Со скрежетом перевернувшись в последний раз, совершенно неузнаваемая «Волга» встала на… я хотел сказать — на колеса, но, судя по тому грохоту, который пронесся по… я хотел сказать — по салону, но это был уже не салон — она была без колес — встала на днище.
Что-то горячее и липкое мешало мне смотреть, и я, дотянувшись сочащейся кровью ладонью, стер с лица маску. Посмотрев на руку, убедился: маска состояла из крови и масла. Думается — масла из двигателя. Оно было черное, как смоль. Что ж ты, батюшка, за машиной не следишь…
— Лида, Лидочка…
Она лежала, не отвечая. Левая сторона лица ее была залита кровью, и я засуетился… Я вижу два легких пореза на щеке… Если это кровь из них, то ничего страшного! Любой мужик, привыкший драться на улице, знает, что из рассеченной на голове раны крови бывает порой больше, чем из вспоротого живота! Крови море, опасности — никакой!.. Только бы это была кровь не из ушей…
Она была прекрасна даже в таком кошмарном виде. Да простят меня все, кому чужды извращения.
— Лидочка, девочка, — бормотал я, и кровь сливалась с моих губ и капала на подбородок, — посмотри на меня, посмотри, чтобы я с тобой заговорил…
Прикоснувшись к ее щеке, я с замиранием сердца повернул ее голову. Я просто не знаю, что буду делать, если увижу сейчас рваную рану и находящуюся в движении черную кровь…
И я даже дернулся, когда понял, что замарал ей безупречно чистую щеку своей масляно-бордовой лапой!
Она жива! Она жива! Она просто без сознания!..
Заметавшись с ней, находящейся в обмороке, на сиденье, я понял, что попытка выйти через дверь столь же немыслима, как попытка выйти через ветровое стекло. После всех кульбитов и сальто-мортале кузов авто превратился в объект, достойный пристального внимания Пикассо. В нем не было ни одной правильной линии, и единственное, что не пострадало при аварии, была ручка переключения передач. Она в неизменном виде лежала между моим затылком и разорванным в клочья подголовником. О том, чтобы открыть дверь, не могло идти и речи.
Легкий треск пронзил мои уши и наполнил сердце трепетом. Не может быть… Трепет превратился в ужас, он разорвал сердце и проник в душу!
Я знаю, с каким звуком воспламеняется струйка бензина, когда на нее попадает искра от короткого замыкания!!
— Все будет нормально, Лида, — уверенно заявил я ей, бессознательной, сам же в этот успех ни на йоту не веря. — Мы сейчас выйдем. Ты помнишь, как я смотрел на тебя в нашу первую ночь?.. — спросил я, прицелившись и врезав головой в боковое стекло своей двери. — Это было неспроста. Когда в дом к старому козлу приходит богиня, козел превращается в Пегаса и начинает хлопать крыльями, делая между тем вид, что ничего не произошло… — Выдавив затылком то, что осталось после осыпания каленого стекла, я стал лихорадочно стягивать с рук куртку.
Девушка, лежащая у меня на коленях, несказанно мне мешала, но я раздевался, даже не думая сдвинуть ее с места. Мне казалось — она сейчас проснется, испугается и заплачет. И я погиб. Да и двигать, признаться, было некуда. Справа ее, лежащую на моих коленях, подпирала дверь, слева дверь подпирала меня. Тот, кто имел обыкновение в восьмидесятых целоваться в телефонных будках, меня поймет.
Я старался оттянуть тот момент, когда до моего обоняния донесется знакомый запах горящего на свежем воздухе топлива. Я молил непонятно кого, чтобы он не появлялся вовсе, но непонятно кто мне в мольбах отказал. Букет из вони горящего бензина и дымящегося автола прокрался в мои ноздри, заставляя мозг работать в аварийном режиме.
Мною овладело отчаяние…
Мне не под силу было ни просунуть Лиду в узкий помятый просвет рамки окна, ни выбраться первым, чтобы после вытянуть ее. Я словно был на последнем издыхании без акваланга на дне мелкой речки, с пристегнутыми к гире ногами.
Жизнь — вот она. Я могу даже протянуть руку в окно, чтобы пощупать этот свободный, пропитанный моросью воздух. Но я не могу ею воспользоваться. И на коленях моих лежит некто, дороже кого я не имел за все свои двадцать восемь лет.
И тут я увидел то, от чего шкура моя заходила ходуном, — да простят меня мастера современной прозы за такую ремарку! — в десяти метрах от изувеченной «Волги» стояло никак не меньше десятка зрителей, один из которых даже ел мороженое!..
Они с невозмутимым спокойствием смотрели то на меня, беспомощного, словно рассуждая, удастся ли мне просунуть в окно свою девку или нет, то на корму «Волги», просчитывая, успеет ли девка выпасть из окна раньше, чем машину разнесут в клочья сорок литров неэтилированного бензина.
