Но только у меня душа все равно болит: полпроцента олова сбросить надо. Меня хвалят, а я не радуюсь: не довел до конца. Мне же партия доверила. Как можно подвести? Я к начальнику цеха:
— Давайте попробуем, я без олова лить стану.
А он:
— Нет, что ты! Запорешь!
Ну, ни в какую… А я про себя: «Дай попробую. Ну, брак. Ну, не повесят же меня…» И попробовал. Тайно, значит, тайком отлил. И получилось хорошо. Я бегом в лабораторию, чтобы анализ сделали. Сделали. Девяносто девять и семь десятых! А они говорят: в Америку. Эх!.. Я этой Америке самолично нос утер. После инженер один говорил, что этим мы государству нашему сэкономили семьдесят шесть тысяч золотых рублей. Я в партийный комитет тогда пришел и сказал:
— Задание ваше, товарищи, выполнил. Это принимайте как подарок моей партии.
Из Нижнего Тагила в Уральский обком партии пошел рапорт: «Заказ Магнитогорска выполнен раньше срока. Три дня назад вынута из тисов последняя медная фурма для доменных печей социалистического гиганта. Рабочие и инженерно-технические работники показали образцы большевистской настойчивости и упорства в овладении передовой техникой. Вопреки утверждениям американских специалистов, предлагавших сдать заказ за границу, они блестяще добились безукоризненного выполнения наиболее сложной части заказа».
— Вот так мы Магнитогорск строили, — подводил итог рассказу Грачев. — Бывал я после там в командировке. Хвалили мою продукцию. Золотая, говорят, отливка. И в газете про то писали. Приятно.
Петр Николаевич очень гордился своей работой:
— Не пустой я для страны человек. Нужный…
Однажды — было это уже после войны — Грачев получил очередной отпуск. Заменить его у печи вызвался Федор.
— А справишься, Федя?
Справился. Делом доказал парень, что овладел второй профессией и, выходит, опередил своего учителя.
И вскоре Федора назначили бригадиром.
Вот тогда и явился Петр Николаевич к начальнику цеха. Только не удалось старику очистить сердце от горькой накипи. Начал прямо, а кончил криво: постеснялся, да и боялся, что не поймут как надо. Осталась в душе обида.
Старику казалось, что им пренебрегли. Будто меньше он стал нужен. А сам чувствовал: нужен еще, нужен! Дело, пожалуй, и не в бригадирстве было. Федя молодой, да бойкий, — с бригадирством, может, и справится. Да ведь время-то было ответственное: началась первая мирная пятилетка. Новые заказы пошли, начиналась перестройка производства. В самый бы раз со стариком посоветоваться, а теперь, поди, сами без него, решать все будут.
Обидчиво стариковское сердце. Петр Николаевич не спал ночами, ворочался, все думал беспокойную думу: «Как оно теперь пойдет?»
Молодому бригадиру тоже не спалось. Лежа на койке в общежитии, Федор переговаривался с дружком своим Василием.
— Слышал, Вася, новое задание. Марганцовистую бронзу осваивать будем.
— Ну и что? Освоим.
— Факт. Только…
— Ты завтра как — опять в библиотеку?
— Комсомольское собрание завтра. И в библиотеку тоже… надо. Ты спи давай.
— Я и так сплю. Это ты не спишь…
Новые задания Федор любил: они приносили трудности, а за трудностями — радость победы и новые знания. Освоенное в конце концов приедалось, разум требовал свежей пищи. Однажды Федор притащил в цех чугунок, обычный чугунок, в каком варят щи или картошку.
— Думаешь, как такой отлить?
— А давай попробуем.
Поразмыслили, изготовили форму, отлили. В другой раз притащили ступку. Она делается уже по-иному. Еще капелька знаний, чуток опыта в свой актив.
Вот и казались они Петру Николаевичу беспокойными.
Но от этого беспокойства, хлопотливости, смекалки — в работе польза. Еще при Бурашникове однажды было: изготовляли фурмы, и почти половина из них пошла в брак.
— Может, состав песка изменить, — не то спросил, не то просто сказал Федор.
— Как это изменить? Испокон веку… Нет, не надо менять.
Федор все-таки взялся за литературу, рылся в справочниках и начал подбирать другой состав. Брака не уменьшилось. Он продолжал искать. И нашел. Составил новый рецепт. Брак сразу упал. Петр Николаевич только головой покачал:
— Упряменький…
А без настойчивости как добьешься нужного? Осваивали кремнистосвинцовистую бронзу. Дело оказалось нелегким. От большой газонасыщаемости металл рос в опоках, литье шло в брак. Оставался, казалось, один выход — плавить в тиглях. Главный механик так и распорядился. А Федор — на дыбы:
— В тиглях что? По сто килограммов в день будем плавить. А у нас обязательство: в пятилетку за две сработать!
