— Паршиво, — признаюсь я честно. — Очень, очень паршиво. Мне плохо, мутит, тошнит и не хочется слушать про ноги и прочую дрянь.
— Ужин удался?
— Я исполняла песни Барри Манилова. И танцевала, — скулю я с тоской.
Роберт хохочет:
— Ничего себе. Твой мелодичный голосок…
— Не всем же в церковном хоре распевать. Сама знаю, что не сопрано. Но я не виновата.
— Уши у гостей не завяли?
— Нет. Гости прядали ушами от наслаждения.
— Вид у тебя неважный, — продолжает Роберт. — Глаза красные как у кролика.
— Заснула в линзах. — Я спихиваю с живота Джека, который уже вошел в роль кролика.
— Ненавижу ш-ш-шипучку, — невесть с чего сообщает он.
— А мама обожает шипучку. Под названием шампанское. — Роберт подливает масла в огонь моего позора.
— Ваша мама, мальчики, весьма воздержанна в употреблении спиртных напитков. А папа, — добавляю злорадно, — сейчас приготовит завтрак.
— Как это?
Черт. До чего же он сегодня действует мне на нервы.
— Как? Ставишь на стол две миски, в каждую насыпаешь хлопья и заливаешь молоком. Если хватит сил, поджаришь по тосту. Про сок не забудь.
— Но я ведь никогда их не кормлю, — возмущается Роберт. — И сегодня выходной. Я устал.
— Марш отсюда! — говорю я детям. — А ты… жалкое ты создание. Отец, который не в состоянии накормить собственных детей. У меня похмелье, ясно? Такое нечасто случается, так что займись детьми.
— Но я-то не виноват, что ты напилась. Силком я в тебя заливал, что ли?
— Роберт. Пожалуйста. Ребята хотят есть. Приготовь им завтрак.
— Господи. — Роберт выбирается из постели. — Жена — алкоголичка.
Проклятье, сколько мне еще терпеть?
— Уйди, Роберт.
* * *
Роберт уходит. Зато звонит — вы догадались — мама. И берет быка за рога:
— Почему у тебя такой голос? Грипп? Сколько можно повторять, Клара, тебе нужны витамины. Надо укреплять иммунную систему, она у тебя ослаблена перееданием и недостатком движения. Твоя мать уже два года как не болела.
— У меня похмелье, Кейт.
— Похмелье?! Омерзительно. А почему у тебя похмелье, Клара?
— Потому что вчера напилась.
— Клара! Я настоятельно советую тебе наладить свою жизнь. Ты слишком много ешь, напиваешься, так недолго и по рукам пойти. «Nux vom» в аптечке есть?
— Чего?
— Если не поняла, нужно говорить «прошу прощения», Клара. «Nux vomica», гомеопатическое средство для алкоголиков. Должно помочь. Так почему ты напилась, Клара?
— На вечеринке была. Потом на торжественном ужине.
— Я постоянно бываю на приемах, Клара, однако почему-то не напиваюсь. Пьяная женщина, дорогая, — отвратительное зрелище. Не менее отвратительное, чем нищенка, от которой пахнет уриной.
— От меня мочой не несет, Кейт, поверь. Мы там были с Робертом. Потом он ушел, а я танцевала.
— С кем?! — ужасается Кейт.
— С новым приятелем, Кристианом. Ты будешь от него в восторге, клянусь. На следующей неделе я вас познакомлю.
— Ради всего святого, Клара, что ты себе думаешь? Танцуешь среди ночи с незнакомцами. Да он мог тебя убить! Или сделать что-нибудь еще более страшное!
— Господи, Кейт. Что может быть страшнее убийства?
— Изнасилование, — отрезает мама. — Я настаиваю, чтобы ты прекратила разгуливать по ночам с насильниками. Клара, похоже, ты в беде. В большой беде. Встретимся за ленчем.
— Не могу, Кейт. Мы улетаем в Париж, нужно собрать вещи.
— В таком случае я пришлю кого-нибудь с лекарством. И перезвоню, справлюсь о твоем состоянии. Господи, Клара, до чего же ты эгоистична. Я ведь звонила, чтобы сообщить важную новость: мы с Максом назначили дату.
— Неужели? Рада за вас. Он очень милый.
— Милый? Милый? И это все, что ты можешь сказать?
— Ой, Кейт, умоляю, не начинай. Только не сейчас.
— Лир был совершенно прав.
— Что еще за Лир?
— КОРОЛЬ Лир, Клара! — Кейт срывается на крик. Невиданное событие. — Я миллионы потратила на твое образование, а ты не знакома даже с азами!
— Ты сказала просто «Лир», как будто речь идет о близком приятеле. Мало ли у тебя друзей.
— Лир мне друг! — торжественно сообщает мама. — Мы с ним родственные души.
— Чтоб знала, что острей зубов змеиных… — цежу я, сдерживаясь из последних сил.
— …неблагодарность детища![17] Именно, Клара. До свидания.
* * *
В конце концов мне удается все же выбраться из постели и опуститься в теплую успокаивающую ванну… с которой уже через каких-нибудь четверть часа приходится проститься.
