Наша с вами история заканчивается там же, где и началась, там, где Саффи впервые ступила на французскую землю, – на Северном вокзале. Вернее, в ресторане “Северный терминал”, что прямо напротив вокзала.
Дождливый день, по-зимнему унылый, какие, надо признать, не редкость в Париже. Это может быть март или ноябрь – поди знай.
На часах два пополудни, и Рафаэль Лепаж, только что приехавший скоростным поездом из воссоединенного Берлина, ест тушеную капусту, запивая ее превосходным рислингом. В последнее время он пристрастился к немецкой кухне.
Льняной салфеткой с монограммой СТ он вытирает запачканные гусиным жиром тонкие губы флейтиста. Для своих шестидесяти девяти лет Рафаэль совсем неплохо выглядит. В нем даже сохранилось некоторое изящество. Пополнел, конечно, а от былых кудрей остался только узенький ободок седого пуха – но лицо его, если присмотреться, вполне можно узнать: тот же нос, те же скулы, а из-за толстых стекол очков смотрят те же глаза.
Отложив газету, которую он читал за едой, Рафаэль поднимает взгляд… и замирает. На высоком табурете у стойки, всего в нескольких метрах от него – нет, не может быть! – сидит, отражаясь в зеркале напротив так, что он видит одновременно его лицо и спину, – да, никакого сомнения – Андраш. Дымит сигаретой и пьет кофе с кальвадосом. До чего же он постарел! Волосы до плеч, совершенно серые, стянуты на затылке в хвост. Лицо под густой сеткой морщин напоминает поле, на котором потрудился безумный пахарь. Он носит очки без оправы и красный шарф: да, есть еще чудаки, не изменившие революционным фетишам…
Рафаэль кладет льняную салфетку на стол и встает. Медленно, шаг за шагом пересекает зал, не отрывая глаз от зеркала. Шаг за шагом там появляется и его собственное отражение, надвигается и садится рядом с Андрашем – за мгновение до того, как тот поднимает глаза.
Их взгляды в зеркале встречаются.
* * *
Это два старика, вы же понимаете. Под маской старости – седые волосы, морщины, очки – они теперь похожи. Все люди на склоне лет выглядят невинными, вы, наверно, сами замечали. Время милосердно к телам и душам, оно сглаживает различия, стирая воспоминания, уносит бесследно один за другим жестокие уроки, полученные нами от жизни. Все забывается, знаете ли, все забывается…
Ничего не произошло, правда? Ну разве что самая малость… и так давно… Все равно что ничего. И к лучшему, правда?
Вновь обрести невинность перед тем, как отправиться к ангелу.
Все мы всё еще невинны.
* * *
Андраш и Рафаэль смотрят друг на друга в зеркале. Андраш и бровью не повел, не повернулся на своем табурете, чтобы посмотреть в глаза живому Рафаэлю; они не обменялись ни словом, ни рукопожатием. Что происходит между ними, пока длится этот безмолвный и бесконечный взгляд? Каждый отнял у другого любимую женщину и ребенка. И теперь каждый вслушивается в свое сердце: болит ли в нем по-прежнему рана? Можно ли еще раздуть пламя ненависти или последние ее искры наконец погасли?
Их взгляды в зеркале словно связаны невидимой нитью. Прямые, почти ясные взгляды.
Мы оставим их так.
* * *
И это конец?
О нет! Уверяю вас, нет.
Стоит только открыть глаза: повсюду вокруг вас, куда ни глянь, все это продолжается.
ДВУЯЗЫЧНАЯ МУЗА НЭНСИ ХЬЮСТОН
Удивительное дело: одна из самых популярных сегодня во Франции писательниц носит такое откровенно не французское имя. Для автора, чьими книгами зачитываются миллионы французов, отдавая должное, в частности, красоте и виртуозности языка, французский язык – не родной. Впрочем, по собственному признанию канадской писательницы, без малого тридцать лет живущей в Париже, она давно уже привыкла думать на обоих языках – родном английском и языке новой родины. “Я даже сны вижу и по-английски и по-французски”, – говорит Нэнси Хьюстон. И книги свои, которые по прихоти ее двуязычной музы пишутся то на французском языке, то на английском, она сама переводит с языка на язык. “Написать роман – это год работы. И перевести – еще год”. И все же подлинная родина книг Нэнси Хьюстон, канадки из Калгари, – Франция, о чем она сама говорит в недавнем интервью по случаю выхода ее последнего романа “Сладкая агония”, выдвигавшегося на самую престижную литературную премию Франции – Гонкуровскую: “Я должна была оторваться от своей семьи, от своего языка, от своего мира, преодолеть огромную дистанцию, чтобы отважиться писать. Останься я в Америке, моя жизнь сложилась бы совсем иначе; не знаю, кем бы я стала, но не писательницей”.
