Я пыталась благодарить ее, но она в ответ только смеется, словно работа здесь — это просто игра, нечто такое, чем она занимается для собственного удовольствия, а не ради денег. Я не раз предлагала ей нормальную зарплату, но до сих пор она отказывалась, хотя, если действительно закроют «Крошку зяблика», она в очередной раз останется без работы.
Сегодня я снова завела этот разговор.
— Ты заслуживаешь настоящего жалованья, Зози, — сказала я. — Ведь теперь ты не просто время от времени мне помогаешь, ты делаешь значительно больше.
Она, пожав плечами, возразила:
— Но ведь ты сейчас просто не можешь себе позволить платить кому-то полное жалованье.
— Но я серьезно…
— Серьезно? — Она насмешливо приподняла бровь. — Вам, мадам Шарбонно, давно следует перестать тревожиться о других и для разнообразия присматривать лучше за номером первым.
Я рассмеялась.
— Нет, Зози, ты просто ангел.
— Да, это верно. — Она усмехнулась. — А теперь, может, вернемся к нашим шоколадкам?
21 ноября, среда
Просто смешно, сколько зависит от какой-то вывески. Впрочем, моя вывеска похожа скорее на маяк, который так и светится над улицами Парижа.
Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус.
Отлично действует; сегодня к нам заходили и совершенно незнакомые люди, и завсегдатаи, и никто не ушел без покупки — подарочной коробки с бантом или просто пакетика какого-нибудь лакомства: сахарной мышки, слив с коньяком, порции mendiants или килограмма трюфелей, щедро обвалянных в самом горьком на свете шоколаде и похожих на маленькие бомбы, готовые взорваться.
Конечно, рано еще говорить об успехе. И особенно трудно будет соблазнить местных жителей. Но я уже чувствую начало прилива. И к Рождеству все они будут нашими.
Подумать только, ведь сперва я считала, что мне здесь делать нечего! Да это место — просто подарок судьбы! Оно так и притягивает людей. А представьте, сколько всего мы здесь можем заполучить — и речь не столько о деньгах, сколько о людях, их историях, их жизнях…
Мы? Ну да, естественно. Я готова делиться. Нас трое — даже четверо, если считать Розетт, — и каждая обладает своими особыми умениями. О, уж мы-то были бы способны потрясти воображение! Она, безусловно, занималась этим и раньше, в Ланскне! Она, конечно, постаралась замести следы, но сделала это не слишком хорошо. Уже самого ее имени — Вианн Роше — и кое-каких мелких деталей, которые я выпытала у Анни, оказалось достаточно, чтобы выстроить траекторию ее пути. Остальное было совсем просто: несколько междугородних телефонных звонков, несколько старых номеров местной газеты, вышедших четыре года назад, с пожелтевшими крупнозернистыми фотографиями Вианн, дерзко улыбающейся на пороге шоколадной лавки и обнимающей некое лохматое, взъерошенное существо — Анни, разумеется.
«La Céleste Praline».[38] Интригующее название. Да уж, в Ланскне Вианн Роше дала волю своим прихотям, хотя теперь, глядя на нее, это даже предположить трудно. Но тогда она ничего не боялась: чего стоят эти красные туфли, и звенящие браслеты, и длинные буйные волосы, точно у цыганки из комикса. Не то чтобы настоящая красавица — пожалуй, рот великоват, а глаза, на мой взгляд, маловаты, — но любая ведьма, удостоенная собственной книги заклятий, сказала бы, что в ней так и светится волшебство. Волшебство, способное изменить ход жизни других людей, волшебство, способное очаровать, исцелить, спрятать от бед.
Ну и… что же с тобой случилось?
Ведьмы просто так от своего ремесла не отказываются, Вианн. Наше с тобой ремесло требует, чтобы им пользовались.
Я наблюдаю за ней, когда она работает в задней комнатке, готовя трюфели или шоколадные конфеты с ликером. Цвета ее ауры стали гораздо ярче с момента нашей первой встречи, и теперь, когда я знаю, куда смотреть, я замечаю магию во всем, что она делает. А она, похоже, об этом даже не подозревает, словно сама лишила себя способности понимать, кто она на самом деле, словно для этого достаточно просто не обращать внимания на свои задатки, как она, например, не обращает внимания на тотемы своих детей. Вианн отнюдь не глупа — так почему же она ведет себя как последняя дура? И что может заставить ее раскрыть наконец глаза?
