Ему приходилось нелегко. Бывало, заглянет в какой-нибудь дом или встретит одного-единственного человека, а вопросов да сомнений потом не счесть. Нередко Кхай замечал: многое расходится с тем, чему его учили…
В домах у хани темно, хоть глаз коли, а обе двери всегда на запоре. Зао спят на полу в своих землянках, а у изголовья стоят клетушки для кур. Тяжкое прошлое до конца не изжито, оно все еще здесь, рядом. На памяти у людей и холерный мор, что пришел с водою и унес чуть не всех жителей приречных деревень. С водою приходила оспа, и не было от нее спасенья. Сколько пригожих девушек в верховьях ручьев и близ устьев рек обезобразили следы оспы!
Но медик Тхао Кхай был неутомим. Он не раздумывал, удастся ли преодолеть трудности, — он знал: это его работа, а где работа, там и трудности.
Надо начать наступление на комаров — распылить над болотами химикаты… Ликвидировать базедову болезнь. Йод, каждая его капля, поможет изжить ненавистный зоб… Выжечь сухостой на склонах гор, чтоб тигры, пантеры и прочее зверье убралось отсюда прочь…
Свет социализма разгорится ярче, мрак невежества и отсталости отступит и сгинет в конце концов, и люди в любом уголке нашей земли будут здоровы, бодры и веселы.
А потом?.. Потом каждому, кто поднимется сюда, в горы, он будет давать таблетки от малярии. Ведь в Финша малярию скоро ликвидируют, нельзя, чтоб ее заносили сюда со стороны.
Впрочем, и сейчас жизнь в деревнях уже во многом переменилась. Люди привыкают спать под пологом, пить кипяченую воду. Молодежь наперебой раскупает табакерки с зеркальцем в крышке. Всякий рад приобрести кусок ароматного мыла «Пион». В прическах у женщин заблестели заколки и шпильки. У каждого новенькая самописка «Чыонгшон»[72], отливающая коричневым блеском, словно тараканье крыло, портфели, сумки… Право, устанешь перечислять полюбившиеся землякам товары.
Пусть сам Тхао Кхай еще молод и лишь смутно помнит старые порядки, но он не забыл, каково приходилось им с матерью в лесной глуши. И потому для него было ясно: только при нынешнем строе люди сумеют овладеть культурой и заживут хорошо.
Выступая на деревенских собраниях, он говорил:
— Ну-ка пусть каждый курильщик опиума прикинет, во что ему это обходится! Тут и потеря здоровья, и денег это стоит немалых. Если в дому нет достатка, а хозяин вдобавок еще курит опиум, такой семье не обзавестись добрым буйволом. Возьмем, к примеру, двоих мужчин одинакового возраста: один из них не курит опий, он здоров, бодр и живет в довольстве; а другой — курильщик — вечно болеет, силы его на исходе, и семья несколько месяцев в году недоедает. Разве это не правда? Так пусть же все, кто еще держится за эту вредную привычку, выбросят поскорее свой опий и трубки прямо в речку Намма.
После собрания он обходил дома курильщиков и, где урезонивая, а где и припугнув, добивался своего.
Однажды, выслушав его речь, какой-то мужчина из племени зао принялся охать да сетовать:
— Верно, мы, курильщики, сущие покойники, хоть и ходим еще по земле. Работа у нас из рук валится, а есть и пить норовим побольше да послаще. Бывает, у жены с детишками последнюю ложку сала отнимешь — и никакого стыда. Если Правительство излечивает людей от курения, прошу: немедля отправьте меня лечиться.
Ну а женщины — и старухи, и молодые, — заслышав грозные речи Кхая, возликовали. Ведь иные всю жизнь страдали и маялись из-за охочих до опия мужей, но боялись их и слова поперек молвить не смели.
Теперь, когда Тхао Кхай подходил к чьему-нибудь дому, ребятишки, завидя «товарища фельдшера», тотчас снимали с полки над очагом котелок и ставили на огонь — чтоб напоить гостя кипяченой водой, да и сами пили только кипяченую воду. На работу в поле многие выходили уже не босиком, а в сандалиях из автомобильных покрышек. Ну а молоденькие девушки, вроде Ми или Кхуа Ли, и вовсе приноровились к новому укладу жизни. У себя в доме они не подвязывали больше длинные полы платьев, а, вернувшись с поля, снимали с ног гетры. Они не выбривали волосы на висках и на затылке и научились стирать с мылом нательные белые рубашки. По утрам они спускались к реке, держа в руках мыльницу с туалетным мылом «Магнолия», зубную пасту и щетку. И если кто-нибудь проходил мимо, когда они чистили зубы, девушки застенчиво улыбались.
Кхай был осмотрителен и чуток. Он говорил: если за саженцем хорошо ухаживать, он быстро растет и зацветает в срок — тем более должен расцвести человек.
