— Тебе что надо? — услышал я хорошо знакомый голосишко.
— А ты чего не спишь, непутевый?
— Я путевый, — сказал Смог.
Где-то хлопнула дверь, и я втащил его в комнату Бриджит.
— И мне сигарету, — сказал он и почесался.
— Нельзя. Тебе еще и семи нет.
— А что ты здесь делаешь?
— Жду Бриджит.
— Она, наверно, сидит на коленях у папы, — простодушно сказал он.
— А она часто так сидит?
— Только когда он ее посадит.
— Вон что. — Я с облегчением перевел дух. — А он часто ее так сажает?
— Только когда мамы нет дома. Маме это не нравится. Она из-за этого ушла. Она, наверно, ушла в больницу за разводом.
— Сдается мне, ты видишь и слышишь все на свете.
— Почти все, — сказал он.
— Знаешь, Смог, по-моему, я тебя люблю.
— И я тебя, — сказал он.
— Давай-ка иди спать. А то Бриджит увидит тебя здесь и рассердится.
— А вы будете ночью танцевать?
— Твоему папе это не понравится.
— Он потому что сам так не умеет.
— Ну, все равно, — сказал я, — давай поцелуемся и иди к себе в комнату.
Он подсел ко мне на кровать.
— У меня знаешь как скучно. Я люблю нюхать дым. Только не от сигар. Когда от сигар, я кашляю.
— Пойди погляди, где там Бриджит.
— Нет, — сказал он. — Вдруг папа меня увидит. Он сказал: только посмей встать с кровати, я тебя уничтожу, но это он шутил.
— Тогда погоди здесь, пока я вернусь. Никуда не ходи, сиди смирно.
Я пошел по коридору, заглядывая во все открытые двери. Бриджит стояла в кухне у плиты и варила кофе. Я прошел так, что она меня не заметила. Следующая комната вся была уставлена книгами, за письменным столом сидел человек и писал. У него было бледное, круглое, желчное лицо, огромная лысина и крохотные усики. Без пиджака, в галстуке бабочкой, он выглядел уж до того трезвым, усидчивым, будто готов трудиться так всю ночь. Тут же на столе стоял поднос и на нем чайник и чашка. Я уже хотел уйти, но он как раз поднял глаза и увидел меня.
— Что за черт, кто вы такой?
— Просто иду мимо.
— Ну и убирайтесь к дьяволу, не то я вызову полицию.
— Я приятель Бриджит.
— Ах, вон оно что. Тогда другое дело. Давайте-ка распрощаемся — и скатертью дорога.
— Вы не против, если я сперва допью в кухне чашку кофе? — спросил я.
— Делайте что хотите, черт подери. Только закройте мою дверь. Я занят.
Я захлопнул дверь и вернулся в комнату Бриджит.
— Ты зря бродишь по квартире, — сказала Бриджит. — Вдруг бы доктор увидел?
— Ну что ты. Я тихонько.
И мы взялись за салями, сыр и пикули, джем, черный хлеб и кофе, а на закуску Бриджит прихватила мне в гостиной сигару. Смог пировал вместе с нами.
— Вы будете жениться? — спросил он.
— Мы женатые, — сказал я.
Бриджит покраснела — вообще-то она при Смоге могла бы краснеть куда чаще. Пока Бриджит доедала свой ужин, я посадил Смога к себе на колени. Потом она уложила его и вернулась.
— По-моему, сегодня доктор не опасен. Если хочешь, иди к своей маме.
Мне это совсем не понравилось, ведь тогда придется ночевать у Джун, под благоухающей газовой плитой.
— Нет. Я останусь. Мало ли что может случиться. Я сейчас поглядел на него, он очень взвинченный. Хотя, конечно, может, ты и не боишься оказаться одна с этим погубителем мозгов.
— Ой, нет, — сказала она. — Лучше останься.
Пол Дент был прав. Жизнь в стриптиз-клубе состояла не из одних выпивок и пинков под зад. Я приходил к двум дня и уходил около часу ночи, с перерывом часа на два перед вечером. Сколько я там продержусь, сказать было трудно, наверно, пока не надоест. Иной раз случалось пускать в ход кулаки, и это была самая неприятная часть работы. Не то чтобы я трусил, хотя всякий разумный человек на моем месте мог бы и испугаться. Просто мне было не по нутру коршуном налетать на какого-нибудь дебошира — либо совершенного осла, либо уж до того пьяного, что он позволял, чтоб с него содрали десять фунтов за убытки, которых он вовсе и не причинил. В общем, я решил распрощаться с этим заведением, как только подвернется какое-нибудь такое же бессмысленное занятие.
Немного погодя я опять остался ночевать у Бриджит и рассказал ей, какая у меня работа. Доктор уехал к своей любовнице, а Смог крепко спал после утомительного школьного дня и пяти скандалов которые он успел закатить между чаем и сном.