Приехав в Париж в 1973 году – в двадцать лет, как и героиня романа “Печать ангела”, – и с головой окунувшись в литературную среду, свой писательский путь Нэнси Хьюстон нашла не сразу. Она изучала семиотику в Сорбонне в семинаре самого Ролана Барта, и ей еще предстояло переболеть всеми вирусами того времени, от структурализма до нового романа. Своеобразным маяком в море литературы стал для нее Ромен Гари – напомним, что для этого великого писателя, как и для Нэнси Хьюстон, Франция стала “приемной родиной”, а муза его тоже была двуязычной. “Гари своей магией, своей фантазией освободил меня от влияния Барта, Натали Сарот и Алена Роб-Грие”, – признается писательница. Символично, что свой первый роман Нэнси Хьюстон написала через год после смерти Ролана Барта – словно вырвалась из клетки структурализма. “Именно тогда я поняла, что могу прожить множество жизней в моих героях” – так определяет Нэнси Хьюстон суть и счастье писательского труда.
Признание к Нэнси Хьюстон пришло сначала на родине, в Канаде, где первый же ее роман “Гольдберг-вариации” был удостоен престижной литературной премии. Французы, известные своим настороженным отношением к “чужакам”, с дифирамбами не спешили. Но в 1996 году, когда роман “Орудия тьмы” получил “Гонкуровскую премию лицеистов” (особую литературную награду, присуждаемую путем голосования лицеистами всей Франции), обойдя даже сенсацию года – “Хрюизмы” Мари Дарьесек, – стало ясно, что талант Нэнси Хьюстон растопил лед отчужденности. А два года спустя, после присуждения роману “Печать ангела” премии журнала “Еllе” – одной из “массовых”, “альтернативных” премий, отражающих не мнения академических жюри, а вкусы широкой публики, – “канадская чародейка” окончательно покорила сердца французских читателей.
И сегодня Нэнси Хьюстон остается любимицей публики в Канаде и во Франции. На ее счету девять романов, несколько эссе, книги для детей, которые она пишет в соавторстве со своей юной дочерью. Вообще, семья Нэнси Хьюстон как нельзя лучше располагает к литературному творчеству: она замужем за известным писателем и философом Цветаном Тодоровым, избравшим, как и она, Францию и французский язык. “Мы с мужем – первые читатели друг друга, и это прекрасно, потому что ошибки во французском мы делаем разные!” – шутит писательница. Живет Нэнси Хьюстон в самом сердце старого Парижа, в заповедном квартале Маре, в двух шагах от улицы, на которой она поселила героя “Печати ангела”. Свой рабочий кабинет она устроила в классической парижской мансарде – в таких с незапамятных времен рождались шедевры. Она никогда не начинает работать, не поиграв хотя бы полчаса на пианино, клавесине или флейте – музыка занимает важное место в жизни Нэнси Хьюстон и в ее книгах.
Прозе Нэнси Хьюстон не подходит эпитет “женская” в нынешнем общепринятом понимании этого слова. И сама она, хрупкая женщина со счастливой улыбкой и ясными бирюзовыми глазами, до странного не похожа на свои книги – страстные, жесткие, беспощадные, завораживающие. “Труднее всего писать о счастье, – говорит она. – В жизни я люблю повседневность, в простых и привычных вещах, в обыденных жестах я нахожу красоту и смысл. Но как писательницу меня влечет разлад и надлом. И когда я пишу, я перестаю быть женой, матерью. Как блуждающий дух я вхожу в моих героев, пытаясь постичь их изнутри”.
Мастерски, виртуозно рассказывая истории, писательница говорит о вечном – о любви, о смерти, о сострадании. И всякий раз ей удается достучаться до сердца читателя, затронуть что-то в его душе. “Печать ангела”, история любви, переплетающаяся с Историей с большой буквы, историей самых бурных, самых смутных времен уже ушедшего века, вряд ли оставит кого-нибудь равнодушным.
Н. Хотинская
