Дрожь, бывало, бьет целый день – от нее не спасешься, и единственный способ борьбы с холодом – движение. Я, правда, открыл еще один источник сохранения тепла: живительную силу горячего чая.
Опытным путем обнаружил: если утром, во время завтрака, напился чаю, насколько возможно, близкого к температуре кипятка – потом целый день будешь мерзнуть гораздо меньше, чем после чая едва-едва тепленького… Так же и на ночь, после ужина: добудешь чай горячий – не закоченеешь во сне. Поэтому я не ленился бегать со своей кружкой по огромной столовой в поисках только что наполненного, не успевшего остыть чайника.
Множество занятий проходило на улице, под открытым небом.
Особенно донимала нас всех строевая подготовка. Мороз, сумасшедший ветер, дующий всегда в одном и том же направлении: летом – со стороны океана, зимой – с гор Китая. А командир, иной раз по долгу службы, а то и от собственной властолюбивой вредности, медлит с командой "Опустить клапана!" (то есть наушники шапки-ушанки из искусственного "рыбьего" меха), – но и ладошкой не прикроешь замерзшие уши, щеки, нос, и не отвернешься от злого ветра – стой и терпи: "Строй – святое место для солдата!"
А мороз, несмотря на две навернутые на каждую ступню теплые портянки, быстро сковывает пальцы на ногах. И ведь не потанцуешь, как танцуют горожане на остановках в ожидании трамвая… Ах ты ж божечки, ну сколько еще так стоять?!
Земля, не прикрытая снегом, вся растрескалась от лютой стужи.
Трещины на ней шириною чуть ли не в ладонь! И лед на Сейфуне – не такой, к какому привыкли на Украине и в большинстве районов России: здесь никакого на нем снега, а ледостав проходил во время сильнейшего ветра, гнавшего по реке большую волну. Вот так и намерзло языками, любители покататься на коньках не могут себе выбрать в воскресенье даже небольшую гладкую площадку. А толща льда от сильного мороза чуть ли не метровая, и весь лед – зеленоватый, полупрозрачный… Побродишь немного – и в казарму заспешишь: распластаться у печки, как последний сибиряк!
Но вот оно – лето красное… Первая его половина – относительно сухая, и очень скоро сопки, зазеленевшие было по весне, рыжеют, пейзаж становится унылым и однообразным.. Часто раздается команда:
"Тревога – пожар!" – и мы бежим куда-то на сопку: затаптывать пламя собственными сапогами. Разворачивается бесчисленное множество земляных работ: там надо копать овощехранилище, здесь – строить каптерку, а то вдруг садимся в кузов бортовой машины и едем куда-то километров за пять или десять. Выгрузившись вместе с шанцевым инструментом – бегом на сопку и там, "на гладкой высоте", едва отдышавшись, принимаемся за рытье котлована под большой блиндаж: здесь будет командный пункт маршала Малиновского на каких-то больших учениях. Грунт в Приморье всегда для рытья очень сложный: весь из гравия, а то и сплошных базальтов. Главные орудия труда – ломик и кайло, совковая лопата, а порой и динамит.
Как-то решил я схитрить. Во время развода на хозяйственные работы майор – начпохоз полка спросил, кто умеет малярничать, и я вызвался.
Какой-то опыт у меня и в самом деле был: в школе, которую после войны ученики ремонтировали собственными силами, работал в малярной бригаде. Ну, думаю, дело нехитрое, и все же полегче, чем на строительстве овощехранилища. Напрасно я так думал. Оказалось, что красить надо в казарме панели, а краска – на дихлорэтане: растворителе очень токсичном, попросту сказать – ядовитом. Да притом и летучем, быстросохнущем.
– Работать только в противогазе! – приказал майор. – В четвертой батарее один уже от этой краски угорел, чуть Богу душу не отдал. Я за вас отвечать не намерен. Слышишь? Я предупредил! Повторить приказание!
– Красить только в противогазе… – повторил я упавшим голосом.
Перспектива мне совсем не улыбалась: стояла жара градусов за тридцать – в резиновой маске умаешься… Но пути назад не было: сам напросился в маляры!
– Смотри: приду – проверю! Увижу, что красишь без противогаза – посажу на губу, так и знай! – еще раз предупредил майор. Я вздохнул, напялил на лицо противогазовую маску (благо, прошел в ней проверку в
"камере окуривания"), отлил из большой канистры немного краски в консервную баночку – и принялся за работу.
Главная трудность задачи стала мне ясна уже в первые мгновения.
