— Его другое королевское высочество выражает своему кузену мнение, что президент просто упал на серебряный сосуд для отхаркивания.
Он наклонился поближе к президенту:
— А каково ваше личное мнение, господин президент?
Гарольд Фаркли родился неприспособленным к подобным переломным моментам. Он это знал. Знал он и то, что верный ответ в два счета откроет эти чудесные нефтепроводные краны и обеспечит ему поддержку нефтяными деньгами, столь необходимую для победы в ноябре.
— Ваше высочество, — сказал он, — бывают минуты, когда я думаю, что Соединенным Штатам не грех поучиться отправлять правосудие у некоторых своих союзников — например, у вашего родного королевства. Вы наверняка не позволяете адвокатам ставить вашу прекрасную страну на колени! Ха-ха.
Принц Бландар понимающе кивнул:
— Это правда. Такой вопрос, как этот, был бы решен совсем по-другому. Несколько лет назад одна из принцесс угрожала своему мужу. Вопрос был решен на следующий день. Через неделю было опубликовано скромное извещение о смерти. На седьмой странице. И нет вопроса.
— М-да, ну что ж, история весьма занятная. Я непременно передам ваши слова нашему генеральному прокурору и государственному секретарю, который, как мне известно, с огромным удовольствием предвкушает свою предстоящую дружескую беседу с королем. Так вот, насчет нефти…
* * *
На следующую программу «Судейский молоток» Алан Крадман, проспоривший Перри тысячу долларов, пришел в скверном расположении духа. Он сказал зрителям, что Перри, очевидно, получила свою информацию из тайных источников, тогда как его суждение было основано на «познаниях в области правоведения». Перри тут же заставила его выписать чек на одно из ее любимых благотворительных заведений: приют для эмоционально неустойчивых детей адвокатов по бракоразводным делам.
В тот вечер Перри вела программу с сияющим видом. Сразу после передачи ей позвонил руководитель одной из трех крупных телесетей — который, между прочим, и сам недавно развелся со своей второй женой — и сказал, что просто потрясен, причем не только необыкновенной проницательностью Перри, но и ее программой вообще, а также что ему очень хочется как можно скорее встретиться с ней, чтобы обсудить возможные отношения. С телесетью, разумеется. Не сможет ли она случайно выкроить сегодня вечером время для ужина?.. Сможет? Ну что ж, отлично, отлично… В «Гренуе»? Превосходно. Там очень вкусно кормят. А какое суфле!
Он не терял времени даром.
* * *
Оказавшись перед угрозой катастрофы, Бойс решил выложить все карты на стол во время допроса своей свидетельницы, ничего не оставив ЗГП Клинтик, которой так не терпелось добраться до Бет, что она исходила слюной в ожидании своей очереди.
— Миссис Макманн, — сказал Бойс, старательно делая вид, будто он в восторге от того, что его клиентка наконец-то получила возможность изложить свою точку зрения на всю эту историю, — вы убили своего мужа?
— Нет.
Вот видите! Она невиновна. Вопросов больше нет.
— Вы с мужем когда-нибудь ссорились?
— Да. Часто.
— Вы когда-нибудь бросались в мужа какими-нибудь предметами?
— Да. Насколько я помню, по меньшей мере раз восемь.
— Чем вы в него бросались?
— Всем, что попадалось под руку.
Публика рассмеялась.
— Например?
Бет задумалась.
— Я помню… книжку, пресс-папье, скоросшиватель… пакет молока, туфлю… на высоком каблуке… ах да, и еще лампу.
Всё это звучало как перечень необходимых покупок.
— Лампу?
— Настольную лампу. Вещь не антикварная, и все же она произвела на него впечатление.
И вновь смех. Судья Голландец смотрел в зал свирепо, как сыч.
— Пришлось ли врачу Белого дома после этого накладывать швы?
— Да. По-моему, четыре. А может, и больше. Я его от души приложила.
Судья Голландец сказал, что если услышит еще хоть один смешок, то прикажет убрать из зала телекамеры и очистить его от зрителей. При мысли об этом миллиард зрителей бросило в дрожь.
— Правда ли, что этот инцидент тщательно скрывали — от прессы?
— Да, это правда. Пресс-секретарь сказал, что Кен… мой муж… подавился соленым крендельком, потерял сознание и, падая, ударился подбородком, чуть не убив при этом собаку.
— Вы сказали, что бросались в президента предметами восемь раз?
— Когда мы жили в Белом доме. Но раньше я тоже бросалась.
— Понятно. Являлись ли эти инциденты результатом, так сказать, стресса, характерного для нормальных супружеских отношений?