Петр Николаевич смотрел, как петушится молодой бригадир, и поддержал его:
— В печи надо лить, добьемся.
Добились. Вместо трех тонн в месяц, которые дали бы, плавя в тиглях, Петр Николаевич выдавал 8–9 тонн металла.
А теперь пришла новая задача — марганцовистая бронза.
… С утра Петр Николаевич калил печь. Заглянет в глазок заслонки — стелется по кирпичам, струится жаркое огненное марево. В соседнем чугунолитейном отделении грохочут краны, ворочая громадные тяжелые опоки. А здесь, в отделении цветного литья, тихо. Чуть гудит пламя в печи. Шлепается глухо песок, падая в опоки, плотно охватывает модель черной сырой массой.
В жижу расплавленной меди летит марганцовая лигатура, затем — свинец, и, наконец, Грачев бросает в сплав куски цинка. Булькает, закипая, металлическое месиво.
— Федя, начинать будем.
Плюхнулась, полилась в ковш тяжелая струя. Из ковша — в формы. Застывают, твердеют широкие капли на черном песке. Металл налит вровень с краем формы. Проходят секунды, и он начинает расти — набухает, вспучивается над песком, и из бугорка выползают тонкие серебряные червячки — нити свинца.
— Опять, — сокрушенно вздыхает Петр Николаевич и стирает бисеринки пота с раскрасневшегося бритого лица.
Федор сжимает зубы и отворачивается. Опять! Еще раз неудача. Он скидывает опоку и берется за скребок, зная уже, что снова получился брак: вся деталь будет выщерблена, в рваных ямках, словно ее изъела столетняя ржавчина. «Шадривая», — говорит Грачев.
Ну что ж, надо начинать все сначала.
— Может, Николаич, перемешивать сплав надо, а? Посильнее…
— Может, надо, — уныло кивает старик.
Стали перемешивать. Результат не улучшился. На поверхности детали сухой мелкой пылью стал выделяться цинк.
Федор ходил мрачный, насупленный. Рылся в книгах, листал учебники — ничего не находил. Свял Василий.
И вдруг — по довольному лицу старика, по усмешке, запрятанной в его светлых голубых глазах, Федор догадался, что победа наконец одержана, — марганцовистая бронза была покорена. Пробуя различные варианты, Грачев нашел необходимое: свинец надо было бросать в сплав после цинка.
Казалось бы: чего проще! Но — только казалось. Нужны были и опыт старика, и его сметливость, и упорство, чтобы найти именно этот, единственно верный технологический вариант.
Новая бронза была освоена. Но Федор упрямо считал, что избавиться от брака, не зная точно его причину, — это еще не значит победить брак. Он продолжал искать эту причину, атакуя книги. И в одном из учебников, когда-то читанном, но забытом, все-таки нашел ответ: составляющие этот сплав металлы нужно вводить в печь по степени их тугоплавкости. Температура плавления свинца ниже, чем у цинка. А они бросали свинец до цинка.
Он рассказал об этом Грачеву.
— Ну понятно, теперь-то мы прежнего не допустим, — покивал Петр Николаевич. — Все-таки — наука! Мой опыт да твоя наука — они, брат, с пути нам свернуть не дадут.
— А все же молодец ты, Николаич, — растроганно сказал Федор. — Золотые у тебя руки!
Старик серьезно оглядел свои еще крепкие руки, широкие, мускулистые, обвитые голубыми венами, ничего не ответил, но, отойдя в сторону, пробормотал не совсем в лад, а все же к месту, довольный:
— Молодым, конечно, у нас дорога, а старикам — почет.
Петр Павлович опустил свой сундучок на землю, шагнул к окну и постучал. За стеклом мелькнуло в темноте мальчишеское лицо. Вцепившись в наличник, Петр Павлович глотнул слюну и сказал хрипло и негромко:
— Гена… открой.
Хлопнула дверь. Сынишка выскочил на крыльцо и встал ни жив ни мертв, испуганный, недоумевающий.
— Да открывай же ворота, Геннадий! Генка…
— Папка! — восторженно ахнул мальчик и кубарем скатился с крыльца.
— Ну, ну, Генка… Ну, — бессвязно бормотал Петр Павлович, прижимая к груди худенькое родное тело.
Зашли в дом.
— Станислав где?
— А я здесь, — настороженно вытаращив глазенки, высунулся из-за печи младший и вдруг, поняв, кто вошел, с веселым визгом бросился в объятия отца.
— А мать? — обвел глазами комнату Сергеев. — Где она?
