Засыпая, Мезряков решил поделиться своими мыслями с историком.
Они по-прежнему коротали время в курилке. У Мезрякова уже не было секретов от старика, в котором он увидел родственную душу. В их перекуры иногда вторгались соседи по палате. Открыв дверь ногой, мимо проходил Иванов Седьмой, не расставаясь с телефоном, закрывался в кабинке, откуда доносился его приглушённый, хрипловатый голос. Тогда они непроизвольно смолкали. "Седьмой" диктовал расходные сметы, перечислял строительные материалы, сыпал расценками ремонтных работ, и только захлопывавшаяся дверь обрывала его на полуслове. Иванов Первый наоборот вбегал в туалет со стеклянными глазами, на мгновенье уставившись на куривших, точно впервые их видел, а нужду справлял, не закрываясь. Было видно, что он ещё весь в игре, которую поставил на "паузу". Спустив воду, он так же быстро исчезал, не произнеся ни слова.
- Представляете, если бы с ними пришлось провести всю жизнь, - как-то ухмыльнулся вслед Мезряков.
- Так и приходится, - философски заметил историк. - Разве нет?
Он был склонен к обобщениям. И этим нравился Мезрякову. Старый профессор наверняка бы согласился с его мыслями о России. Но подходящего случая поделиться ими не подворачивалось, а кончилось тем, что с историком даже не попрощались. В ночь перед выпиской Лецке он умер во сне. Пришедшая утром ставить градусники медсестра обнаружила его лежавшим с безмятежным лицом и руками поверх простыни. Так спят дети, уверенные, что впереди их ждет ещё один день. Кровать быстро застелили новым бельем, так что Лецке ничего не заметил. "Счастливая смерть", - узнав об этом, подумал Мезряков, удивляясь своему спокойствию. Его волновала только судьба Лецке. С помощью санитаров он быстрее спустил его вниз, где их уже ждало такси.
Мир - это огромный, вечно строящийся дом. А люди в нём, как тараканы.
(Из романа Владислава Мезрякова)
Осень наконец нагрянула. Забарабанили дожди. К стёклам липли мокрые листья. За месяц произошли три события. Из полиции пришло уведомление о закрытии дела за отсутствием состава преступления. Мезряков разорвал его у почтового ящика и даже не посчитал нужным сообщить о нём Лецке. Вторым событием был денежный перевод. Мезряков не долго ломал голову от кого. Первым его порывом было отослать деньги Оксане Богуш - от кого же ещё они пришли? - но положение было не то. Дождавшись, пока Лецке уснёт, Мезряков отправился на почту. Сумма оказалась небольшая, её едва хватило на инвалидную коляску. Но Мезряков был рад и этому. Жена Лецке срочно оформляла развод. К Мезрякову приходил дошлый адвокат, молодой щуплый парень с потными ладонями. Мезряков пробовал торговаться.
- Мужу причитается половина, - с показной уверенностью начал он.
- Это не ваш случай, - перебил адвокат. - Пополам делится имущество, нажитое в браке. А квартира и машина записаны на имя моей клиентки. Конечно, вы вправе оспаривать мебель и часть гардероба. Через суд.
Он не смог скрыть улыбки.
- Но квартира до брака принадлежала мужу, - возразил Мезряков, который был в курсе имущественных отношений Лецке. - Он переписал её на жену, чтобы...
- Чтобы его кормили, - снова перебил адвокат. - Достаточно сравнить доходы мужа и жены, и всё станет ясно. Но эта сторона дела никого не интересует. По документам всё принадлежит моей клиентке. И поверьте, свою долю вы не отсудите, только потратитесь. Речь может идти лишь о сумме отступных. И мой вам совет, берите, пока моя клиентка не передумала.
Мезряков открыл рот, но на него умоляюще посмотрел Лецке. Перехватив его взгляд, адвокат сунул ему бумаги, подложив свой "дипломат". Лецке, не глядя, подписал. "Дипломат" защёлкнулся, как акулья пасть. Провожая адвоката, Мезряков подумал, что мир принадлежит таким вот мозглякам.
- Мокрица! - крикнул он вслед, когда адвокат уже спускался по лестнице. - И передайте вашей клиентке, пусть подавится своими отступными!
Мезряков захлопнул дверь. И тут у него родилась мысль, что они с Лецке играли не в ту игру, и вместо того, чтобы палить друг в друга, им надо было стрелять в таких вот пройдох, в полицейского полковника, в Гнуса... Мезряков вдруг представил, как вечером караулит полковника у подъезда, как, выхватив пистолет, всаживает ему пулю в затылок - молча, сладострастно. К чему объяснения - всё и так сказано. А потом можно покончить и с Гнусом. Не снимая тапочек, спуститься вниз за очередной дозой, а расплатиться пулей. Подозревать его не будут, мотива у него нет: Робин Гуд существует только в преданиях, благородный мотив - только в кино. Но всех не перестрелять. Да и Москва тогда опустеет. Мезряков щелкнул пальцами и, вернувшись к Лецке, бодро сказал: "Поздравляю, Антон, теперь вы снова свободны!".