Все утро она провела на кухне; оттуда плыл аромат пекущегося печенья. Перед нею — миска с растопленным шоколадом. Меньше чем за неделю магазин изменился практически до неузнаваемости. Стол и стулья, украшенные отпечатками детских ладоней, придают ему веселый, праздничный вид. Есть что-то школьное в этих примитивных цветах, и как бы аккуратно здесь ни было прибрано, все равно остается неясное ощущение беспорядка. На стенах теперь висят картины и вставленные в рамки куски пестрых сари с ярко-розовой и лимонно-желтой вышивкой. Из кладовки на свет божий извлечены два старых кресла с продавленными сиденьями и расшатанными ножками. Но я сделала их вполне пригодными для использования с помощью всего лишь пары метров плюша с «леопардовым» рисунком весьма необычной расцветки — это цвет фуксии — и куска какого-то золотистого материала, который раздобыла на благотворительном базаре.
Анни эти кресла просто обожает, и я тоже. Если бы не размеры этой лавчонки, мы вполне могли бы считаться небольшим кафе, причем расположенным в одном из самых посещаемых районов Парижа; да и время сейчас на редкость для нас подходящее.
Два дня назад «Крошка зяблик» окончательно закрылся (что отнюдь не было неожиданностью) после того несчастного случая с пищевым отравлением и последовавшего за этим визита санитарного инспектора Я слышала, что Лорану придется по крайней мере месяц все мыть и чистить, прежде чем кафе снова разрешат открыть, а это значит, что на Рождество его клиентура, скорее всего, сильно пострадает.
Значит, он все-таки съел те шоколадки. Бедный Лоран. Хуракан действует порой совершенно непредсказуемо. А некоторые люди просто притягивают к себе несчастья, как громоотвод — молнии.
Ну что ж, тем больше будет посетителей у нас. Лицензии на продажу спиртных напитков мы, правда, не имеем, подаем только горячий шоколад, зато у нас множество всевозможных пирожных и бисквитов, миндальное печенье и, разумеется, манящие, как зов сирены, горькие трюфели, шоколадные конфеты с ликером, клубника в шоколаде, разнообразные марципаны, половинки абрикосов в шоколадной глазури…
До сих пор здешние владельцы кафе и магазинов держались в стороне, с легким испугом наблюдая за происходящими у нас переменами. Они так привыкли считать нашу chocolaterie чем-то вроде ловушки для туристов, куда местным жителям и заходить опасно, что потребуется весь мой талант и сила убеждения, чтобы все же завлечь их к нам.
Впрочем, весьма помогло то, что они видели, как к нам заходил Лоран. Лоран, яростный противник любых перемен, живущий в том Париже, который создан его воображением, который якобы открывает свои двери лишь истинным парижанам. Как и все алкоголики, Лоран — сластена, да и потом, куда ему еще пойти теперь, когда его кафе закрыто? Где он найдет слушателей для своих бесконечных жалоб?
Вчера примерно в полдень он явился к нам надутый, но явно заинтригованный. Он впервые увидел, как мы тут все переделали, и весьма кисло отреагировал на наши усовершенствования. К счастью, в магазине были покупатели — Ришар и Матурен, которые зашли к нам по пути в парк, где, как обычно, собирались играть в петанк.[39] Они, по-моему, даже слегка растерялись, увидев входящего Лорана, — ну еще бы, ведь они столько лет были завсегдатаями «Зяблика»!
Лоран бросил на них презрительный взгляд и заметил, обращаясь ко мне:
— Да, кое у кого дела и впрямь неплохо идут. Ну и что это у вас такое — кафе или еще какая-нибудь забегаловка?
— Нравится? — улыбнулась я.
Лоран насмешливо фыркнул.
— Пфе! Да если каждый, черт побери, начнет считать свою забегаловку настоящим кафе, нагло надеясь, что может вести дела не хуже, чем я…
— Да мы о таком даже и не мечтали, — постаралась я его успокоить. — Это ведь так трудно в наши дни — создать соответствующую атмосферу.
Лоран опять фыркнул.
— Ты меня лучше не заводи! Вон там, чуть дальше, есть «Артистическое кафе», и хозяин в нем — турок, как ты легко могла бы догадаться, а рядом «Итальянское кафе», и этот «Английский чай», и множество всяких «Костасов» и «Старбаков» — проклятые янки считают, что это они изобрели кофе! — Он гневно сверкнул глазами, словно и у меня тоже американские предки, и рявкнул: — А как же верность традициям? Где же старый добрый французский патриотизм?
Матурен, который почти глух, действительно вполне мог его не расслышать, но я ни капельки не сомневалась, что Ришар просто притворяется.
