доме и семье. А у нас в семье растет маленький ребенок. Словом, я ухожу.
Бабушка Линн проводила мою маму к черному ходу, не пытаясь ее удержать.
После ее ухода Линдси взяла Сэмюела за руку. В словах, нацарапанных рукой мистера Гарви, мой отец увидел то же, что и Линдси: скорее всего, это было описание моей могилы. Он поднял голову:
— Теперь ты мне веришь?
— Верю, папа.
Переполняемый благодарностью, мой отец решил срочно сделать телефонный звонок.
— Пап, — окликнула Линдси.
— Да?
— Кажется, он меня заметил.
Не знаю, что может сравниться с тем блаженством, которое охватило меня оттого, что сестра осталась целой и невредимой. Всю дорогу от наблюдательной вышки до дому меня трясло от пережитого страха: ведь я могла потерять ее там, на Земле. Как последняя эгоистка, я переживала не за родителей, не за Бакли, не за Сэмюела, а только лишь за себя.
Из кафетерия мне навстречу вышла Фрэнни. Я даже не подняла головы.
— Сюзи, — позвала она. — У меня к тебе дело.
Она увлекала меня к старомодному фонарному столбу, а потом еще дальше, в темноту, и вручила сложенный вчетверо листок бумаги.
— Когда успокоишься, изучи вот это и сходи, куда указано.
Через пару дней, следуя плану местности, начерченному на том листке, я пришла на поле, которым прежде почему-то любовалась только издали. На плане пунктиром была обозначена тропинка. Волнуясь, я разыскивала просвет среди рядов пшеницы. Когда он мелькнул прямо по курсу, листок бумаги растворился у меня в руке.
Впереди росло старое раскидистое оливковое дерево.
Солнце стояло в зените; перед оливой зиял просвет. В следующую секунду я увидела, что пшеница сбоку от него идет волнами, будто сквозь нее пробирается крошечное создание, не достающее до колосьев.
Она была маленькой для своего возраста — точь-в-точь как на Земле. В ситцевом платьишке, обтрепанном на подоле и манжетах.