Снизу несется такой жуткий вой мальчишек, что я почти трезвею и кубарем качусь по лестнице, едва успев завернуться в полотенце. Джек мечется по кухне, ревет и размазывает по лицу кровь.
— Господи! — Я падаю на колени рядом с ним. — Чарли, что здесь произошло?
— Мы дрались, — всхлипывает старший. — А потом… я его не нарочно ударил, а он упал…
— Боли-и-ит…
Заглядываю Джеку в рот. Зубы на месте, язык тоже цел; должно быть, сильно прикусил губу.
— Ну ничего, ничего, милый. — Прижав Джека к себе, баюкаю, как три года назад. — Все пройдет, вот увидишь.
Минуты через две стоны стихают. Джек отрывает голову от моей груди и смотрит на брата:
— Ненавижу тебя.
— И я тебя ненавижу! — вскипает старший.
— Честно? — спрашивает Джек абсолютно нормальным голосом. Травма забыта, на повестке дня более актуальная проблема.
Чарли задумывается:
— Иногда.
— А я тебя иногда люблю! — грустно вздыхает Джек, по младенческой привычке накручивая волосы на палец. — Только когда ты на меня не падаешь.
— Мам, — шепчет Чарли, — правда, Джек иногда бывает очень хороший? Правда? — Он подходит к нам и застенчиво гладит брата по голове. — Прости, Джек.
— Вы у меня оба иногда бываете очень хорошими, — с трудом выговариваю я. — И я вас очень-очень люблю. А где, кстати, ваш папа?
— Наверху, — пожимает плечами Чарли, — музыку слушает. Пойдем играть, — тянет он Джека за руку. — Если хочешь, будешь Веселым Монахом.
* * *
— Эмбер, я мать-одиночка, — рыдаю я в трубку полчаса спустя, выпив литр чаю и наглотавшись «Нурофена». — Он кормил их три раза в жизни. А ночью не вставал ни разу, даже когда Джек родился и я умирала от усталости. Знаешь, что он делал, когда мальчишки подрались? Напялил свои долбаные наушники и слушал свою долбаную оперу, черт бы его побрал. Ты представляешь, ЧТО могло произойти, Эмбер? Страшно подумать. А он даже не слышал. И мне пришлось выскакивать из этой проклятой ванны.
— Ты услышала бы в любом случае, Клара.
— О том и речь. Только я и услышала. Как будто у этих детей вообще нет отца. Нет, он их, конечно, любит, но издалека. Палец о палец не ударит, чтобы помочь.
— Забавно, — говорит Эмбер. — Ты как будто о другом человеке рассказываешь.
— А он и есть другой. Не прочь поболтать о тряпках, а треклятого цыпленка в духовку засунуть — ни хрена! Вчера он был так добр, гулял со мной, пока я не протрезвела, даже минералку захватил. Но ведь это дружеский жест, Эмбер, верно? Любой друг так поступил бы. Вот ты, например.
— Конечно. Бывало, помнишь?
Я вздыхаю:
— Помню. Получается, я живу с приятелем?
— Ну не совсем, — возражает Эмбер. — С приятелями обычно не занимаются сексом.
— Не продолжай. Этой темы мне сейчас не выдержать. Секс, даже если он случается, — это еще не все. Секс — это просто часть жизни, как умывание, чистка зубов, ванна и прочее. Приятно, мило, но…
— Но?
— Не знаю. Голова не соображает после вчерашнего. Одним словом, не так я себе представляю семейную жизнь.
— Клара…
— Если бы мы с ним просто снимали квартиру на двоих — тогда другое дело, тогда все было бы в порядке. Но он ведь мой муж.
— Точно. И отец твоих детей. Кому, как не тебе, и знать, Клара, что бывает с детьми, когда родители разводятся.
— При чем тут развод? — ахаю я в ужасе. — Речь не о разводе…
— Именно о разводе, дорогая. Вслух ты не произнесла, но подумала.
— Нет.
— Да. Сама знаешь, что да.
Я молчу. Долго.
— Ладно. Может быть. Допустим.
Такое чувство, будто кто-то открыл шлюзы и вода хлынула потоком. Я тону. Мы все тонем.
— Мне пора собираться, Эмбер. Позвоню, когда вернемся.
— Отдохни как следует, дорогая. И помни — он тебя любит.
— Конечно. — Я кладу трубку.
Еще через пару часов я волоку огромный чемодан — Роберт не любит ограничивать себя в одежде — вниз по лестнице, в прихожую.
— Готова? — бодро спрашивает Роберт. — Поехали.
* * *
Об отдыхе в таких гостиницах вы мечтаете, листая в парикмахерской глянцевые страницы журнала «Вояж». Она достаточно старомодна, чтобы элегантно-седовласые леди чувствовали себя уютно в мраморном, с канделябрами и фонтаном, холле; но и достаточно дружелюбна, чтобы рядовые гости не ощущали себя отщепенцами на празднике жизни. В Лондоне есть отель, где мне как-то приходилось брать интервью, — истинный храм минимализма. Там даже дышать страшно; такое ощущение, будто комья грязи летят во все стороны, даже если я смирно стою у стойки дежурного. Здесь совсем не так, и мы с Робертом улыбаемся, поднимаясь вслед за юным коридорным по лестнице.
