— Морис Тетком. Говорит, что ехал из Порткерриса и нашел ее на дороге.
Я ужаснулась:
— Вы хотите сказать, лежащей на дороге? Ее сбило машиной или как?
— Не знаю. Может быть, просто упала.
В глубине холла распахнулась дверь гостиной, и к нам торопливо, почти бегом бросилась Молли.
— О, Петтифер, не стойте с разговорами, несите скорее бренди! — Тут она увидела меня, совершенно растерянную. — О, Ребекка, дорогая, какой ужас. Право, ужаснее не бывает! Я хочу позвонить доктору. — Она была уже возле телефона и листала телефонную книгу, вслепую, потому что куда-то задевала очки. — Посмотрите, пожалуйста, будьте так добры! Телефон доктора Треваскиса… он где-то здесь записан, но я не могу найти…
Петтифер ушел. Я взяла телефонную книгу и стала искать номер телефона.
— Что случилось с Андреа? — спросила я.
— Бред какой-то… Просто не верится! Какое счастье, что Морис нашел ее. Она могла пролежать там всю ночь… могла умереть…
— Вот. Нашла. Лионель Треваскис. Порткеррис, восемьсот семьдесят три.
Молли схватилась за щеку.
— О, ну конечно. Я же наизусть его знаю. — Подняв трубку, она набрала номер. Дожидаясь ответа, быстро проговорила: — Пойдите туда, посидите с ней, а то от мужчин толку мало, никогда не знают, что надо делать!
Теряясь в догадках, но почему-то не желая узнать детали произошедшего с Андреа несчастья, я, тем не менее, послушалась Молли и сделала, как она просила. В гостиной я застала чуть ли не хаос. Гренвил, по всей видимости, крайне озадаченный, молча стоял перед камином, заложив руки за спину. Остальные толклись возле дивана. Элиот, налив выпить Морису, вместе с ним наблюдал, как Петтифер с похвальным терпением пытается заставить Андреа глотнуть бренди.
Андреа же… вид ее невольно изумил и испугал меня. Свежая водолазка и отглаженные джинсы, в которых она так весело отправлялась на свидание, были мокрыми до нитки и все в грязи. На коленке джинсы были продраны, и виднелась ссадина, из которой сочилась кровь — так разбивают коленки дети. Судя по всему, один ботинок она потеряла. Волосы ее прилипли к черепу, как липнет тина, лицо было в красных пятнах и вспухло от слез, а когда я окликнула ее и она повернулась ко мне, я увидела, что из глаз ее ручьем льются горькие слезы. На виске ее я с ужасом разглядела огромный, как от сильного удара, синяк. Кельтский крест на кожаном шнурке тоже отсутствовал, возможно, сорванный в каком-то немыслимом и диком противоборстве.
— Андреа!
Она издала громкий вопль и, рванувшись, вжала лицо в спинку дивана, попутно расплескав бренди и выбив рюмку прямо из рук Петтифера.
— Я не хочу об этом говорить! Я не хочу об этом говорить!
— Но это необходимо!
Петтифер сердито подобрал осколки и удалился. Я вспомнила, что девочка эта никогда ему не нравилась. Заступив на его место, я присела на краешек дивана и попробовала, взяв Андреа за плечи, повернуть ее к себе.
— Тебя кто-то обидел?
Резким движением Андреа оторвала лицо от диванной спинки, тело ее судорожно дернулось.
— Да! — И она крикнула мне, громко, словно глухой: — Джосс! — После чего опять разразилась потоком слез и рыданий.
Я подняла глаза на Гренвила и встретила его немигающий, суровый и холодный взгляд. Черты его были словно вырезаны из дерева. Я подумала, что с этой стороны помощи ждать не приходится, и обратилась к Морису Теткому:
— Где вы ее нашли?
Он переступил с ноги на ногу. Я заметила, что он нарядно одет, как для выхода в город: кожаная куртка с вышитыми узорами и потеками дождя на ней, облегающие джинсы и сапожки с высокими каблуками. Даже на высоких каблуках он едва достигал плеча Элиота, а длинные влажные его волосы жидко обвисли.
Он откинул их назад, жестом вызывающим и в то же время застенчивым.
— На полдороге вверх по Порткеррис-Хилл. Ну, знаете, там, где дорога сужается и кончается тротуар. Она была частью на обочине, а частью в кювете. Счастье еще, что я ее заметил, ей-богу… подумал, что ее сбило машиной, но это не так. Похоже, она поцапалась с Джоссом Гарднером.
— Он пригласил ее в кино, — сказала я.
— Ну, с чего все это начиналось, не знаю, — сказал Морис.
— Но вот чем, как кажется, все кончилось, — сурово заметил Элиот.
— Но… — «Должна же быть какая-то причина», — хотела я сказать, но тут Андреа испустила новый вопль, как старуха плакальщица на ирландских похоронах, и я вспылила: — Заткнись ты, ради Бога! — Взяв ее за плечи, я легонько встряхнула ее, так что голова девочки, лежавшая на шелковой подушке, мотнулась, как у тряпичной куклы. — Перестань вопить, как сумасшедшая, и расскажи нам, что случилось!
И слова медленно, с трудом потекли из ее рта, безобразно искривленного рыданиями. (В голове промелькнуло: по крайней мере, у нее зубы целы, и я тут же ужаснулась собственной черствости.)
— Я… мы… пошли в кино, и ког… когда картина кончилась… пошли в паб и…
— В который из пабов?
— Не знаю.
— Но ты же должна знать, куда вы по… — Я нетерпеливо повысила голос, и за моей спиной Молли — я не услышала, как она вошла, — сказала:
— О, не кричите на нее! Будьте же великодушны!
Пересилив себя, я сделала новую попытку, более мягкую:
— Ты не можешь вспомнить, куда вы пошли?
— Нет. Было т… темно… и мне… не было видно. А потом… потом…
Я крепко держала ее, стараясь успокоить.
— Да. И потом?
— Джосс выпил много виски. И не хотел везти меня домой. Хотел, чтобы я… в… верну… пошла опять к нему… и…
Уголки ее рта поползли вниз, черты расплылись в безудержном рыдании. Я отпустила ее и, встав, отошла в сторону. Место мое заняла Молли.
— Ну-ну, — говорила она. — Все. Все! — С Андреа она была ласковее, чем я, и голос ее был по-матерински нежен. — Не надо больше ни о чем беспокоиться. Доктор уже выехал, а Петтифер готовит тебе в постель чудесную теплую грелку. Не надо больше ничего нам рассказывать. Не надо говорить.
Но, возможно, успокоенная тоном Молли, Андреа, кажется, сама захотела признаться во всем начистоту и, прерывая рассказ рыданиями и всхлипами, довершила свою историю:
— А я не хотела идти… Я… хотела домой. И я… ушла. А он пошел следом. И… я попыталась убежать и споткнулась, зацепилась ногой за тротуар… и ботинок с… соскочил. И тогда он сх… схватил меня и н… начал кричать… а я завизжала, и он меня ударил!
Я смотрела на лица окружающих — на них на всех запечатлелась та или иная степень застылого ужаса. Лишь один Гренвил был холоден и, видимо, глубоко рассержен, но он не двигался и не произносил ни слова.
— Ну, все, — повторила Молли. Голос ее слегка дрожал. — Все. Хватит. Теперь все хорошо. Идем наверх.
Грязная, мокрая, ослабевшая, Андреа с трудом поднялась с дивана, но ноги не держали ее, и она начала падать. Стоявший рядом Морис первым бросился к ней и успел подхватить ее, вскинув с неожиданной силой на хилых своих руках.
— Так, — сказала Молли. — Вот Морис и отнесет тебя наверх. И все будет хорошо… — Она двинулась к двери. — Сюда, пожалуйста, Морис…
— Ладно, — сказал Морис, которому, по-видимому, ничего другого не оставалось делать.
Я наблюдала за лицом Андреа. Когда Морис шел к двери, глаза ее открылись, и взгляды наши встретились, схлестнувшись. И я поняла, что она лжет. А она поняла, что я поняла это.
Приникнув к груди Мориса, она опять начала вопить. Ее быстро уволокли прочь.
Мы слушали тяжелые шаги Мориса из холла и потом вверх по лестнице. И Элиот с непередаваемым и мастерским подтекстом проговорил:
— История эта дурно пахнет. — Он покосился на Гренвила. — Сейчас позвонить в полицию или позже?
Тут Гренвил наконец нарушил молчание:
— Кто говорил хоть слово о полиции?
— Но ты же не собираешься спустить ему это с рук!
— Она лжет, — сказала я.
Оба мужчины с некоторым удивлением посмотрели на меня. Гренвил прищурился. Вот такого его взгляда можно было действительно испугаться. Элиот нахмурился.
— Что ты сказала?
— Может быть, доля истины в ее объяснениях есть. Даже большая доля. Но все-таки она лжет.
— Как это, лжет?
— Ты же сам говорил, что она без ума от Джосса… не оставляет его в покое. Она мне рассказала, что часто бывает у него дома, и, видимо, так и есть, потому что описала она мне его квартиру правильно во всех деталях. Я не знаю, что произошло вечером. Но я твердо знаю, что если бы Джосс захотел, чтобы она пошла с ним, она не просто бы пошла, а побежала бы. Без всяких возражений.
— Тогда каким образом, — ровным голосом спросил Элиот, — ты объяснишь синяк на ее лице?
— Не знаю. Я и говорю, что остального не знаю. Но вот в начале истории все выдумано.
Гренвил шевельнулся. Слишком долго он стоял неподвижно. Он медленно направился к своему креслу и осторожно опустился в него.
— Мы можем узнать, что произошло на самом деле, — наконец проговорил он.
