— Ищите его и обрящете, — сказал Гамаль, и слова его не прозвучали религиозной заповедью. Для арабов понятия братства, души, служения делу, веры, народа, преувеличенные похвалы, горячие заверения, выспренние мольбы, клятва в любви и в родстве — не только естественны в обиходной речи, но и необходимы.
— Я ничем не могу вам помочь, ничего не могу поделать, Гамаль, — печально повторил Скотт, сам не понимая, на что он надеялся.
— Да. Все сгорает в один миг, — грустно ответил Гамаль, вставая. — И я вот надеялся, что успею сделать куда больше. А поглядите, как быстро и неприметно все кончилось. Я должен был добиться большего.
— Не надо так думать.
Египтянин кивнул:
— Но ведь это правда. Ошибка, которую я совершил, была совершена зря.
— Это была достойная ошибка. Вам надо было сделать выбор. И начать действовать. Мне тоже кажется, что я должен совершить какой-то поступок, только по другой причине, а может, и по той же самой причине… Не знаю. Мне хотелось бы застрелить английского генерала, чтобы доказать…
— Ах, друг мой, не надо меня утешать, — белые зубы Гамаля сверкнули чуть-чуть звериным оскалом.
Египтянин не понял, а Скотт не стал ничего объяснять.
— Скорее, — заторопил их шавиш. — Прошу вас, — добавил он.
— Ну что ж, прощайте, — сказал Скотт, отвечая на крепкое до боли рукопожатие.
— И не забудьте, — горячо напомнил ему Гамаль. — Вам надо сходить к Хакиму. Я вас прошу, скажите ему!
Скотт кивнул, и полицейский закрыл за ним дверь.
В коридоре Скотту многозначительно улыбнулся розовощекий агент в феске.
— Сегодня ночью, — посулил он, как женщина, — он скажет нам все. Все! Все! Все!
«Сегодня ночью, — сказал себе Скотт, надвигая на лоб фуражку, крепко надвигая ее на свою крепкую голову, — сегодня там, наверху, египетские полицейские выколотят ногами из Гамаля ту мужскую силу, которую он так старательно оберегал, доверившись англичанину».
— Все в порядке? — спросил Пикок, когда Скотт вернулся. — Я схожу с вами. И постараюсь, чтобы все прошло гладко. Но Черч хочет провести этот разговор в присутствии своих акционеров, то есть внести в него особую деловитость. А вы готовы проявить деловитость?
«Акционерами» называли оперативный отдел Черча.
— Мне все равно.
— Правильно, старина. Давайте сохранять во всем этом деле чуть-чуть ироническую интонацию, — ободрял его Пикок, пристально на него поглядывая. — Вам-то ведь вовсе нечего терять.
— А что тут они выдумали, скажите мне наконец!
— Я же говорил. Они и в самом деле хотят поручить вам ответственное дело. Куда более ответственное, чем когда-либо поручали Пикерингу. Но — молчу, не надо предвосхищать событий. Пусть это будет для вас сюрпризом.
— Правильно. Не будем предвосхищать событий, — согласился Скотт. — Пусть все идет, как идет.
— Шейла! Убирайся! Оставь Скотти в покое. — Пикок столкнул стеком Шейлу с сидения «виллиса». — Она к вам неравнодушна. Если бы у нее выжил хоть один щенок, я бы вам его подарил. Какая сука!
Шейла тыкалась мордой Скотту в затылок и вылизывала ему уши.
Когда они отъехали, Пикок, беспокоясь за Скотта, предупредил:
— На этот раз бросьте вашу знаменитую игру в молчанку и хотя бы намекните насчет того, как вы теперь относитесь к Черчу.
Они круто завернули за угол, Скотт ухватился за борт машины.
— У меня только одно желание: застрелить Черча, — сказал он. — Покончить с этим делом раз и навсегда.
Пикок от восторга даже шлепнул по кузову машины. Его радость была слышна на весь Набитат:
— Наконец-то! За весь год первый раз сострил. Вот молодец! Давно пора!
— Конечно, пора, — сказал Скотт. — Давно пора англичанам стрелять в англичан.
— Вот здорово! Я и сам не понимаю, почему мы этого не делаем. И что только нам мешает? Ей-богу, я никогда об этом не задумывался. А ведь кто-то, по-моему, стрелял в Бонара Лоу, или в Кэмпбелла Баннермана, или в Бернарда Шоу; словом, в кого-то из этих типов? Ну да, наверно ирландец. Тогда это не в счет. Дайте немножко подумать. Я вам завтра скажу, почему англичане не стреляют в англичан. Но, ей-богу, это замечательная идея!
— Не стоит к ней относиться очень уж всерьез, — сказал ему Скотт. — Вы только не вздумайте подходить к этому вопросу научно.
— Наука тут бесполезна, старина. Все решает инстинкт.
— Инстинкт? — переспросил Скотт с подозрением. — Какой инстинкт?
— Надо внушить себе желание кого-нибудь застрелить. Это, наверно, совсем не так трудно.
— Ладно, только, пожалуйста, не приплетайте сюда науку, — настаивал Скотт. — Она заведет нас в тупик.
— Правильно, Скотти! Правильно. С шуткой жить веселее.
Пикок повернул свой «виллис» к стоянке штабных машин и остановился ряд ом с большим закрытым «фордом».
— Можно подумать, что тут не штаб, а шикарный отель, — сказал он, махнув стеком в сторону сборища самых разнообразных частных машин, которые офицеры оставляли на этой ведомственной стоянке. — Скоро с нас будут требовать плату за постой.
Он показал Скотту на проходившего мимо военного:
— Посмотрите на старого Баркера-Дендерсона, — вон тот растрепа с грязной бородой, — разве он не похож на землекопа? Сейчас влезет в свой древний «хилмен», опустит забрызганное грязью желтое стекло, раскурит вонючую трубку (он все утро набивал ее у себя в кабинете), выпустит струю черного дыма в окно машины, заведет ее… видите, он как раз ее заводит, еще струя дыма из окна пока включает скорость. Смотрите! Еще затяжка, и он уехал. Старый олух! Но кудесник во всем, что касается электричества. Идем. Я провожу вас на этот матч.
Скотт шел за ним, чувствуя такой же прилив симпатии к этому человеку, какой он однажды почувствовал к Гамалю.
Никакого совещания не было, и Черч сразу же отпустил Пикока.
— Садитесь поближе, Скотт, и снимите свою амуницию. — Даже вежливость Черч умел выражать в форме приказа. — Мне странно видеть на вас походный ремень.
Скотт сел на ближайший стул, не потрудившись объяснить, что портупея нужна ему для того, чтобы поддерживать брюки.
— В эту войну портупею носят только пижоны, — сказал Черч, и его запавший рот чуть-чуть растянулся в подобие улыбки. — Вы этого, конечно, помнить не можете, но портупея была нам очень нужна в первую войну; мы тогда носили куда более тяжелые пистолеты и гранаты. Приходилось ее надевать, чтобы облегчить нагрузку на поясной ремень. Но теперь оружие и гранаты носят редко: в такой войне, как сейчас, они не так уж нужны офицеру. В окопной войне, в рукопашном бою, когда вы кидаетесь вперед очертя голову, вам нужно что-то держать в руках, не то чувствуешь себя совсем беззащитным. И все равно у тебя идиотский вид.
Черч предался красочным и дорогим ему воспоминаниям; нанизывая друг на друга слова, он пытался проникнуть за непроницаемую оболочку Скотта.
Скотт слушал, не поднимая глаз. Он расстегнул медную застежку портупеи, вытащил ремень из-под погона, снял кожаный пояс с кобурой, аккуратно свернул все это и положил возле себя на полированный стол.
— Нам с вами надо обсудить ряд вопросов, — заявил Черч, нащупывая путь к главной теме разговора. — Но мне кажется, что раньше всего вам следует узнать, чего мы от вас хотим. — Черч поднял свои покрытые мелкими веснушками руки. Он нуждался в помощи.
Но Скотт и не думал оказывать ему эту помощь.
— Я ведь не знаю: вы можете и не захотеть взять на себя это поручение. Генерал Уоррен считает, что вам должно быть предоставлено право выбора. Ему кажется, что в данном случае вы имеете на это право потому, что дело крайне опасное. Лично я думаю, — резко произнес Черч, — что чем больше опасность, тем больше требует ваш долг…
— Так точно, сэр, — перебил его Скотт.
Он ждал, но, видя перед собой напыщенную физиономию кровавого Черча, вдруг почувствовал, что вся его долголетняя привычка выжидать куда-то исчезла. Ожидание растлевает душу, и вот наконец, он избавлен от этой самой закоренелой и вредной черты своего характера: от привычки выжидать, молча приглядываться, пока будущее не определится, пока в уме не блеснет луч света. Наконец-то он распрощался с этой привычкой.
Черч словно что-то почувствовал:
— Вы долго ждали своего часа, Скотт. Теперь пришло время для настоящего испытания всего, что вы успели накопить, — опыта, умения работать в пустыне — всего, к чему у вас врожденная склонность. Вы, кажется, что-то сказали?
— Нет, сэр, ничего.
— Пикеринг много бы дал за такое поручение, но мы теперь знаем, что фактически выполнять его все равно пришлось бы не Пикерингу, а вам.
Черч шел к своей цели, и Скотт почувствовал, что удар попал в цель. Генерал взывал к нерушимой его вере — вере в умение, в наследственное умение множества поколений Скоттов.
— Одним словом, — сказал Черч, — мы хотим, чтобы вы незаметно провели двести человек и не менее пятидесяти грузовиков к дороге на Агейлу, то есть на двести пятьдесят миль в тыл противника. Я подчеркиваю «незаметно», и, если вас не обнаружат, это само по себе будет выдающимся достижением. В этом весь смысл операции, так как в случае неудачи все дальнейшее может быть сведено к нулю.
