Сначала до Кметова не дошло, а потом он ответил:
— Родители. И тетка.
— Родители, — прошептал сторож и, виновато отведя глаза, подставил ладонь. Кметов опустил туда монетку.
— Ветерану интернационального долга! — рявкнул у самого уха голос, но Кметова уже впустили внутрь.
В часовне было темно. От самой двери уходили в глубину, к еле видимым знаменам и стягам, ряды горящих свечей. На стенах, где виднелись мемориальные плиты с именами павших героев, мерцали лампады. У самых стягов потрескивали пудовые свечи в тяжелых литых подсвечниках.
— Вы походите, поищите, — прошептал сторож за его спиной. — Тут их много, всех не упомнишь.
— А вы не помните? — спросил Кметов.
— Память человеческая коротка, — прошептал сторож, отводя глаза.
Кметов догадался и сунул ему еще монетку.
— Да ведь у меня списки есть, — оживился сторож, исчез и снова появился, неся какие — то бумаги. — Тут все по алфавиту.
Кметов внимательно просмотрел списки, но фамилий родителей там не было.
— Нет их тут, — вздохнул он, отдавая бумаги сторожу.
Сторож тоже вздохнул.
— Средств не хватает, — прошептал он. — Ведь их, на западе, вон сколько, а средства ограничены.
— Но мне обещали! — воскликнул Кметов. — Как передовику… как заслуженному работнику производства!
— Заслуженных работников вон сколько, — прошептал сторож, отводя глаза, — а средства ограничены.
— Подождите, — сказал Кметов решительно и, поймав его руку, вложил туда банкноту. — Вот вам. Этого хватит? Вот еще.
Сторож поднял на него благодарные глаза.
— Этого хватит, — чуть слышно прошептал он. — Как звали их?
— Отца — Михаил Александрович. Маму — Елизавета Сергеевна. И… еще Калерия Владимировна.
Сторож прошел вперед, к стягам, и вытащил откуда — то короткую толстую свечу. Повернувшись, он поманил Кметова.
— Вот, — сказал он, вручая ему свечу. — Зажгите и поставьте сюда. Я табличку с именами потом установлю. А сейчас — скажите им, что хотите.
Комок встал в горле Кметова.
— А они услышат? — едва сумел он выговорить.
Сторож значительно кивнул.
— Отсюда — услышат.
Кметов обратился лицом к стягам. И вдруг слезы хлынули из его глаз.
— Господи!.. — вытолкал он из горла душивший его ком. — Мамочка… Папочка… Я так тоскую без вас… Так тоскую…
Долго стоял он перед чужими стягами, утирал слезы, сморкался. Потом пошел к выходу. Сторож торопливо открыл ему решетку.
— Да будет Господь к ним милостив! — прошептал он, как напутствие. — А вам спасибо, господин хороший.
Кметов с благодарностью кивнул ему.
— Так не забудьте про табличку, — напомнил он.
— Не забуду, — серьезно ответил сторож, и Кметову почему-то стало легче. Медленно пошагал он домой.
Спустя несколько недель он вновь пришел на эту площадь. Был ветреный, сеющий нудным дождиком день. Толпы людей стеклись сюда сегодня поглядеть на двенадцать жалитвенных мельниц, устанавливаемых перед Домом слушаний. Мельницы были огромные, медные, с вложенным внутрь текстом жалитв, среди которых была и написанная им, Кметовым, жалитва. Он стоял в стороне, у часовни, и смотрел, как рабочие заканчивают монтировать огромный жестяной барабан на вертикальный шест. Радость и гордость обуревали его. Весело было смотреть, как напиравшую толпу дружно сдерживают конные казаки. Толпа, впрочем, была настроена дружелюбно, слышался смех, восклицания. Закончив, рабочие отошли в сторону. Из Дома слушаний вышла представительная делегация. Кметов узнал фон Гакке, еще нескольких членов правительства и видных жомоначальников. Министр обратился к толпе с разъяснительной речью. На таком расстоянии было не слыхать того, что он говорил, да и не важно — завтра подробный отчет появится в газетах. Речь министра заглушили аплодисменты, а потом толпа прихлынула к мельницам, огромные барабаны с трудом начали крутиться, повинуясь десяткам вертящих их рук. Не скрывая своего волнения, глядел Кметов на то, как возносится его жалитва к куполу Дома слушаний. Он понимал, какое великое сделано дело. Ведь теперь сотням жомов по всей стране облегчен жалитвенный труд: за них возносить общие жалитвы будут вот эти огромные мельницы. Это ведь наполовину сокращен объем работы! Нет, тут Государственной премии мало…
А мельницы все вертелись, и отсюда было видно, что даже казаки из оцепления не утерпели, подходят и крутят барабаны один, два, три раза. Да что казаки, — сам фон Гакке и еще несколько министров дождались своей очереди, чтобы покрутить мельницы. Небывалая радость затопила Кметова при взгляде на это. Он даже и не подозревал, что видит фон Гакке в последний раз. Так и запечатлелась в его памяти эта картинка: смеющийся министр на фоне огромных мельниц, возносящих к куполу Дома слушаний жалитвы простого люда…
По дороге на работу обдумывал Кметов очередной свой отчет. Не сегодня-завтра новые слушания. Но и отчет почти готов, лежит на столе. Состав его повторял состав предыдущего жалитвослова, однако этот был гораздо тоньше: ведь о многих жалитвах, что вошли в предыдущий отчет, на этот раз позаботятся мельницы перед Домом слушаний. Несмотря на это, были в этом отчете некоторые хитрости. Например, включил Кметов в него жалитву профессора Храмцова, того самого, что недавно отправлен был в отставку за свои либеральные взгляды. Под видом того, что недоволен соком, Храмцов анализирует сложившуюся в стране ситуацию и, наконец, требует проведения в уезде, где он живет, свободных и честных выборов. Полтора с лишним года пролежала эта дерзкая жалитва в разных столах, пока не попала в руки Кметову. А уж он-то даст ей ход. Теперь он не сомневался в том, что под шумок храмцовская жалитва имеет все шансы быть услышанной.