— Сегодня я окончательно порвал с матерью, — сказал я, закуривая гаванскую сигару. — И очень рад. Отказался от всего — от богатства и от всех связей с семьей. Мать хотела, чтоб я подписал кой-какие бумаги, а я швырнул их ей в лицо. Не могу я весь век, будто сутенер какой, жить за счет трудящихся, на доходы с земли и прочей недвижимости. Не подходит мне это, крошка. Мать, конечно, разъярилась, ведь я пошел против всех ее святынь и принципов. Ничего подобного еще не бывало. Никто никогда не решался на это, да еще с такой легкостью. Бедняга Альфред даже умом повредился, а не пошел поперек ее воли. Мать меня и этим шпыняла. Ох и крику было, но я стоял на своем. Ну, и вот теперь я остался без гроша, без крыши над головой. Счастье еще, что нынче я получил работу — буду помогать в одном увеселительном клубе, его содержит мой приятель. Работа не больно завидная и рабочий день длиннющий, зато ни от кого не буду зависеть, а это для меня сейчас важней всего. Конечно, я бы всегда мог получить у матери тысчонку-другую в год и ни к чему бы это меня не обязывало, только не хочу я замарать себя даже такой малостью.
Мне уж стало казаться, что у Бриджит каких-то винтиков не хватает: надо же, верит всем моим россказням! А может, я здорово насобачился врать? Да нет, это я только ей здорово вру, а раз так, наверно, мы просто немного влюблены друг в дружку, не то мои байки не имели бы никакого успеха. Мы доверяли друг другу, и потому, что бы я ни нагородил, все не имело значения.
Я ходил в клуб каждый день, но чем дальше, тем меньше проводил там времени, и хотя по-прежнему думал бросить эту службу, но она уже не так меня тяготила. Вторым вышибалой там служил Кенни Дьюкс, в прошлом боксер среднего веса. Теперь он растолстел, от развратной жизни потерял форму, кожа у него стала розовая, светлые волосы наполовину вылезли, одевался он лихо, и от него всегда несло духами. Девчонки, работавшие в клубе, его боялись, хотя с виду он был вроде мягкий и даже кроткий. По-моему, такой может держать канареек, любовно их растить, а в недобрый час покажется ему, будто его обижают, так он, чтоб отвести душу, с наслаждением свернет им шею. Потом, наверно, ревет в три ручья, а наревевшись, чувствует себя другим человеком. Джун говорила, он не боится никого, кроме Клода Моггерхэнгера, но того все боятся, прибавила она, хотя почему, она не знает, с ней-то он всегда мил и обходителен.
— А ведь это он хотел разбить мою машину в лепешку, когда мы ехали в Лондон, — сказал я.
У нас обоих выдался свободный часок, и мы сидели в забегаловке и потягивали коньяк.
Джун рассмеялась:
— Да. Я тогда сразу его узнала, только не стала говорить. Это он смеха ради хотел согнать вас с дороги, потому что увидел меня.
— Ух, черт! — изумился я. — Да кто ж он вам?
— Любовник.
— Ну, так учтите, я-то его не боюсь. Буду в большой машине, попадется он мне на дороге, постараюсь отплатить ему тем же.
— Да он просто хотел позабавиться, — сказала Джун. — Уж поверьте. И вообще, вы же теперь на него работаете. Он хороший человек, хотя в этом квартале его и не обожают.
Раз он ее любовник, я не мог уж очень на него наваливаться и предпочел прикусить язык.
— А помните Билла Строу? — спросила Джун. Я кивнул. — Ну так вот, когда мы бросили вас в Хендоне у разбитого корыта, он поехал со мной на метро и напросился проводить до моей квартиры в Кэмден-тауне. Я говорила, не надо, но он не послушался, а когда мы пришли, там уже сидел Клод и ждал меня. В дверях Билл хотел меня поцеловать, я сказала, чтобы он не дурил, а он взял и ввалился в комнату. Клод встал и пошел ему навстречу. Билл узнал его и побледнел, как смерть. У него прямо челюсть отвисла, стоит и держит мой чемоданчик — он любезно его нес всю дорогу. Клод вынул несколько полукрон и дал ему, будто носильщику, а потом легонько толкнул, так что наш Билл вылетел в дверь и повалился на спину. С тех пор я его не видела.
И я подумал: так этому подонку Биллу и надо, — обрадовался случаю, бросил меня в беде с развалившейся машиной и даже не подумал помочь.
— Еще объявится, — сказал я. — Он, когда ехал в Лондон, надеялся получить с кого-то несколько тысчонок наличными.
— Лучше ему не совать сюда носа, когда здесь Клод, — сказала она. — Клод — собственник. Он будет недоволен, даже если увидит меня здесь с вами, хоть и знает, что вы меня тогда подвезли. Он не желает, чтоб я спала с другими мужчинами.
Клод Моггерхэнгер оказался легок на помине — и недели не прошло, как наведался в клуб проверить, хорошо ли идут дела. Увидел меня у дверей и наверняка сразу узнал: уж очень свирепо он на меня уставился. Я ответил ему тем же. Через десять минут меня тронул за локоть управляющий и сказал — меня, мол, хочет видеть мистер Моггерхэнгер.