Краска высыхала моментально – надо было ее энергично растирать, пока она не высохла ни под кистью, ни на самой кисточке. Я моментально взмок. Лицо покрылось потом, дышать стало трудно, то и дело приходилось выскакивать на свежий воздух и уже там, сняв маску, отдыхать в тенечке. Дело двигалось медленно. То и дело я подливал в банку новые порции из канистры, под кистью все время обнаруживались изъяны, незакрашенные места. Я клал на одно и то же место слой за слоем – и все равно оставались проплешины. Впоследствии, поработав на машиностроительном заводе, где подобной краской красили танки и тепловозы, я узнал, что делается это при помощи специальных пульверизаторов, вручную же красить – одно мучение… Вот я и мучился. И каждые десять минут был вынужден подливать краску из канистры…
Часа через два появился майор. Я за все это время не успел выкрасить даже одну стенку в маленьком коридорчике.Но помпохоза слабый темп моей работы ничуть не смутил. Он благосклонно осмотрел свежевыкрашенную панель.
– Во-о-о! Хо-ро-шо-о-о! – протянул, проокал он. – Ты и в самом деле мастер! Мо-ло-ток!
– Служу Советскому Союзу! – провыл я из-под противогаза.
– Ну, а краски-то много уходит? – поинтересовался майор. И, открыв горловину посудины, чуть наклонил ее над моей баночкой. Но оттуда и не закапало. Майор наклонил больше, потом еще больше…
Краски почти не было! Майор посмотрел на меня диким взглядом, я – через окуляры маски – так же точно на него…
– Ка-а-ак? – рявкнул майор. – Неужели всю краску смылил?! Да где ж я тебе столько возьму? Советскому Союзу он служит… Да тебе только волю дай – ты всю страну без краски оставишь… А ну, убирайся отсюда к такой-то матери! (Майор точно сказал – к какой).
Чтоб я тебя в казарме не видел! Ма-а-астер, называется!
Назавтра я уже орудовал киркой на копке котлована под
"овощегноилище", как шутили наши юмористы…
Вернусь к первым дням службы. В один из них нас послали копать ямки под столбики для ремонта ограждения вокруг топливного склада. Я мужественно единоборствовал с не поддающейся моему искусству землекопа штыковой лопатой, когда к нам приблизился какой-то одетый во все гражданское не слишком молодой мужчина.
– Ты кем на гражданке был? – вдруг спросил он меня, сверкнув золотыми коронками.
– Учителем…
– Оно и видно! – засмеялся незнакомец. – Кто ж так лопату держит?
Дай покажу!
Показал. И. тронутый, по-видимому, моим смущением, подбодрил: -
Да ты не тушуйся: научишься!
Оказалось, он служит инженером, вольнонаемным, надзирает за коммунальным хозяйством гарнизона. Позже мы не раз с ним встречались, однажды он даже зазвал меня к себе домой, в какую-то неописуемую хибару, где он жил одиноко и где иногда писал дневник своей холостяцкой жизни, выдержки из которого принялся мне зачитывать:
"…Вчера приходила ко мне Машка…"
На этом пристойная часть текста завершалась.
И вот теперь, когда я долбил киркой кремнистый грунт на месте будущего овощного склада, вдруг услышал за спиной одобрительный возглас:
– Вот! Я же говорил: научишься! Смотри, как здорово получается…
Что да, то да: чему-то меня армия все-таки научила. И прежде всего – терпению и умению следить за собой, не распускаться, не раскисать. Особенно это важно было зимой во время учений.
Как-то раз в разгаре зимы, после многочасового колесного марша, мы ночью, в полной тьме, остановились посреди заснеженного поля и, по приказу командира, стали прямо на снегу, на промерзлой земле, устанавливать палатки для ночлега. Быстро справившись с этим несложным делом, поставили в центре своей палатки чугунную печку, вывели наружу трубу через отверстие в металлическом листе, вставленном в свод палаточного полотна – и помкомвзвода Крюков скомандовал:
– Кто доброволец: всю ночь за печкой присматривать? Назавтра дам ему отоспаться: все уйдут на станцию – технику грузить на платформы, а он будет отдыхать!
Мгновенно у меня пронеслось в мозгу: ночь перемучаюсь, может, и передремлю потихоньку, зато утром останусь в палатке, и тулуп (один на весь взвод!) будет в моем распоряжении: завернусь в него – и высплюсь на славу!
– Я! – вырвалось из моих уст… Ребята повалились на мерзлую землю и уснули, как убитые, я же присел к печурке, стал подсыпать в нее уголька… Но уже через две минуты заметил: печка почему-то накренилась на одну сторону… Присветив огоньком, быстро обнаружил причину: под раскалившейся "буржуйкой" земля подтаяла – и постепенно превращалась в жиденькую кашицу… Оказывается, мы расположились… на болоте!
