— Да, я ожидаю чету Бэрраклоу. Знаешь, они ведь вернулись.
— А они были в… — начала она, но в этот момент прибыли Бэрраклоу, переполненные впечатлениями от Афганистана и всевозможными планами на будущее в связи с этой поездкой. Борода у Робби разрослась и удлинилась, но длинная замызганная ситцевая юбка Тэмсин и ее мелкозавитые волосы оставались прежними. Они принялись говорить о своих ученых делах, так как Робби осенью заступал на новую должность, в связи с чем подверглись обсуждению или осуждению — как кто того заслуживал — кое-какие личности на факультете, где ему эту должность предложили. А Эмма пожалела, что осталась: лучше было бы спокойно удалиться, посмотреть телевизор, заняться чем-нибудь полезным по дому или, может, даже засесть за собственный свой научный труд. Скольких женщин, должно быть, терзали подобные угрызения, сколько женщин, как и она, были поставлены перед подобным выбором и, как и она, поступили опрометчиво. Потому что тоскливая процедура приготовления желе из куманики показалась ей вдруг куда занимательнее этой пустой ученой болтовни, и она даже заподозрила, не специально ли Грэм все подстроил — пригласил Робби и Тэмсин, так как не хотел остаться с ней наедине.
— А как подвигается ваша собственная работа? — вежливо осведомился Робби у Эммы.
— Судя по всему, направление ее меняется, — сказала Эмма, имея в виду не только свой социологический труд, но и желе из куманики. — Обнаружились некоторые новые аспекты, вполне достойные внимания. — Ответив подобным образом, она, несомненно, не погрешила против истины.
— Я и сама не раз подумывала о таком исследовании на материале поселка, — чистосердечно призналась Тэмсин, — но ведь область эта настолько хорошо разработана, что вряд ли возможно сказать тут нечто новое.
— Эмма новое найдет, — сказал Грэм, как Эмме показалось, тоном собственника, — а если не найдет, так выдумает.
— Но выдумывать мы не должны, — сказал Робби. — Мы же, в конце концов, не сочинители, — и высокомерно улыбнулся себе в бороду.
Внезапно Эмма почувствовала невыносимое раздражение и собралась уходить.
— Так рано? — удивился Грэм. — Но может быть, ты хоть выпьешь на дорожку?
Когда же Эмма отказалась, Грэм тоже поднялся с явным намерением проводить ее через лес. Такая внешняя благовоспитанность, не позволявшая ему отпустить даму одну по темной лесной дороге, раздражила ее еще больше. Однако она понимала, что, поступи он иначе, и раздражение ее было бы куда сильнее. Такого равноправия женщины еще не достигли.
— Не беспокойся, пожалуйста, — сказала она, — я прекрасно доберусь. Да и вечер вовсе не темный.
— Может быть, но при чем тут это, — смущенно запротестовал Грэм.
— А если кто-нибудь выскочит из кустов? — заметил Робби с благодушием человека, чье дело сторона.
— Пожалуйста, не волнуйся, — повторила Эмма. — Я дойду прекрасно.
Они с Грэмом уже удалялись от переднего крыльца, но Эмма все еще спорила. Темноты, как и следовало ожидать, никакой не было, потому что стояло полнолуние. При других обстоятельствах в такой вечер можно было бы чудесно прогуляться, хотя, конечно, как это понимала Эмма, Грэму нельзя было оставить гостей.
Но вдруг из полумрака вынырнула какая-то фигура и медленно стала приближаться к ним. Эмма узнала Тома.
— Да это ректор, — сказал Грэм. — Вы ко мне путь держите?
Вид у Тома был несколько ошарашенный. Судя по всему, заходить он не собирался, но вопрос Грэма застал его врасплох, и он почувствовал какую-то смутную вину.
— Так ведь время, по-моему, не очень подходящее, — слабо возразил он. — Я просто вышел на вечернюю прогулку.
Эмма, оценив юмор ситуации, чуть было не спросила его, не на поиски ли средневекового поселения он отправился.
— Я иду домой, — сказала она, — не будете ли вы так любезны проводить меня? Только до опушки, разумеется.
— С удовольствием, — сказал Том.
— Если вы хотите проводить мисс Ховик, — вежливо предупредил Грэм, — то вам придется повернуть обратно.
— Вы действительно собирались домой? — спросил Том, когда они остались одни.
— Мне надоели эти Бэрраклоу. И надо заняться желе из куманики.
Том выразил вежливый интерес и надежду на то, что некоторая толика желе будет пожертвована ею для благотворительного базара. То, что баночку этого желе она собиралась подарить ему, Эмма утаила: желе может еще и не выйти и ни к чему его обнадеживать.
