(Много лет спустя, когда мне будет уже под сорок, поеду в отпуск по экскурсионной путевке, и в первый же вечер на турбазе, во время
"белого танца", меня пригласит на танго приятная, миловидная, интеллигентная киевлянка. Во время танца надо о чем-нибудь говорить, и я спрошу у нее: кто она по специальности. Ответ: она биолог, работает в Киевском научно-исследовательском институте, где экспериментируют на животных – и недавно тяжко переболела, заразившись, по чужой неосторожности, от подопытных мышей: их переносили из помещения в помещение через лабораторию, где она работает…
– Вы, должно быть, заразились инфекционным нефрозо-нефритом, – скажу я, вспомнив рассказ майора. Моя партнерша внезапно споткнется о собственную ногу, потрясенная моей "проницательностью":
– Как вы узнали?!
Придется ей рассказать о майоре Зацарине – лишь тогда она успокоится. Потому что страшно танцевать с ясновидящим…)
Да, я слушал майора, развесив уши; может, он это и оценил, предоставив мне на время пребывания Инны в Покровке "режим наибольшего благоприятствования", не предусмотренный никакими уставами. В 18 часов, а иногда и раньше, я могу идти к жене и оставаться с нею до самого утра, сказано было мне.
– Одно лишь условие, – предупредил начальник связи полка. – К утренней поверке вы должны стоять в строю. Не явитесь – пеняйте на себя.
Я ни разу его (и себя) не подвел.
Итак, все складывалось хорошо, но… где же гостье все-таки жить?! Обложенный мною со всех сторон, лейтенант Булгаков накануне ее приезда сел на велосипед и отправился по знакомым. Часа через два он явился весь взмыленный – спина гимнастерки была черна от пота.
– Дело оказалось сложнее, чем я ожидал, – честно признался он. -
Везде все занято, нигде и угла свободного нет. Но все-таки я нашел для вас выход: договорился с моим другом Васей – лейтенантом из танкового полка. Он уступает вашей жене свою комнатку, а сам переходит спать в сараюшку. И хозяева согласны. Ну, им-то даже выгодно: пока что и лейтенант не перестает платить – ему казенные деньги на это дают, – и от вас они получат… (Булгаков назвал вполне приемлемую цену).
Тут же вдвоем отправились посмотреть комнату и поговорить с хозяевами. Комнатка за глухой, до потолка, дощатой перегородкой, крашенной голубой масляной краской, чистенькая, светлая, мне понравилась. Лейтенант Вася, друг Булгакова, оказался простым, застенчивым и молчаливым пареньком, хозяева выказали деловое радушие… Обо всем без труда договорились.
И я со спокойной душой, имея в кармане необходимое в городе отпускное удостоверение, выехал с вечера автобусом в
Ворошилов-Уссурийский.
С волнением стоял я на перроне, ожидая заветной, вымечтанной встречи. Поезд прибыл на рассвете, со ступенек спустилась моя
Инка… Уж такая в первую минуту показалась она мне незнакомая!
Перед отъездом подстриглась, сделала завивку-перманент. За 10 месяцев нашей разлуки она сильно похудела, а ведь полнотой и раньше не отличалась. Но уже через несколько минут я опять к ней привык – словно и не расставались.
Десять дней пробыла в пути – прежде всего ей надо было хорошо помыться. Поезд прибыл рано, пришлось ждать на вокзале открытия всех учреждений обслуживания – в данном случае бани. Мы сидели на скамейки в скверике перед вокзалом, когда показался патруль. Патрули в гарнизонах Дальнего Востока сплошь свирепые, и я зимой уже, если помните, это частично испытал на себе, когда меня забрали было в комендатуру, но доктор Мищенко сумел отбить, освободить. Теперь за меня вступиться некому. Встаю со скамьи, вытягиваюсь по стойке
"смирно!", козыряю… Но, надо полагать, такой у меня вид блаженный, мирный, влюбленный, и до того непривычно видеть в этих краях солдата рядом с девушкой, что и офицер, и патрульные заулыбались и даже не стали требовать предъявления документов. "Сидите, сидите!" – замахал мне рукой старлей.
Автобусом прибыли мы благополучно в Покровку – и началась моя
(никак не положенная солдату-срочнику) семейная жизнь. По уставу ходить в штатском имеют право только офицеры – да и те лишь вне расположения воинской части. Солдату переодеваться в гражданское платье категорически запрещено. Тем не менее, у знакомого сержанта я раздобыл простенькие, в полосочку, холщовые брюки, а рубашку и тапочки заранее в письме попросил Инну привезти с собой. Так были обеспечены на какое-то время наши спокойные прогулки по Покровке.
