И тут его обхватили сзади две детские руки. Потом — слепящая вспышка и первая нота невыносимого грохота.
Она попыталась представить себе ребенка. Но воображению не хватало пищи. Фуфайка «Метс», какая-то кепка. Он казался ей маленьким, даже для своего возраста; бледным и серьезным; призрачное создание с неестественным блеском в глазах и пальцами как у опоссума — тонкими и проворными. Горлум, подменыш. Он был вялым ребенком, а с годами превратился бы в безвольного и мнительного, до странности пустого и чрезвычайно легко внушаемого взрослого; в псевдоличность, в таинственное существо, лишенное того внутреннего стержня, наличие которого само собой подразумевается в человеке. Всю свою недолгую жизнь он провел бы членом сообщества мертвых, лишь дожидающихся назначенного часа.
Так она промаялась до семи, когда вернулся Пит.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
Он привалился к стенке ее отсека. Ей еще не приходилось видеть Пита таким вымотанным. У него слезились глаза, лицо шло пятнами.
— И что мы теперь знаем? — спросила она.
— Черный мальчишка, кепка надвинута на самые глаза, а потом — бабах. Больше ничего свидетели не заметили.
— Он был черный?
— Свидетели говорят, что да.
По телефону он мог принять ее за белую. Да наверняка и принял. Черные дети приучены думать, что если у тебя власть, значит, ты белый.
Но сама она тоже приняла его за белого. Забавно. Двое черных, полицейский и убийца, и каждый уверен, что разговаривает с белым. Крайне забавно.
Мы в семье. У нас нет имен.
Она сказала Питу:
— Похоже, они не были родственниками.
— Скорей всего, так. Но надо подождать анализа ДНК.
— Белый парень взорвал белого мужчину, а черный взорвал черного.
— Ага.
— Черного, который работал в «Бургер-Кинг».
— У него даже не было постоянного адреса. Ночевал где придется. В последнее время чаще всего дома у матери на Сто двадцать третьей улице.
— Далеко не Дик Харт.
— Да уж, дальше не бывает.
— Прямо как будто мальчишки хотели дать понять, что никто не может чувствовать себя в безопасности. Опасность одинакова, будь ты магнат-застройщик или работай за минимальную плату.
— Вроде бы так.
— Я все думаю, что могла бы означать вся эта чушь про семью.
— С этим разберемся. И окажется, это из какой-нибудь малоизвестной японской компьютерной игры. Или из проповеди в ближайшей церкви.
— По-твоему, в этом направлении надо искать? — спросила Кэт.
— Надеюсь.
— Два маленьких безумца, которые назвались братьями…
— Хочешь поужинать?
— Да.
Из верхнего ящика стола она вытащила кипу рекламок заведений, в которых можно было заказать еду с доставкой. Подумав немного, они решили съесть чего-нибудь тайского.
Пит сказал:
— Никогда не поверю, чтобы во всем не было какой-то закономерности.
— Мы ее поймем.
— Уверена?
Она помолчала. Что такое? Говори что вздумается. Ведь они двое — всего лишь государственные служащие, коротающие время в ожидании посыльного из тайского ресторанчика.
— Любопытно, — сказала она. — В последнее время все труднее различать закономерности, тебе так не кажется?
— Просто мы все слегка обалдели.
— Надеюсь, в том-то все и дело — мы на время разучились видеть то, что за этими случаями стоит…
— Видеть смысл?
— Смысл… Надеюсь, он существует. Надеюсь, что тут правит не случайность… Не хаос.
— Смысл существует.
Кэт пристально посмотрела на него. В голове пронеслась мысль: надо родить еще одного ребенка и растить его вдали от всего этого, в доме среди гор, на берегу чистейшей речки, в которой до сих пор плавает настоящая рыба, а не мутанты; там у нас будут книги и не будет телевизора, и я одолею наваждения скуки и расизма, я не стану просиживать вечера напролет на табурете у барной стойки, вместо этого буду читать ребенку книжки, а днем работать в тамошней больнице или юридическим консультантом в школе или даже научусь вязать свитера, чтобы продавать их на разных там ярмарках ремесел. А если бы ты, Пит Эшбери, был немного умней, тебе хотелось бы того же, что мне. Ты понял бы, что по призванию мы эмигранты, что наша родная земля для нас слишком бесплодна, слишком сурова и что по-настоящему нам с тобой следовало бы купить надежную подержанную машину и отправиться на ней вглубь континента — может, там бы мы чего-нибудь для себя и нашли.
— Я тебе верю, — сказала она.
— Ты отлично сделала свою работу. Лучше, чем смог бы кто-нибудь другой. Спасти ребенка было невозможно.
А по телефону казаться белой
А позволить ему умереть
А быть треснувшим сосудом, пустой чашей
— Мы этого никогда не узнаем наверняка, правда ведь?
— Тебе надо отвлечься.
— Я и пытаюсь.
— Не обидишься, если я дам тебе маленький совет?
— Это зависит от совета.
— Не пытайся сравнивать последние события с тем, что случилось с твоим собственным сыном.
Она кивнула, потеребила указательным пальцем подбородок. Наверно, глупо было рассказывать Питу про Люка. Каждый день общаясь на работе с человеком, теряешь нить. Рассказываешь ему всякое. Занимаешься с ним сексом в женском туалете.
Она спросила:
— Пит, ты там ничего себе про меня не напридумывал?
— Ни в коем случае.
Повисло молчание. Она смутила его? Пристыдила? Ладно, тогда загладим вину. Он хороший человек, он заботится о тебе.
Она сказала:
— Я не повела его к другому врачу.
— У тебя не было причины это делать.
— У нас не было денег. А страховка — дерьмовая.
— Врач сказал, что у него газы. У детей вечно что-нибудь где-нибудь немножко болит. Диагноз был вполне резонный.
— И неверный.
— Но ты ж этого не знала.
Я подозревала. Чутье подсказывало. Но я решила довериться тому врачу. Я сказала себе: у детей вечно что-нибудь где-нибудь немножко болит.
— Нет, — сказала она. — не знала.
— Так что отвлекись от всего. Сможешь?
Рубец на сердце. Он залез к нам с Дэрилом в кровать, сказал, что хочет пить, как никогда в жизни, и умер.
— Конечно, — сказала она. — Смогу.
Принесли заказанную еду. Они поели, поговорили о посторонних вещах, выбросили картонную посуду в мусор. Пит ушел к себе в кабинет. Кэт осталась сидеть — без дела, просто так. Свои дела она закончила: мальчишки мертвы, а выяснять, кем они были, предстояло другим. Она набрала телефон Саймона — после взрыва он три раза звонил, оставлял сообщения. Он поверит, когда она скажет, что была слишком занята, чтобы перезвонить, хотя это, конечно, будет неправдой. В отделе не было человека менее занятого, чем она. Она оттягивала разговор с Саймоном, потому что (признаем это) была не в том состоянии, потому что ей не хотелось быть уверенной, страстной и умудренной.
Амелия соединила Кэт со своим шефом.
— Кэт, молодец, что позвонила, а то я волновался.
— Извини, раньше не могла. У нас тут сумасшедший дом.
— Ты уже можешь уйти?
— Да. Встретимся у тебя, ладно? Я выпью чего-нибудь, и сразу спать.
— Понял. Я отсюда выберусь минут через сорок пять.
Для Саймона сорок пять минут — это быстро. Кто знает, какие колебания видов на будущее требуют сейчас его немедленного внимания?
— В таком случае, буду около девяти?
— Отлично. Ты-то сама как?
— Более или менее.
— Отлично. Встретимся в девять.
Она попрощалась с Питом и вышла на улицу. Пока Саймон не разделался с частностями какой-то своей ей неведомой сделки, она прогуляется среди затерроризированных сограждан.
Она пошла по Бродвею на юг. Не зная, что сегодня произошло, можно было бы подумать, что наступил самый обычный городской вечер. Прохожих было чуть меньше, чем всегда, двигались они как-то более опасливо и проворно, однако свежий гость из Монголии или Уганды ничего бы такого не заметил и спокойно набирался бы туристических впечатлений. Город был потрясен — но в том, чего не видно посторонним, в сновидениях о себе самом. Да, люди боялись, и невозможно было оценить, сколько потеряно денег, сколько человек отменили заказы столиков в ресторанах, сколько корпораций подумывало о перемещении штаб-квартир в более спокойное место, однако на Бродвее было по-прежнему полно такси и грузовых фургонов, магазины работали, неудачники выпрашивали у прохожих мелочь. Городская машинерия, нестройная поэзия огромного города (спасибо вам, мистер Уитмен), продолжала погрохатывать. И только взорвав приметное здание, можно было изменить картину. Сегодня никто не устраивал бдений со свечами, не было видно рыдающих женщин и курганов из цветов. Жизнь продолжалась.
Четыре человека отправились в космос созерцать рождение звезд. А жизнь продолжалась. Что ей еще оставалось делать?
