Привыкаешь быстро, тем более – куда жаловаться? кому? Да и подумаешь, три-пять дней в месяц, потерпеть можно, правда, за всю жизнь если считать, лет пять-шесть набегает. Кому как повезёт. Пять лет течки, весёлое число. На его основании, что ли, мы требуем равных прав? Истечение крови из организма в любом случае означает болезнь, повреждение – в любом, кроме этого: тут, наоборот, считается здоровьем и нормой. Но я давно смекнула, что я правды во всех этих вопросах не найду никогда, тут даже не двойные стандарты, а какие-то десятерные, да ещё в хороших исторических упаковках-заморочках. Я только поняла из всех книг, описывающих Человека – его историю, его права и обязанности в обществе, его путь в науке ли, в философии ли, медицине, литературе, да в чём угодно, – что я не человек. И что мне этого здесь, в этом обществе, никогда честно не скажут, а будут искушать и морочить ненавистным мне равенством – то есть издевательским предложением быть как они, играть в их игры, одеваться как они, вести себя как они, делать их работу вместо, за них. Когда я всё это научусь делать на пять с плюсом, как проклятая отличница (мы ведь в большинстве своём – отличницы!), мне скажут, что я, увы, не женщина. А вы кого из меня делали?
Зачем они сгрудили нас, несовместимых, вместе, в единой школе – чтоб мы с детства умели ненавидеть друг друга? Где мальчики учатся бить девочек, не знаете? А чего их не бить, когда они такие же, только вредные и слабые. А как же девочкам не быть вредными, когда они понимают интуитивно – происходит Богопротивное, их вынужденно сблизили с теми, кого надо видеть издали, иногда, изредка, чтобы потом мечтать и хотеть чего-то неизвестного, чудесного, Другого! Девочки спасаются как могут: влюбляются в актёров, в маминых друзей, в учителей, в приятелей брата – только бы заполучить желанное расстояние, только бы подальше от своих, несчастных, невыносимых товарищей по мучениям. У нас в классе не было ни одного романа между учениками (связи на общих пьянках, конечно, были, по другим законам – полового зуда и любопытства). Кто додумался учредить уроки физкультуры – общие, для мальчиков и девочек, и это даже в ту пору, когда своё тело переживаешь как фильм ужасов? Отличная средняя школа – школа полового презрения и отчуждения, да еще особыми селекциями выведенная порода учительниц, от вида которых не знаю, как ещё удержались на Руси натуралы… Единственным нашим спасением, спасением мужчин как мужчин и женщин как женщин, было бы отойти друг от друга подальше. Усилить притяжение – расстоянием. Но как нам расцепиться, когда нас нарочно сцепили – в социальных экспериментах, в безверии и нищете? В тошнотворной лжи про равенство? В бесстыдно-равнодушном пейзаже бесполой цивилизации?
До смешного доходит. Продают билеты в купе поезда, нисколько не интересуясь, какого пола пассажир. И вот женщина, которая куда-то собралась (а обычно женщин в любом поезде едет в два раза меньше, чем мужчин), с опаской садится на своё место и ждёт. Самый горестный вариант – трое мужчин. Какими бы они ни были, страхи велики. Мужчины пьют, храпят, пахнут, пристают, не пристают, шастают, и вообще от них напряжение и при них неловко. Ужасно неудобно в крошечном пространстве укладывать своё женское тело, всё время помня о нём. При мужчинах рядом, да еще в виду постелей, не помнить – не получится. Облегчённый вариант – двое мужчин, две женщины, тогда можно с этой второй женщиной объединиться и потребовать каких-нибудь льгот. Нам надо переодеться. Мы гасим или не гасим свет. Мы перемигиваемся между собой… Самый редкий и поучительный вариант – один мужчина при трёх женщинах! О, этот бедняга ответит за всё, за все гендерные проблемы. Предчувствуя это, мужчина обычно сразу, постигнув ситуацию, выходит из купе, чтобы дамы переоделись, а потом забирается на верхнюю полку (коли у него был билет на нижнюю полку, он моментально уступает место, без дискуссий, как правило, сам) и засыпает сном слишком глубоким и беззвучным, чтоб в него можно было поверить.
Да, конечно, в бедных крестьянских избах вповалку спали, отчего ничего хорошего кроме уголовщины не было, но чуть заводилось имущество, самосознание, рассудок – разнополые существа стремились к обособлению своей жизни, во всём, и в главном, и в мелочах, и, может быть, особенно в мелочах. Чтобы всё женское ни в коем случае не походило на всё мужское. Я не поняла из книжек, сколько же лет нашей цивилизации, но возьмём условную цифру в десять тысяч лет, она ещё помещается в сознание, и скажем себе – вот десять тысяч лет девочек воспитывали отдельно от мальчиков, и что ни говори, а размножались люди исправно. Потом несколько десятилетий в некоторых странах девочек стали учить в общих школах с мальчиками, и в этих именно странах люди стали размножаться еле-еле. И вообще в них завелся какой-то червь, обесцвечивающий и быт, и нравы, пожирающий ту неуловимую субстанцию, из-за которой мы называем вещи и явления аппетитными.
Я, собственно, не против учения и воспитания, это было бы с моей стороны дьявольской неблагодарностью – приобщиться к познанию, а потом проклясть его. Нет. Пусть в одном пакете с банкой познания обязателен пузырёк скорби, я выдержу. Я против того, чтобы женщин учили и воспитывали так же, как мужчин.
Закончив общеобразовательную школу и университет наряду с мужчинами, прочтя тысячи книг, написанных в основном ими же и про них, я могу клятвенно уверить вас – я приобрела знания о чужом мире, обзавелась навыками выживания в чужом мире, но я так ничего и не поняла о себе. В книгах описывалась мужская цивилизация, и понятно почему – мужчины дорожат собой и боятся забвения. Рядом с ними существовала и женская цивилизация, но она куда меньше стремилась себя зафиксировать. Женщины не дорожат собой (они часто и не ощущают свою отдельность, то, что называется «индивидуальностью») и не боятся забвения. Да, я читала, смотрела, думала, но, как правило, увиденное и прочитанное было не обо мне и не про меня. Всё это очень интересно и мило – Христос, Наполеон, Шумахер и пр., – но мне-то что делать? Для спокойствия мне надо в этой чужой цивилизации сидеть подальше, с толпой таких же, как я, подозрительных людей с грудями, и якобы аплодировать. Не потому, что мне эта цивилизация шибко нравится, а чтоб не заметили, до чего она мне не нравится, а уже не укрыться никуда, меня насильно втягивают в её туловище, заставляют жить по её стандартам, радоваться её радостям и плакать над её бедами. А я бы на её могиле сплясала с удовольствием.
Можно было бы взять, к примеру, Христа, но лучше уж мы возьмём Шумахера для начала. Нельзя же сразу со всеми ссориться. Михаэль Шумахер, гонщик, победитель множества соревнований, чемпион мира, богач, суперзнаменитый человек, кумир.
Вообще-то их пруд пруди, этих чемпионов мира. Каждый день масса двуногих всерьёз считает себя чемпионами мира. Но Шумахер и тут отличился, он чемпион чемпионов, потому что, когда с адским визгом по скользкому треку начинают носиться маленькие приплюснутые машинки, он, сидя в своей машинке, каким-то образом выигрывает у кого-то полсекунды или даже секунду. А у секунд бывает разная стоимость, и эта, шумахерская, стоит очень дорого. И вот он – удачник сна жизни, и всё у него есть: успех, слава, деньги, любовь (можно себе представить, какой спрос на рынке половых услуг в отношении такой добычи!), и мильёны мелкокалиберных херов-шумахеров, рассекая пространство, знают его, почитают как своего святого, рассуждают о том, что у хитрого немца наверняка есть какие-то технологические секреты, ибо победители мира всегда знают какой-то секрет, не правда ли?
Весь этот разветвлённый, роскошно обставленный подробностями мираж, который каким-то чудом возникает из бесполезного и некрасивого занятия, из умножения скорости убийства времени (вот откуда адский визг!), из сдавленных взбесившейся силой тяжести мужских тел, где закипает обезумевшая от гормонов кровь – часть великого марева, растворяющего все ценности жизни. Подвигом считается, когда человек сделал что-то на секунду быстрее условного соперника, а жизнь Вани и Фани, которые двенадцать лет считают на ладонях копейки, чтобы вырастить реальных детей, подвигом не считается. Это так, проза, чёрствый хлеб трудодней, а в почёте всё бесполезное, лишнее, какието дурацкие игрушки… Но ведь нам в колыбельке одинаковые погремушки давали, правда девочкам розовые, а мальчикам синие, тут ещё были рудиментарные отлички, однако мальчики по своим погремушкам, видимо, всю жизнь скучают.
Я ведь не утверждаю, что вижу мир правильно, – но я так его вижу, и что теперь? Скажем, я учила в школе историю. Лучше бы ничего не учила, ей-богу. Вот я люблю во всех исторических музеях посещать отделы первобытной культуры. Какая-то невольная гордость за человека овладевает мной при виде первых проблесков здравого смысла и творческого разума. Человек старается, человек выбивается в люди. Сколько поэзии в этих нелепых скребках, неуклюжих иглах, наивных бусах, толстом смешном стекле… я знаю, что тогда мы были вместе – но не так, не так, как сейчас, а иначе, – так вот, совершенно очевидно, что племена жили различно, что у одних – и жилища толковые, и разделение труда, и воспитание детей, и практическая магия, а у других с прогрессом напряженка, зато есть агрессия. Агрессия хитра, изобретательна и, пока не выработает свой ресурс, неутомима. Казалось бы, что проще – вырасти, воспитай, расчисти, придумай, сотвори своё – и владей по праву. Но ещё проще взять дубину и отобрать чужое, и не в размерах естественного аппетита, а в размерах непостижимого для меня космического охренения. Меня всегда злило, что мужскую агрессию объясняют животными инстинктами. История не знает слона, вознамерившегося управлять всеми слонами Индии, или волка, объявляющего себя главным волком Евразийского континента.