— Вы часто гуляете здесь в лесу? — спросил Том.
— Гуляю иногда… как мисс Верикер.
Том рассмеялся:
— О, мисс Верикер… Мисс Ли готова рассказывать о ней бесконечно!
— Вы не заглянете ко мне на минутку? — спросила Эмма возле своей двери.
Том колебался, но не потому, что время было позднее или же он боялся слухов, — единственное, чего он боялся, это плохо заваренного кофе или, еще того хуже, чая, который ему могла предложить Эмма.
— У меня найдется что выпить, — сказала она, думая, не следовало ли ей вместо этого предложить чаю или кофе. Но она достала бутылку вермута, и они сели за маленький столик, водрузив бутылку между собой. Эмме было грустно: не так представляла она себе завершение этого вечера. Сок из ягод все еще стекал, поэтому делать ей было нечего, кроме как присоединиться к ректору, распивая с ним вермут и занимая его разговором о всякой всячине. Она намеревалась расспросить его о Вуде, о его пребывании в усадьбе в тысяча шестьсот каком-то там году, но кончила тем, что, ступив на проторенную дорожку, завела разговор о Дафне и о том, нравится ли ей в Бирмингеме.
На лицо ректора набежала тень — вечно его спрашивают об одном и том же!
— Ее подруга Хетер, пожалуй, чересчур любит командовать и в отношении собачьего питания, и всего прочего. Дафна писала мне, как они повздорили из-за того, обязательно ли кормить собаку мясом и мясными консервами или же сгодится что-то там такое, лишь запахом и видом напоминающее мясо… — он нахмурился и добавил: — Не знаю, что бы это могло быть, — как будто ему крайне важно было знать, что это на самом деле.
Эмма назвала какую-то собачью еду, рекламу которой видела по телевизору, — там показывали собак, евших из разных мисок с одинаковым удовольствием.
— Да, должно быть, это оно и есть, — сказал Том с видимым облегчением.
— Вашей сестре ведь раньше приходилось жить с ней, не так ли?
— Да, она знает ее недостатки. Хетер ведь библиотекарь, — добавил он, как будто эта профессия ее недостатки как-то объясняла.
— Вы хотите сказать, что она привыкла принимать решения и действовать соответственно…
— Вы это о собачьем питании? — удивился Том, и оба расхохотались.
Нервозность и скверное расположение духа, одолевавшие ее весь вечер, с самой встречи с Грэмом и их прогулки в рощу Сенгебрил, начали понемногу проходить.
— Вам не кажется, что роща Сенгебрил, — сказала Эмма, — это идеальная декорация для прощания с летом?
Том был склонен пуститься в исторический экскурс, подробно и даже с соответствующими цитатами из Вуда рассказать о далеком прошлом этого места, в то время как Эмму больше занимала история упадка и разрушения птицефабрики, принадлежавшей сыну миссис Дайер. Но не слишком оригинальные сетования Эммы на то, что лето кончается, напомнили Тому, что вскоре ему предстояла поездка в Лондон, где он собирался погостить несколько дней в доме у брата доктора Геллибранда, священника, о чем он и начал рассказывать Эмме.
— Часть времени я посвящу Британскому музею.
— Да?
Эмма не спросила, чем он будет заниматься в Британском музее. Возможно, просто посидеть в читальном зале для него и то явится приятным разнообразием.
— Вы могли бы остановиться в каком-нибудь отеле неподалеку оттуда, но я подозреваю, что даже и в том районе отели сейчас крайне разорительны.
— Вы правы. Откровенно говоря, остановиться у ее деверя мне предложила сама Кристабел Геллибранд, когда я ездил в Лондон несколько лет назад.
— Удивительно! Никогда бы не подумала…
— Конечно, не подумали бы, — улыбнулся Том. — Ведь для нее Лондон ограничивался Онслоу-сквером и универмагом «Харродс», хотя теперь «Харродс» уже и не вызывает у нее прежнего энтузиазма. И чтобы представить себе, что кто-то захочет остановиться в другом районе Лондона, от нее потребовалась изрядная доля воображения. А этот отец Геллибранд — добрейшей души человек.
Если голосу ректора и не хватало воодушевления, то лишь потому, что он припоминал некоторое неудобство своего будущего пристанища, а также опасался необходимости, находясь там, принимать участие в праздничных службах. Однако, сверившись с календарем, он пришел к выводу, что последнее маловероятно, так как в выбранную им неделю никаких особенных праздников не предвиделось — лишь обычные душные воскресные службы в зеленом облачении, как все эти месяцы после троицы, а никаких святых на эти дни не выпадает.
