Как бы хотел я сейчас найти такое дупло и жить там, подобно преподобному Павлу! Долгими скучными днями я буду отсыпаться в своем уютном жилище. Но едва на землю упадет ночь, мои большие круглые глаза загорятся хищным огоньком. Я наточу когти и клюв, почищу перышки и, издав протяжное уханье, ринусь на ночную охоту. Я буду бесшумно парить над выбеленными острым месяцем верхушками сосен, напоминая погруженного в размышления демона. Но как только мои желтые локаторы поймают излучения страха от сонно колышущейся травы, я камнем упаду вниз на свою первую жертву. Я буду длить кровавый пир до рассвета, разрывая своими острыми когтями склизких лягушек, вертлявых мышей и измазанных глиной кротов. Чаще всего мне придется удерживать жертву одной лапой, причем мелкую добычу брать не поперек тела, а вдоль. Так удобней, потому что при этом жертва оказывается зажатой между двумя внешними (третьим и четвертым) и двумя внутренними (первым и вторым) пальцами, когтями которых и закалывается. Если хочешь знать, в этом деле коготь четвертого пальца принимает минимальное участие. А клюв служит мне лишь для измельчения добычи. Однако им я пользуюсь редко, предпочитая ловить таких животных, которых в состоянии проглотить целиком.
Ты, наверное, и не догадываешься о том, что я могу переварить далеко не все, что проглатываю. Непереваренную часть пищи мне регулярно приходится отрыгивать в виде погадок. По форме погадка представляет собой спрессованный цилиндр с одним округлым и вторым, как правило заостренным концом. Снаружи она кажется сплошь состоящей из шерсти. Процесс выбрасывания погадки довольно продолжителен. Наблюдая за мной, ты сможешь предсказать это событие еще за четверть часа до его начала. Признаком, предвещающим появление погадки, служит частая зевота. Иногда может создаться впечатление, что я чем-то поперхнулся, но это не так. Периодически перья на моей шее то оттопыриваются, то вновь принимают обычное положение; кажется, я делаю глотательные движения. Наконец из клюва вылетает маленький зловонный снаряд. Это и есть погадка.
В одной из таких погадок орнитологи найдут останки нашей любви.
Ты тоже думаешь, что нам не стоит больше встречаться?
***
Гаагская конвенция 1907 года запрещала использовать отравляющие вещества как средства ведения войны. Подтершись этой конвенцией, в канун первой мировой немцы изобрели новое отравляющее вещество кожно-нарывного действия — бис-(b-хлорэтил)сульфид. Впервые он был применен фрицами под бельгийским городом Ипр 12 июля 1917 года, когда в течение четырех часов по позициям англофранцузских войск они выпустили 50 тысяч снарядов, содержащих 125 тонн этой гадости. Поражения различной степени тяжести получили 2490 человек. Французами новое отравляющее вещество было названо ипритом, по месту первого применения, а англичанами — горчичным газом, из-за сильного специфического запаха. Его также назвали королем газов, поскольку иприт оказался первым отравляющим веществом, от которого не спасал противогаз. За время первой мировой войны от иприта пострадало около 400 тысяч человек.
Вторая мировая война также прошла под облаками иприта. Зимой 1943 года войска союзников безуспешно пытались захватить южную часть Италии. Ночью 3 декабря вражеские бомбардировщики предприняли атаку на гавань в Бари. Мощные снаряды попали только в четыре корабля, но находившиеся на их борту взрывчатые вещества и горючее произвели такой разрушительный взрыв, что пострадало еще 16 судов. В углу гавани находился корабль с сотней тонн иприта на борту. Мощным взрывом он был поднят в воздух. Утечка газа сначала осталась незамеченной, ужасающие последствия проявились только в последующие дни.
После тщательных наблюдений, произведенных американским врачом, полковником Джоном Алек- сандером, симптомы пораженных газом людей были в мельчайших подробностях задокументированы. Врачи обнаружили, что в крови пострадавших резко упало содержание белых кровяных телец. Кроме того, ткани костного мозга и лимфатических узлов оказались настолько сильно поврежденными, что для лечения рака этих тканей, вероятно, можно использовать азотисто-горчичные соединения. Для доказательства этой гипотезы ученые провели исследование, в результате которого был получен азотистый иприт — эмбихин (минимальное изменение химической структуры иприта за счет введения атома азота). Оказалось, что эмбихин оказывает специфическое цитотоксическое влияние на лимфоидные ткани и обладает противоопухолевой активностью при лимфосаркоме у мышей. Этот медикамент до сих пор используется для лечения некоторых типов лимфомы. Таким образом, несмотря на трагический характер инцидента в гавани Бари, именно с этого момента началась успешная война на новом — раковом — фронте.
