— Ничего, ничего, — приговаривал Манусевич. — В первый раз с кем не бывает.
— Артист, — повторяла Колобцова с удовольствием. — Этак они не каждого…
Кметов был им благодарен за поддержку.
Приехали в жом далеко за обеденное время. Кметов направился было в свой кабинет, но Колобцова остановила его:
— Надо бы вам, Сергей Михайлович, к Петру Тихоновичу зайти, он небось беспокоится…
— Да, да, — поддержал ее Манусевич. — Непременно зайдите.
— Хорошо, — неохотно согласился Кметов.
Толкунов был на месте, из-за черной двери раздавался его низкий голос: он опять разговаривал с кем-то по телефону. Секретарши, уважительно назвав Кметова по имени-отчеству, велели, тем не менее, обождать. Кметов прислушался.
— Непременно, Иван Петрович, — говорил за дверью Толкунов несвойственным ему воркующим тоном. — Абсолютно с вами согласен. Вода народу нужнее, а трубы мы найдем. Ага. Главное — вода, я всегда об этом говорил. Да-да, совершенно с вами согласен… Не буду долее отвлекать. Супруге привет передавайте.
Трубку положили, и тут же прежний, низкий и грозный голос Толкунова, в сердцах произнес:
— Драна мышь! — и вслед за этим из кабинета выскочил сам Толкунов. В руках у него был портфель, колпак был надвинут на самые глаза. Вид у жомоначальника был воинственный. Он начал что-то говорить секретарше, но тут заметил Кметова.
— А, письменный… — узнал он. — Чего тебе?
— Да вот, читал я сегодня.
— Знаю, знаю. Артист… Этак они не каждого… Света, внеси в приказ — объявить благодарность. Что, доволен?
— Доволен, Петр Тихонович.
— Вот и ладно. И дальше так продолжай. Кадр ты у нас ценный. Ну все, в министерство еду. Полупанов, вишь…
Поскольку тут он остановился, Кметов осмелился переспросить:
— Что Полупанов, Петр Тихонович?
— Сотона он! — выкрикнул Толкунов почти ему в лицо так, что Кметов отшатнулся. — По моим трубам воду пустил, а министерство его поддержало. Ничего, дело заведено на него… а ты, если скажешь кому…
— Никому не скажу, — испуганно произнес Кметов.
— Добро, — уже более миролюбиво проворчал Толкунов и вышел из приемной.
В своем кабинете Кметов залпом выпил сразу два стакана сока. Он был тут особенный.
То, что доклад имел определенный успех, Кметову стало ясно уже на второй день. Вывесили приказ с благодарностью, подняли зарплату, зашел Манусевич, просто так, на чаек, и доверительным тоном долго говорил про то, какой у Кметова необычайно зрелый, полный и сбалансированный отчет и как редко встречаются такие качества у документации, подготавливаемой современной молодежью. Конечно, Кметов не давал себя захвалить, ведь именно этого, как ему казалось, добивается хитрый архивариус и иже с ним, которые сами на жалитвенном поприще могли похвастать лишь тем, что задерживали ответ на жалитвы непозволительно долгое время. Благодарность же в приказе и уважение во взглядах сотрудников было уже нечто более ощутимое. Это был тот необходимый стимул, который подвигал Кметова на дальнейшие шаги в области реформирования жалитвенного дела. Уже в первые месяцы своей работы он понял, что нынешний порядок вещей никак не сообразуется с теми темпами, которое взяло государство в части проведения реформ жизненно важных отраслей экономики, а также социального сектора. Процесс подачи и рассмотрения жалитв был невообразимо затянут. Послания необходимо было ставить в очередь, и рассмотрение их тянулось годами. Нужно было придать соответствующий импульс данному процессу.
В один день Кметов прибежал к Манусевичу. Старый архивариус, как водится, разбирал какие-то бумаги.
— Богумил Федосеевич, как поживаете? — с порога закричал Кметов.
Старик поверх очков взглянул на него.
— Поживаю ничего себе. Что случилось? Вы вступили в законный брак?
Кметов бухнулся перед ним на стул.
— Я решил проблему долгого рассмотрения жалитв, — сообщил он.
— Вы — что?
— Решил проблему долгого рассмотрения.
— И как же? Я, помнится, даже и не брался за это. Ведь есть официальные сроки, молодой человек.
— Я знаю, Богумил Федосеевич. Но есть и гораздо менее затратный способ.
— Какой же?
Кметов сделал паузу, радость просто распирала его.
— Нужно установить перед Домом слушаний жалитвенные мельницы.
Манусевич молча вытаращился на него. Молчание затягивалось.
— Вы с ума сошли! — наконец заворчал старик. — Это что же, каждый может подойти, покрутить мельницу, и его жалитва пойдет в соответствующую инстанцию?
— Вот именно.
— Вы с ума сошли!
— Ничуть не больше, чем те, кто годами разбирает одни и те же письма.
— Но вы представляете, каково это — каждый раз вырезать на мельнице тексты жалитв?
— Не совсем так, Богумил Федосеевич. Каждая третья жалитва слово в слово повторяет главную просьбу — чтобы сок был соком, а не той, извините, дрянью, что течет из крана. Есть и другие распространенные просьбы. Вот их-то, с известной степенью усредненности, и следует поместить внутрь мельниц, и пусть население знает, что эта жалитва день и ночь возносится к ушам соответствующих органов. Мы же будем рассматривать другие жалитвы, так сказать, пооригинальнее.
Манусевич глядел на него, очки медленно сползали на кончик его носа.
— И что же, вы думаете… — начал он и недоговорил, вместо этого поправил очки.
— Да, — серьезно ответил Кметов на этот незаданный вопрос и тут же, не совладав с бушующими внутри чувствами, радостно и широко улыбнулся.
— Надеюсь, — проворчал Манусевич, — вы сумеете внятно и доходчиво изложить сей прожект а докладной записке.
— Не беспокойтесь, Богумил Федосеевич. В ближайшие дни она будет подготовлена.
Но не в ближайшие дни — тем же вечером отправил Кметов докладную записку на имя жомоначальника Толкунова. Она содержала, в частности, текст основной жалитвы, подлежащей запечатлению на будущих жалитвенных мельницах, — ведь текст ее давно уже сформировался в его голове. Жалитва была такова:
«Пресветлые господа жомов, припадая, вопием вам: ущедрите нас от великой милости своей и подайте сок, яко заповедано пророками земли нашей, павших в жестокой борьбе; и очистите сок от всякия скверны, а души наши — от грешных побуждений; и погасите пламень вожделений наших, яко нищи есьмы и окаянны.»
Несмотря на некоторое осовременивание старой формы, Кметов остался доволен своей жалитвой. Он и не ждал, что его формулировка будет принята в окончательной редакции, — слишком много инстанций впереди, слишком много подписей надобно собрать. Однако первый шаг сделан, и на этот раз сделан правильно, — именно местному жомоначальнику следовало по всем канонам первому ознакомиться с проектом.
Еле скрывая нетерпение, принялся Кметов ждать. Но выяснилось, что Толкунов убыл в трехдневную поездку по району, Домрачеев в стационаре, что-то с желудком, и три дня подряд возвращался Кметов домой ни с чем. Звонил, правда, Манусевич и сообщил, что записка Кметова лежит на толкуновском столе и будет жомоначальником сразу же по прибытии рассмотрена. Однако Кметову в его нетерпеливом ожидании было от этого не легче.
На третий день, вернувшись домой с работы, Кметов едва успел поставить портфель на стул, как кто-то позвонил в дверь. Кметов открыл. За дверью стоял Камарзин и какая-то незнакомая девушка. По обычаю нахмурясь, Камарзин спросил:
— Мы вот к вам. Можно?
— Входите.
Они вошли, без стеснения оглядываясь.
— Квартира большая у вас, — сказал Камарзин.
— И у вас такая же.
— Не, у вас больше.
— Ну, не буду спорить. Присаживайтесь.
— Угу.
— С девушкой познакомите?
— Это Вера, — представил Камарзин. — Учимся вместе.
Кметов пожал маленькую твердую руку.
— Мы тут вот что… — сказал Камарзин решительно и немедленно смолк.
— Мы хотели с вами поговорить, — подхватила Вера. У нее были тонкие, правильные черты лица, светлые волосы и брови вразлет. Как и у Камарзина, она немного хмурилась при разговоре.
— Это кто — мы? — улыбнувшись, спросил Кметов.
— Мы, организация, — серьезно сказала Вера. — У нас свои источники. О вас говорят как о стороннике реформ.
— Вот как?
— Это все говорят.
— И что же говорят эти ваши все?
— Говорят, что вы симпатизируете народу. Мы хотели привлечь вас на нашу сторону.
— Вы тоже симпатизируете народу?
— Мы боремся за его права, — вмешался Камарзин. — Наше правительство забыло о народе. Поит его дрянью вместо сока. Не прислушивается к нуждам. Килограмм апельсинов стоит триста рублей, это неслыханно! — Совсем разволновавшись, он начал заикаться. — Нам нужна ваша помощь.
— В чем же она будет состоять?