Здесь, в отличие от Чернятинского гарнизона, меня знали (так мне казалось) только считанные офицеры – и, притом, "свои", а ведь они
(Булгаков, Зацарин, еще два-три человека) были посвящены в мои дела и во всем шли мне навстречу.
И все-таки без осложнений не обошлось.
Первый инцидент разразился буквально через три-четыре дня. Ночью над Покровкой бушевала гроза. Оказалось, что даже при своем среднем росте самоотверженный лейтенант Вася помещается в сараюшке не полностью: ноги приходится держать на улице. И они, эти ноги, под ливнем промокли…
В субботу вечером Вася для храбрости выпил и, когда мы рядом с хозяевами мирно сидели на крылечке, подсел к нам и начал бухтеть – жаловаться, как плохо ему спать в сарае. Мы ошеломленно молчали.
Тогда лейтенант с пьяной бесцеремонностью сказал:
– Мне Леня Булгаков сказал, что это лишь на несколько дней, а она, оказывается, приехала на месяц. Но я на месяц не согласен.
Прошу немедленно, завтра же комнату освободить.
Сказал – и ушел в свой сарай. Лег внутри, а ноги наружу демонстративно выставил. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Наутро. в воскресенье (благо, был выходной, и я с Зацариным договорился, что могу в палатку не возвращаться) мы с Инной начали обходить дом за домом, но жилье найти не могли. В полном унынии бредем по улице – и вдруг видим Васю, трезвого, как стеклышко…
Вдруг моя жена подошла к этому хозяину положения и сказала ему напрямик:
– Послушай, Вася, я приехала к мужу в такую даль, за десять тысяч километров, так неужели должна теперь срочно уехать? Я понимаю – тебе неудобно спать. Но мы не можем найти другую комнату. Очень прошу: потерпи уж как-нибудь, не выгоняй нас – мы ведь не виноваты, что так получилось, мы тебя не обманывали…
Лейтенант ужасно смутился, стал оправдываться:
– Да я выпил вчера, извините. Живите, сколько получится…
Так все и устроилось. И даже более того: этот Вася дня через два спас Инну от гибели.
Днем, без меня, она стала ходить на речку. Сейфун – река стремительная, потому что течет с гор, из Китая. Вода на стремнине сбивает с ног любого, даже богатыря. Говорили, что само название реки означает по-китайски "вода смерти". Во время советско-китайского конфликта, когда руководители Поднебесной выдвигали территориальные требования, ссылаясь на обилие топонимов китайского происхождения на русской земле, в СССР срочно переименовали ряд таких названий – в том числе и Сейфун стал, кажется, рекой Партизанской. Но в "мое" время он сохранял еще свое прежнее имя. Инна пришла на бережок, когда там был наш благодетель лейтенант, – а, возможно, они и явились вместе. Вместе, по его предложению, и заплыли на середину, а назад выплыть у нее силенок не хватило, и стала она тонуть…
Как раз в эти самые дни старший лейтенант Скрипка, служивший у нас в полку, привез с Запада молодую жену, пошел с нею купаться, и она в том же Сейфуне на его глазах утонула. А Вася мне жену спас!
Вторая опасность грянула, откуда мы и не ждали. Начальником штаба нашей дивизии был полковник Эмельдеш. Он принадлежал к одному из малых кавказских народов и был в дивизии знаменит своей свирепой строгостью. Высокий, смуглолицый, длинноносый, Эмельдеш сам взял на себя роль всеобщего пугала, – а, возможно, так понимал свои должностные обязанности. О нем ходили по дивизии характерные анекдоты. Например, загадывали загадку "по тактике":
– Слева – танки, справа – Эмельдеш. Куда бросишься?
Правильный ответ гласил: "Под танки". Подразумевалось, что
Эмельдеш страшнее.
Или вот историйка. Идут офицеры – и приговаривают:
"Где ж ты,. где ж ты,
Эмельдеш-то?"
А полковник выныривает из-за угла – с приговором:
"Тута, тута!
Десять суток!"
В дивизионном клубе – том самом, куда нас когда-то привели после первой бани свежеобмундированными на раздачу "покупателям" – крутили по вечерам кинофильмы. Но солдаты туда обычно не ходили: для них раз в неделю устраивались бесплатные киносеансы в столовой. Однако по случаю Инниного приезда я купил билеты и пошел с нею в клуб. И – надо же! – сидеть нам выпало почти что рядом с грозным полковником!
Перед началом сеанса он все косился на меня бешеным взглядом своих лошадиных глаз, но от вопросов воздержался – думаю, меня спасло то, что был я "с дамой".
По вечерам, прибегая к жене, я переодевался в гражданское, и мы отправлялись гулять. В штатском же (рубашка, полосатые хлопчатобумажные брюки и тапочки) расхаживал я с нею по поселку и в воскресенье. Но через несколько дней майор Зацарин мне сказал:
