Мы выходим на улицу. Выходим вместе из консерватории. Если бы случайный прохожий обратил на нас внимание, он бы подумал: «Вот молодые люди, возможно, муж и жена вместе выходят из консерватории. Все-таки это очень хорошо, когда между людьми существует такая духовная близость, позволяющая совместно переживать культурно-эстетическое наслаждение от прослушивания бессмертного творения Сен-Санса. Замечательно, мне бы так! Мне бы найти такую женщину, с которой я мог бы одновременно испытывать катарсис при посещении консерватории. Но я так одинок, так одинок…»
– Как вы думаете, у нас что-нибудь получится? – спрашиваю Ирину.
– В каком смысле?
– Ну, в смысле отношений, – объясняю.
– Каких еще отношений? Вы что, сумасшедший?
– Нет, я нормальный. Почему вы об этом спрашиваете?
– О каких отношениях вы говорите? С чего это вы заговорили про какие-то отношения? Мы с вами познакомились несколько минут назад. Если, конечно, это можно назвать знакомством.
– Вы знаете, у меня предчувствие. У меня сильно развита интуиция.
– Вы могли бы не ходить за мной. Меня встречает молодой человек…
– И вот еще что, пожалуйста, ничего не рассказывайте мне про своих бывших мужчин… Дело в том, что я очень… У меня хорошее воображение, и я сразу начинаю все себе представлять в деталях, во всех красках… Мне от этого становится плохо. Так что, пожалуйста, не рассказывайте мне ничего такого даже, если я вас об этом когда-нибудь сам ни попрошу. И я вам ничего не стану рассказывать о своих бывших девушках.
Она смеется:
– Вы псих, да?
– Что вы? Вовсе я не псих. У меня есть, конечно, определенные проблемы коммуникативного характера, но не более того. Я, например, долго не могу начать целоваться. Никогда не знаю, когда выбрать подходящий для этого момент. Я не очень решительный человек. Может, я, конечно, несколько преждевременно об этом заговорил…
– Явно, – говорит, – преждевременно. Я не собираюсь с вами целоваться.
– Ну, это пока. А потом… Ну, в будущем…
– Скажи, – переходит на «ты», – а ты с головой не дружишь давно или это последствия ушиба? Может, так треснулся башкой, что… Может, это у тебя сотрясение мозга? Ты бредишь!
– Шишка, конечно, будет, но вы напрасно так говорите. Мне нельзя такого говорить. Я очень мнительный, понимаете… У меня есть собака. Ну, то есть, это он – кобель. Его зовут Мухтар.
– Очень за вас рада, – говорит из вежливости, но я-то чувствую, что на самом деле она не испытывает никакой радости по поводу Мухтара.
– А у вас кто-нибудь есть? – Я специально задаю такой двусмысленный вопрос, чтобы поставить ее в неловкое положение и заставить выкручиваться.
– А у меня бегемот, – отвечает явно невпопад. – Ян! Ян! – кричит какому-то типу, выходящему из автомобиля.
Она убегает к нему, даже не простившись. А я достаю свою подзорную трубу. В пятидесятикратном увеличении вижу этого Яна – так, ничего особенного.
Он говорит по мобильному телефону:
– Какая у них ставка по кредитам? Вряд ли нас это устроит. Я думаю, что лучше расплатиться векселями… Хорошо, я перезвоню, – и тут же обращается к Ирине: – Прости, милая. Я немного задержался.
Они целуются, затем садятся в машину и уезжают. А я складываю подзорную трубу и бреду домой. По дороге я ощупываю лоб. Вернее – шишку на лбу. Стоило ли ради этого идти в консерваторию?
6
И вот что получается: Ирина уехала от меня с Яном, Полина укатила от меня с Аликом, а я, как всегда, один, если не считать Мухтара. Мухтар лает на потолок.
Соседи сверху опять грохочут. Что там происходит? Может быть, у них тоже облитерирующий эндартериит, им ампутировали нижние конечности, и теперь они вынуждены перекатываться по полу, чтобы добраться, скажем, до холодильника?
Я смотрю на Мухтара и думаю, что, если бы у меня был хвост, он был бы поджат.
Я уже давно ходил бы с поджатым хвостом. Да. И это было бы всем заметно. А так, без хвоста никто не знает, что у меня творится внутри. Я не могу понять, радоваться мне или переживать по поводу того, что у меня нет хвоста.
Я достаю подзорную трубу. И знаете, что я вижу благодаря этому гениальному изобретению? Я вижу, как они там целуются – Ирина и этот Ян. Одному богу известно, что бы я мог еще увидеть, если бы в этот момент у них там не зазвонил телефон.
– Да. Здравствуйте, Александр Петрович, – говорит Ян. – Да, я предложил войти пятидесяти одним процентом. Нет, мы рассчитались и по кредитам, и по лизинговым платежам, у нас все закрыто. Да, обсудим на совете директоров. Всего доброго.
Он кладет трубку и возобновляет свои любовные прелиминарии.
Внезапно Ирина вскрикивает.
– Что с тобой?!
Она говорит:
– Лоб болит. Кошмар! Огромный шишак! Представляешь, я стукнулась лбом об одного психа в консерватории…
– Как это?
– Нагнулась за упавшим номерком в гардеробе, а он тоже нагнулся, чтобы его поднять, и вот…
– Я говорил тебе – нечего идти в эту консерваторию. Ладно, давай я тебя поцелую. Где вава?
– Вот здесь.
Я понимаю, что сейчас все продолжится, все эти поцелуи, поглаживания и объятия примут необратимый характер. Я уже не знаю, радоваться мне или страдать оттого, что у меня есть подзорная труба. Когда в средневековой Европе появились первые подзорные трубы, церковные круги были категорически против. Они не доверяли линзам, полагая, что линзы «обманывают». Они тогда вообще никому не доверяли. Такое было время. Считалось, что глаз, данных Богом, достаточно, чтобы видеть, а все остальное от лукавого. Но Галилео Галилей все равно ввел подзорную трубу в научный обиход. Молодец Галилей, ничего тут не скажешь. Так прогресс в очередной раз одержал победу над предрассудками. Я благодарен прогрессу, лично Галилео Галилею и своему отцу за то, что у меня есть подзорная труба. Но меня совершенно не устраивает то, что я в нее наблюдаю. Этот Ян просто какой-то нахал. Он очень многое себе позволяет. Я надеялся, что Ирина поставит его на место, чтобы он не очень-то распускал руки. Надеялся, что сейчас она решительно отстранит его от себя и отвесит приличную оплеуху, но ничего такого не происходит. Понимая, что дело принимает не самый лучший оборот, я набираю ее номер.
– Какое совпадение! – слышу в трубке ее голос. – У меня тоже шишка и тоже очень большая.
– Кто это? – интересуется Ян.
Она, прикрыв рукой трубку, говорит:
– Псих из консерватории (это про меня!).
Я говорю:
– Вообще-то у меня очень крепкая лобная кость и особенно надбровные дуги… Понятно… Главное, чтобы не было трещины, потому что если трещина, то придется накладывать гипс… Я думаю, что в отдельных случаях, несмотря на то, что лоб, как вы говорите, находится в неподвижном состоянии, без гипса не обойтись… Как ваш бегемот?.. Хорошо я больше не буду вам звонить. Я только хотел убедиться, что с вами все в порядке… Просто этот тип, с которым вы уехали… Честно говоря, какой-то он подозрительный… Я хочу сказать, очень странный тип. Остерегайтесь его… Да. До свидания… Хорошо, прощайте. – Отключаю мобильник, но продолжаю наблюдать в подзорную трубу.
– Ты дала ему свой номер? – говорит Ян.
– А что я могла сделать? Он вцепился в меня, как клещ.
– Ты говоришь, что он псих.
– Натуральный псих.
– Ты что, всем психам даешь свой телефон?
– Когда я давала ему телефон, я еще не знала, что он псих.
– Правильно ли я понял: если бы он не оказался психом, то вы бы перезванивались с ним время от времени, может, даже встречались иногда за чашечкой кофе, потом стали ходить друг к другу в гости…
– Не говори ерунды!
– Подумать только! Пошла одна на концерт Сен-Санса и тут же обзавелась каким-то психом, дала ему номер телефона.
– Я предлагала тебе пойти со мной, но ты же вечно занят. Тебе твой совет директоров дороже!
– Правильно ли я понял: я сам виноват в том, что тебе звонят психи, потому что не пошел с тобой в консерваторию?
– Всё, я пошла домой. Я не могу с тобой разговаривать. Ты всё переворачиваешь с ног на голову.
– Правильно ли я понял…
– Ты все правильно понял. Я ухожу. Чао!
– Флаг тебе в руки! Удачи тебе с психом!
– Я жалею только о том, что в свое время дала телефон такому психу, как ты! – громко хлопает дверью.
И все заканчивается просто великолепно!
7
– Что это за шишка? – спрашивает мама. – Кирюша, ты какой-то бледный. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Я чувствую себя великолепно, – говорю и рассматриваю свои ногти.
– Что случилось? – спрашивает папа. – Не припомню, чтобы ты когда-нибудь чувствовал себя великолепно.
– Знаете, – говорю, – я давно завидую людям, которые могут на чем-нибудь играть. Я очень хотел бы играть на саксофоне. Выступать с концертами в консерватории перед большой аудиторией, ездить на гастроли…
– А я бы хотел быть принцем Монако, – говорит отец.
– Здорово! – подхватывает мама. – Я бы тогда была принцессой Монако.