— Да что ж вы стоите, православные?! — взревел я больше от ярости за людское скотство, чем от страха за наши с Лидой жизни. — Помогите же, мать вашу!..
И случилось чудо. Все бросились к машине. Я люблю свой народ за понимание и выдержку. Мы готовы встать как один и умереть в том же порядке, лишь бы нашелся тот, кто определил старт этой компании.
«Волга» занялась в тот момент, когда я был уже на земле. Раздался первый хлопок, предвестник хлопка основного — это превратился в клуб пламени фильтр очистки топлива, и я посмотрел на продолжавшую лежать в салоне Лиду. От страшной смерти ее отделяло ровно двадцать секунд. Столько времени требуется огню, чтобы воспламенить сочащийся всеми пробоинами бак…
Толпа как по команде ринулась от машины. Даже несведущие в устройстве двигателя и топливной системы граждане провинциального городка догадались, что вспышка — последнее предупреждение.
Дико заревев, я нырнул в салон, рассекая себе затылок об острую, как бритва, сломанную кромку двери, и схватил Лиду так, как хватает рассеянную косулю разбуженный в январе медведь.
Мгновение, другое — и ее голова вместе с беспомощно вытянутыми руками показалась на улице.
Еще секунда, и я выдернул ее по пояс.
Еще две — и ноги ее, скользнув по облупленной двери, упали наземь.
Я подсел под нее, поднял, морщась от боли в колене, и побежал… черт знает куда. Я видел лишь зрителей, благоразумно удалившихся от перспективного взрывного устройства на сотню метров, и желал приблизиться к ним хотя бы на четверть расстояния…
Взрыв застал меня в десяти метрах от машины.
Получив толчок в спину — словно кто-то нечаянно врезался в меня при падении, я ощутил дикий жар на шее и затылке. Взрывная волна, пахнущая сладкой вонью не до конца сгоревшего топлива, опалила меня, как куренка, и уронила на землю.
Я ждал земли, но она все уходила вниз и не думала со мной встречаться. Когда я понял, что падаю в кювет с проезжей части и что Лида, вывалившись из моих рук, катится вниз, я вдруг почувствовал тошноту.
Небо дважды перевернулось перед моими глазами, красно-черное солнце два раза описало круг и потухло…
— …ой?
— А куда он денется? Конечно, живой!
Открыв глаза, я уяснил для себя только одно — я их не открыл.
— Я ничего не вижу, — тихо и неожиданно для себя жалобно произнес я. Мысль о том, что ослеп после взрыва, пронзила мой мозг. А понимание, что я не успел как следует за эти дни запомнить Лиду и теперь я могу позабыть ее черты, почему-то взволновало меня в первую очередь. — Почему я ничего не вижу?!
— Потому что кровь ресницы слепила! — проголосил кто-то наверху, и в тот же момент я вздрогнул от неожиданного прикосновения — кто-то стал протирать мои глаза едко пахнущей тряпкой, словно это были не глаза человеческие, а автомобильные фары.
Вскочив насколько мог лихо, я помог себе руками, размазал по лицу остатки масла и сажи и сейчас был похож, наверное, на вождя племени, приготовившегося к войне с другим кланом.
И теперь, когда я имел возможность видеть то же, что и другие, я уяснил три вещи: Лида жива и сейчас приводится в чувство какой-то девчонкой из толпы; «КамАЗ» стоит у края обочины с погнутым, мать его, бампером и номером на нем; и третья — над «Волгой» уже спокойно струилась дымка, как над поросенком, позабытым с вечера на костре и оттого сгоревшим до костей. Она имела такой скорбный вид, словно зажигал этим утром на ней не я, а Сенна.
Догадавшись, наконец, что мешает мне видеть картину целиком, а не фрагментами, я оттолкнул надоедливого молодого человека, продолжающего протирать мне глаза платком, смоченным в пиве, и бросился к девушкам. Между ними уже шла довольно непринужденная беседа, и, не имей Лида крови на лице и не воняй кругом сгоревшим железом, можно было подумать о том, что Лиду расспрашивают, как ей удалось закадрить такого смешного чувака, как я.
— Ты… как? — спросил я, тут же почувствовав себя микроцефалом. Ка?к она, если ей только что чудом удалось избежать смерти? Как она может чувствовать себя с кровью на лице и шоком, который еще не прошел?!
Она посмотрела на идиота. Смотрела долго, старательно, словно видела впервые. Я никогда не думал, что так долго можно смотреть на человека. А потом вдруг вздохнула… и протянула ко мне руки. Сжав девушку в своих объятиях, я услышал за спиной: «Скорая» приехала, а вон и менты.