Весь в мыслях об отчете, он поднялся в контору и увидел возле двери своего кабинета старушку. Опрятная, в белом платочке, она сидела на краешке стула, положив на колени узелок.
— Вы ко мне? — спросил Кметов.
Она встрепенулась и с надеждой произнесла:
— Мне бы, милок, с Кметовым Сергеем поговорить.
— Я Кметов.
— Из Куркова я, — заговорила она. — Люди послали. Говорят, в городе радетель появился, в жоме работает, соком наделяет…
— Постойте, — быстро сказал Кметов, отпер дверь и пригласил ее в кабинет. Старушка опустилась на стул. Кметов плотно прикрыл дверь, сел за свой стол и произнес:
— Я вас слушаю.
— Из Куркова я, — повторила она торопливо. — Пенсионерка. Сорок лет на фабрике, сыновей двое. Муж в войну погиб. Вот люди-то меня и послали. Иди, говорят, баба Таня, в город, там Кметов Сергей, за сок заступник. Расскажи ему, что творится.
— А в чем проблема? — спросил Кметов, расправляя плечи.
— Ой много проблем, сынок. Самое-то главное — сок пьем и пьем, и никуда от него не деться. В кране он, и в магазине он, и в колодце тоже он — от воды им так и шибает.
— Что, плохой сок?
— Почему плохой? Хороший. Вкусный, и детишкам нравится.
— В чем же тогда дело?
— Да ведь, сынок, не наш сок-то этот, — покачала головой баба Таня. — Он ведь из пельсинов, а пельсины эти — заграничные. За границей-то известно какие фрукты. Там ведь, говорят, даже лягушек едят…
— Так мы не из лягушек сок давим, — из апельсинов.
Она задохнулась от возмущения.
— Еще бы из лягушек… прости Господи! Так ведь пельсины эти…
— Что же апельсины?
— Нерусские они, вот что! — сказала баба Таня с сердцем. — Вот если бы вы чернички или там клюквы надавили. Или яблоков с грушами. А то еще пустили бы квасу в кран, глядишь, и народу было бы веселей. А так тошнит уже от пельсинов этих… Помоги, сынок, — тон ее стал просительным. — Народ вон говорит, что ваш жом того… прислушивается. А нам соку бы… черничного!..
Кметов молча смотрел на нее, и в голове бегали разные мысли. Подсадная?.. Или святая простота?.. А может, вот это и есть глас народа, незамутненный, истинный?.. Прислушиваться ли к такому гласу?.. Черничный сок. И тут он все понял.
— А сколько литров? — спросил он.
— Вот! — обрадовалась баба Таня. — Сразу бы спросил. А то — лягушки!.. Литров, стало быть, две тыщи, на полсотни семей. Понравится — еще будем брать.
Кметов взял бумагу, стал писать.
— Куколь кто? — спросил он, глядя в бумагу.
— Так мы ж куколь и есть. Кто ж еще? — удивилась баба Таня.
— Пишу, значит, чички — две тыщи литров…
— И коквы! Столько же!
Кметов удивленно поднял голову. Про кокву он не слышал. Но баба Таня поняла, разъяснила:
— Клюквенного, значит, соку.
— Гм. И коквы — две тыщи… Теперь вот что. Пойдете на склад, найдете там такого Пыжа, Василия Степановича. Отдадите ему эту бумагу, скажете — Кметов распорядился услышать глас народа. Он поймет. Юфту ему отдадите.