Вот такие пирожки с мышатами и ипритом. Получается, нас лечат химическим оружием. На фига только было выдумывать все эти капельницы с медленным введением, полугодовую пытку катетером, таблетки всякие. Проще надо быть, проще! Задраить в палате форточки, запереть дверь, привязать всех к кроватям и пустить через вентиляцию бурое облако. Кто задохнется — иншалла, и так был не жилец, а кто выживет, станет терминатором! Бюджетные деньги к тому же можно сэкономить.
Ах, плохо себя чувствуешь, бедняжка... Давай-ка посмотрим наши анализы. Что? У нас, оказывается, онкология, какая досада... Ничего, мы тебя вылечим, родимый, и не таких на ноги ставили. Вдохни только, соколик, вот этого газика, ну куда ж ты уворачиваешься, не плюйся, я сказал, терпи, казак, а то с раком будешь, дыши, дыши, глубже дыши, не филонь, я все вижу, во-о-от, уже хорошо, ну чего ты уже пузыри пускаешь, больно, сам знаю, что больно, енто ж боевое отравляющее вещество, а не хухры-мухры, ну зачем хрипишь, зачем зенки закатываешь, мы ж тебя еще не долечили... Вот те раз! Помер... Значит, не судьба. Следующий!
***
Не успела подушечка указательного пальца правой руки отправить исписанную виртуальными чернилами диатрибу к несостоявшейся хозяйке моего сердца, как наступило второе пришествие. Точнее сказать, не наступило, а подкралось, причем незаметно. Свалилось как снег на голову. Да какой там снег — сугроб! Даже не сугроб, по меньшей мере ледяная глыба, айсберг, вот-вот, именно айсберг, по сравнению с которым убийца «Титаника» покажется хилой сосулькой. Вообще-то я уже забыл о нем. Немудрено, ведь столько воды утекло. Давай-ка вспомним, когда это было в последний раз? Пожалуй, еще в гостинице, да-да, именно там, у автомата с презервативами, когда я выбирал число сценических костюмов для несостоявшегося jeune premier.
Для начала второе пришествие шумно прочистило горло. Потом поправило невидимую бабочку на шее, негромко почмокало губами и тут же без всяких вступлений вылило на меня целое ведро подсознательных помоев:
— Ну что, Кьеркегорушка, доволен? Славное письмецо накарябал, ась? Гордишься небось собой? Еще бы! Другой бы после этакого холокоста напился вусмерть и вены себе почикал али за виагрой в аптеку пошкандыбал. А мы не такие! Не-е-е, куда нам! Мы слепых котят горя в ведре водки не топим, енто не про нашу честь. Наши руки тянутся к перу, перо к бумаге. И какие перлы из-под нашего пера выходят! Какие стыки! Да вы искусный композитор дискурса, батенька! Без ложной скромности, настоящий епистолярный гений!
Все, баста! Перестань паясничать! Окстись, дружище! Посмотри на себя, ты же сейчас лопнешь от упоения собственным бессилием! Может, хватит трагедь нагонять, а? Ну не встал, с кем не бывает. Тоже мне вселенская проблема, что ж теперь, всем удавиться? И не надо изображать из себя худосочного отца экзистенциализма, спасовавшего перед Региной Ольсен. Ты, мой мальчик, не великий датский философ. И даже не великий импотент, что, впрочем, хуже для тебя. Сказать тебе, кто ты? Эй, не отворачивайся, послушай меня, ведь с тобой никто больше не будет так откровенен. К тому же я не могу больше молчать. Вижу, что без меня ты совсем изойдешь, если не спермой, то патокой. Пора добавить ложечку дегтя, тебе не кажется? Знаешь, ты какой-то ужасный трус, ты боишься, боишься жизни. У тебя совершенно идиотские представления о том, как все должно быть. Для тебя жизнь — словно домашний театр, где ты обожаешь тщательно выбирать декорации, примерять костюмы, вставлять разноцветные фильтры в юпитеры, драить лысой шваброй сцену, муштровать суфлера и — самое главное! — устраивать фейсконтроль зрителям на входе. Похлопать каждого по карманам, пощупать под мышками, пошерудить в дамских сумочках, чтобы, упаси Бог, не пронесли в зал твоих чувств гнилую помидорину или тухлые яйца. Еще бы, ведь все надо предусмотреть, да? Если закидают в случае провала, потом позору не оберешься! Ну хорошо, допустим, ты играешь в театр. Так играй же, играй до конца, зажмурь глаза, стисни зубы и играй, даже когда весь твой вшивый реквизит летит в тартарары, оборвавшийся занавес пыльным мешком оседает на сцене, суфлер хрипит эпилептической пеной из будки, а с галерки раздается залихватский свист соловья-разбойника. Что, не нравится тебе такой театр?! Ну тогда давай пиши, высасывай из пальца вымученные метафоры, давись своей малохольной трагедией, как грудничок искусственным молоком, и катись ко всем чертям!