Это было третье событие.
Уткнувшись в стену, как в зеркало, Лецке часто представлял себя со стороны - угрюмый, беспомощный. Мерзкое насекомое, недостойное жить! Он закрывал тогда лицо руками и громко стонал.
- Голова болит? - подлетал Мезряков.
- Да, голова.
- Сейчас пройдёт.
Мезряков протягивал обезболивающее. Запивая его, Лецке косился на любовника, которого почти ненавидел. Как он не понимает? Где его проницательность? Он отдавал стакан и отворачивался к стене. Но Мезряков понимал всё. Понимал, что его помощь недейственна. И, проклиная собственное бессилие, предлагал игру "в страуса" - говорить о том, что можно изменить, а о том, что нельзя, - молчать. И подменял первое вторым. Мезряков знал и больше. Знал, у кого заимствовал этот приём. "Не греши - и спасёшься!" Разве религия не переключает нас на этику, отвлекая от неподвластного? "Хорошо веди себя и получишь награду", - так подкупают детей. Но грех и бессмертие? Эта связь того, что никак не связано. Будто земле не всё равно, кто в ней лежит. Будто со временем в ней можно отличить негодяя от праведника.
- Прошла? - через некоторое время спрашивал Мезряков.
- Прошла, - равнодушно отвечал Лецке.
Есть только ты и бездна. И никаких государств вокруг.
(Из романа Владислава Мезрякова)
Жизнь брала своё. Мизерные сбережения Мезрякова таяли, и к октябрю денег уже катастрофически не хватало. От отчаяния Мезряков разместил в социальных сетях сигнал SOS, статью, в которой описал случившееся, а в конце указал номер виртуального кошелька, прося о помощи. В глубине Мезряков надеялся, что откликнутся его интернетовские друзья, с которыми он поддерживал отношения в последние годы. И действительно, в комментариях ужасались, сочувствовали, приводили схожие истории, произошедшие с ними или с их близкими, говорили о чиновничьем произволе, о том, что правды добиться невозможно. Для большей огласки некоторые перепечатывали сообщение Мезрякова у себя на странице, и там тоже возмущались, считая, что этого оставлять нельзя. Один журналист обещал написать в газету. Женщины присылали народные рецепты, уверяя, что при регулярном приёме трав результат не заставит себя ждать. Из-за границы откликнулся врач, давнишний знакомый Мезрякова по виртуальной переписке, обещал посмотреть Лецке, когда будет в Москве. Но денег не перевёл никто. Поначалу Мезряков ещё читал Лецке слова поддержки, которые нарастали, как лавина, приходя из разных концов света, но по выражению его лица понял, что они вызывают только злость. Впрочем, Мезряков на комментарии не отвечал, и скоро их поток иссяк.
В лифте Мезряков как-то столкнулся с Гнусом. На груди у того красовалась повязанная бантом чёрно-оранжевая ленточка. Буркнув приветствие, Гнус прятал глаза, а, выходя, бросил: "Если что, товар дам бесплатно". Москвичи отзывчивы и сердобольны. Но задним числом. И глубоко сочувствуют покойным.
Раз, когда Мезряков шёл с сумкой из магазина, сзади его окликнули.
- Здорово, Владя! - протянул татуированную клешню одноклассник Гога, выгуливавший во дворе собаку.
"Знает или нет? - со страхом подумал Мезряков. - Впрочем, какая разница?" Приняв неприступный вид, он молча пожал Гогину пятерню. Против обыкновения Мезряков не поинтересовался его жизнью. Но Гога был наблюдательным.
- Что же ты не спрашиваешь: "Как дела?" - усмехнулся он.
- Как дела? - автоматически повторил Мезряков, глядя, как на его сумку косится овчарка.
- Хреново, Владя, крайне хреново, на душе кошки скребут.
Мезряков не ожидал признаний, и разговор по душам ему был не нужен.
- На работе неприятности? - из вежливости спросил он.
- Да нет, бизнес растёт, - произнес Гога сдавленным голосом. Он явно ждал других вопросов, но гадать Мезряков не собирался. - Эх, Владя, тяжело... - встретив молчание, продолжил Гога, потрепав жавшуюся к ногам овчарку. - Ни жены, ни детей. И зачем живу? - Он снял чёрные очки, обнаружив потухший взгляд. И Мезряков ощутил всю бездну его одиночества. - Я про тебя всё знаю, - нагнувшись к ошейнику, прицепил Гога поводок. - Тебе сейчас тоже несладко, потому и делюсь. Ну, бывай!
Ладонь Мезрякова снова утонула в татуированной пятерне. Мезряков смотрел, как Гога тащит в подъезд упиравшуюся суку, и вдруг понял, почему раньше он здоровался лишь через окно джипа. Гога чувствовал в нём не своё превосходство, а защищённость.