— Возражаю.
— Принимается.
— Вы бросались в мужа предметами, потому что сердились на него по определенной причине?
— Разумеется. Это были не просто тренировочные броски на меткость, мистер Бейлор.
Даже судья Голландец едва не рассмеялся.
— Значит, у вас были все основания бросаться в него предметами?
— Возражаю.
— Принимается.
— Вы бросались в него предметами, поскольку полагали, что он вам изменяет?
Бет ответила не сразу.
— Мой муж умер, мистер Бейлор. Он не придет сюда, чтобы всё объяснить, поэтому я предпочла бы не затрагивать эту тему.
— Возражаю.
Судья Юмин предложил свидетельнице ответить на вопрос, заданный ее же защитником.
— При всем уважении, я отказываюсь отвечать, ваша честь.
— Я снимаю вопрос.
— Возражаю.
Судья Голландец принялся барабанить пальцами по столу. Потом знаком подозвал представителей сторон к себе. Бойсу было велено велеть своей клиентке отвечать на вопрос.
— Дело в том, — сказала Бет, — что он меня очень огорчал.
— Миссис Макманн, вы стерва?
Шум в зале.
— Надеюсь, что нет. Я стараюсь не быть стервой. Но в политической жизни некоторые люди неизменно чем-то недовольны.
— Вам знакомо прозвище «леди Бетмак»?
— Да. Это каламбур с намеком на мерзкую жену короля из пьесы Шекспира «Макбет». Вот она-то уж точно стерва.
— За что вас прозвали «леди Бетмак»?
— Судите сами. Во-первых, по моему распоряжению уволили некоторых сотрудников Белого дома. Во-вторых, сотрудники, которых уволили, были этим недовольны. В-третьих, авторам газетных заголовков было трудно отказаться от хорошего каламбура.
— Вы плакали на похоронах мужа на Арлингтонском национальном кладбище?
— Нет, не плакала.
— Почему?
— В тот день я выплакалась дома. Я стараюсь, насколько это возможно, не выражать своих чувств публично.
— Поэтому вы и не бросались в мужа предметами на людях?
— Наверно.
— В ту ночь, когда он умер, вы слышали что-нибудь необычное?
— Да, я слышала шум.
— Вы выяснили, что это был за шум?
— Нет.
— Почему?
— Муж часто вставал среди ночи. Он был президентом Соединенных Штатов. Это круглосуточная работа.
— Что касается старинной серебряной плевательницы, изготовленной Полом Ривиром, — почему она стояла в вашей комнате?
— Это вещь изящной работы, истинно американская по своей сути. Да и мужу она нравилась. Ночами он любил комкать клочки бумаги и забрасывать их в нее, как в баскетбольное кольцо.
— Почему на ней были ваши отпечатки пальцев?
— Она стояла в моей спальне, мистер Бейлор. Я ее постоянно передвигала. Люди обычно двигают вещи в собственных спальнях.
— Еще лишь несколько вопросов, миссис Макманн. Почему у вас с президентом не было детей?
Бет потупилась.
— Не из-за недостатка старания. У меня было два выкидыша — в начале нашей супружеской жизни.
— Вы не оставляли попыток завести детей?
— Нет. Я очень хотела родить. И очень старалась.
— После смерти президента вас четыре раза допрашивали агенты ФБР. Согласно формам триста два — то есть отчетам ФБР об этих беседах, — вы ни разу не попросили разрешения пригласить адвоката. Это верно?
— Да.
— Было ли вам при этом известно, что по закону вы вообще не обязаны разговаривать с агентами ФБР?
— Мне было это известно. Я и сама юрист.
— Почему же вы разговаривали с агентами ФБР?
— Мне нечего было скрывать.
— Даже тогда, когда вы узнали, что являетесь подозреваемой?
— Мне и тогда нечего было скрывать. И сейчас тоже. Поэтому я и даю показания.
— Благодарю вас. Ваш черед допрашивать свидетельницу, мисс Клинтик.
Бет пребывала в радостном расположении духа. Она дала показания, и теперь они ехали в «Джефферсон». Последний раз Бойс видел ее такой счастливой в семидесятых годах. Несколько минут назад, когда они вышли из здания суда, публика впервые за всё это время принялась аплодировать. Теперь Бет сидела в машине, крепко держа Бойса под руку, прильнув к нему и твердя: «Вот видишь?»
Бойс храбрился, натянуто улыбаясь, но его расположение духа плохо гармонировало с ее настроением. Он чувствовал себя тем японским адмиралом, который 7 декабря 1941 года шагал взад и вперед по мостику «Акаги» и думал: Они та-ак разозлятся!