Где бы, в какой деревне ни объявился больной, Кхай спешил туда и убеждал его принять лекарство, а уходя, оставлял порошки и пилюли. Он вылечил много людей и слава о «лекаре Правительства» разнеслась далеко.
Случалось, человека так прихватывала малярия, что он уж и света белого не видел и родня начинала обряжать больного в новое платье[73]. Но Кхай немедленно появлялся в доме больного, делал ему укол, и через час-другой тот приходил в себя.
Однажды Тхао Кхай явился в далекую деревню как раз в тот день, когда жители ее, схватив человека, «одержимого бесом», связали его и бросили наземь, чтоб учинить пытку, а потом изгнать в лес. Кхай объяснил людям вред суеверий и открыл им глаза. Вспомнив тот день, когда Революция спасла их с матерью, вывела из лесной чащи, он рассказал землякам, сколько горя перенесла его семья, которую так же вот объявили «одержимой бесом».
Молва об этом дошла до самых глухих уголков.
Кхай объезжал постоянно весь район Финша, разъясняя народу, что такое профилактика и лечение болезней, и добился своего, народ понял: хочешь сберечь здоровье — соблюдай все, как велит наука.
Когда приближается заря, первые лучи высвечивают в небе очертания горных вершин, а спустя мгновенье все вокруг затопляет сверкающий солнечный свет. «Так и социализм — думал Кхай, — озарит скоро здешнюю землю своим лучезарным сиянием, и никакие суеверия, рознь или злоба не заслонят и не затмят его».
На этот раз Кхай решил прямиком спуститься в Наданг, а потом объехать деревушки по обоим берегам реки. Он знал, что сынишка старосты Панга давно уже выздоровел, и хотел теперь воспользоваться этим наглядным примером — выступить на общем собрании деревни.
Дорога неясной чертой тянулась вдоль берега. Весь день он не слыхал ничего, кроме журчанья и рокота воды, а перед глазами маячили давно надоевшие скалы, которые аркой замыкали ущелье.
Всюду паводок вступал в свои права, и все выглядело совсем не так, как в прошлую его поездку. Тяжелые, набухшие влагой серые тучи висели на вершинах гор. Непрестанно моросил дождь. Земля и небо насквозь пропитались влагой. Горы и лес окутались серой пеленой тумана, который как паутина оплел ущелья и лощины.
Вышедшие из берегов ручьи и речки с ревом бросались вниз, словно стая бешеных тигров; вздыбясь, метались они из стороны в сторону, выбелив пеною обрывистые склоны.
Рослый конь Кхая, оседланный им спозаранку, поначалу горячился, взмахивал хвостом, вставал на дыбы, а теперь упирался, переходя вброд вздувшийся ручей, и брыкался, пытаясь сбросить седока.
Пришлось оставить коня и двинуться дальше пешком.
Здесь, в Фангтяй, селения мео едва видны были за блеклозеленой стеною леса. Но и в этих далеких деревушках люди признали фельдшера Тхао Кхая своим и следовали каждому его совету. Они выложили камнем глубокий колодец, и вода в нем теперь была чистой и прозрачной. Потом они обнесли стеной сад; каждый день, возвращаясь с поля, люди приносили камни и укладывали их ряд за рядом вокруг посадки. Нижние камни успели уже обрасти мхом, а новые белели в стене — высокой и прочной. Когда выпадали солнечные дни, женщины развешивали на ней для просушки свои юбки и синие душегреи, расшитые красными цветами.
Ниже по склону, рядом с полем, окруженным скалами, лежала еще одна деревня; здесь жили вместе мео и хани. Кукуруза на поле стояла низкорослая, но початки были крепкие, а листья зеленые и гладкие.
К подножию холмов, поросших густым кустарником, падали ручьи, словно отсекая землю от неба. Деревня, которую только что проехал Кхай, скрылась за пеленой тумана.
Прошумел дождевой шквал, следом за ним обрушился новый, потом — еще один; перехлестывая через перевал, они с ревом гнались за путником.
В деревнях зао кровли теснились поближе друг к дружке, прячась в лесу. Здесь, в Хотхау, люди были все как на подбор — высокие и дородные. Зао носили блестящие черные шляпы, сплетенные из конского волоса, их долгополые куртки были украшены спереди двумя рядами плетеных пуговиц, делавших грудь шире. И куда бы они ни шли: в поле ли, на базар или на занятия ликбеза, шаг их всегда был решителен и тверд, а звонкий смех слышался издалека.
На дороге Кхаю встретились женщины из племени зао: блестящие волосы их, разделенные пробором, узлом поднимались на затылке. За спиной у каждой висела желтая сумка с дынями. Увидев незнакомца, они наклонили улыбающиеся лица и заспешили дальше. Кто утверждал, будто зао скуповаты и замкнуты по натуре? И выраженья их лиц, и облик их деревень теперь открыты и радушны.
