— Ужас, — сказала она.
— Боже мой.
— Уже второй раз за месяц.
— Правда?
— Что-то их пугает, — сказала женщина. — Раньше ничего подобного не случалось.
— И чего, по-вашему, они пугаются?
— Чего-то такого в самом воздухе. Животные чуткие.
Кэт стояла рядом с женщиной и наблюдала, как лошадь исчезает из виду среди визга тормозов и автомобильных гудков, унося с собой цокот копыт и вой полицейской сирены. Что будет, когда она доскачет до Кэнал-стрит?
— Вы миску не разбили? — спросила женщина.
— Что? А, нет.
Кэт, оказывается, прижимала пакет с миской к груди, словно бы защищая ее или же, наоборот, в надежде, что та послужит защитой ей самой.
— Хорошо.
Женщина из магазина покивала — как если бы эпизод с бегством лошади был задуман исключительно ради того, чтобы лишить Кэт ее десятидолларового приобретения, и теперь женщина с удовольствием убедилась, что все обошлось.
Обе женщины видели, как лошадь остановилась. Столкновения не произошло. Лошадь остановилась у Кэнал-стрит, встала на дыбы. Полицейские высыпали из своей машины. Угол Бродвея и Кэнал-стрит, смешение людей и уличных огней, а надо всем этим мотается голова лошади. Глаза и зубы сверкают, тянущаяся из пасти струйка слюны кажется светящейся.
— Bay! — воскликнула Кэт.
— Что-то их пугает, — сказала женщина.
— Должно быть, — отозвалась Кэт.
В девять (может, это неправильно, может, подчеркивает ее зависимость от него — всегда появляться точно вовремя?) она поздоровалась с консьержем Джозефом и поднялась наверх. Саймон встречал ее в дверях квартиры. Он обнял ее, поцеловал в темя.
— Господи, — прошептал он. — Господи Иисусе.
— Кошмарная история, — сказала она.
Он усадил ее на диван, смешал ей коктейль. Она рассказала, что произошло. Он слушал, сосредоточенно нахмурив брови.
— Боже мой, — сказал он, когда она закончила.
— Видимо, все закончилось, — сказала она.
— Не может такого быть.
— В смысле, для меня закончилось. Оба мальчишки мертвы. Возвращаюсь к беседам с моими обычными полоумными.
— А со взрывами что? Будет расследование?
— М-мм… Много времени оно не займет. Два ненормальных ребенка по наущению террористов вступили в что-то вроде сговора. Узнали в Интернете, как смастерить простейшую бомбу. Непонятно, почему до сих пор не звонили их родители.
— По-твоему, почему?
— Не хотят верить, что это случилось с их детьми. Если позвонишь в полицию и там тебе подтвердят, что все именно так, то тут уже ничего не поделаешь. А если не звонить, можешь и дальше убеждать себя, что твои дети просто сбежали из дома.
— Думаешь, с ними плохо обращались?
— Не исключено. Но может быть, и нет. Иногда оказывается, что детство у моих клиентов было более или менее обыкновенным.
— Есть хочешь?
— Нет, я поела.
— Еще выпьешь?
— С удовольствием.
Он взял у нее бокал. У нее к горлу подступил ком, и она расплакалась. Вот только что не плакала — а мгновением позже уже ревет. Она рыдала громко, со всхлипами. Саймон обнял ее.
— Все хорошо, — сказал он нежно. — Все хорошо.
Она не могла остановиться. И не хотела останавливаться. Она вся отдалась плачу. Рыдания душили ее, мешали дышать — словно в глотку засунули камень, извлечь который можно было только слезами.
— Все хорошо, — повторял Саймон. — Все хорошо.
Наконец рыдания прекратились. Она затихла у него в объятьях.
— Извини, — сказала она.
— Ничего, ничего.
— Просто… просто я все испортила.
— Ничего ты не испортила.
— Дети звонили мне, а я им не помогла.
— Все хорошо.
Она помолчала, решая, рассказать или нет, что черный ребенок принял ее за белую. И решила не рассказывать. Она понимала, что его утешения не будут ничего для нее значить. Подумала, что обязательно расскажет ему об этом когда-нибудь потом — ради того, что называют «близостью», — сейчас же она измотана, ее беспокоят совсем другие вещи, говорить об этом сейчас было бы неискренне, да и непросто.
Вместо этого она сказала:
— Боюсь, я не смогу больше этим заниматься.
— Тебе надо поспать.
— Знаю. Но утром, по-моему, ничего не переменится.
— Поживем — увидим.
— Наверно, мне придется поискать другую работу.
— Там посмотрим, ладно?
— Хорошо… Ой, у меня ведь для тебя кое-что есть.
— Да?
— Подожди минутку.
Кэт встала, но ноги слушались ее не очень хорошо — она успела немножко захмелеть. Достала из сумочки миску, протянула ему.
— Не успела покрасивее упаковать, — сказала она.
Он вытащил миску из супермаркетного пакета, развернул газету. И вот она — у него в руках. Да, и вправду чудесная вещица. Это стало особенно ясно здесь, в его квартире, куда допускались только редкостные и чудесные вещи.
— Bay! — воскликнул Саймон.
— Она из совершенно занюханного магазинчика. Но ведь прелестная, да?
— О да…
— Китайская?
— Нет. Никогда не видел ничего похожего.
Он поставил миску на кофейный столик. Она сияла, как какой-то искристый опал.
— Спасибо, — сказал он.
— Тебе нравится?
— Да. Очень.
— Я ее… я ее увидела в странном маленьком магазинчике и подумала, что она тебе понравится.
— Мне очень, очень нравится.
— Вот и хорошо. Я рада.
Саймон поднялся с дивана.
— А теперь, — сказал он, — тебе пора в постель.
— Ага. Пора.
Кэт почувствовала, как он обнял ее за плечи. Прикосновение было нежным и добрым, но что-то переменилось. Она обвила рукой его талию. Что-то переменилось.
— Пошли, — сказал он.
Они пошли в спальню. Она начала раздеваться.
— Ты тоже ложишься? — спросила она.
— Еще нет. Рано. Надо кучу всего переделать.
Она сняла с себя все и легла. Саймон присел на краешек кровати, поправил одеяло. Он был сама нежность. И все-таки что-то было не так.
Она сказала:
— Долго не сиди, ладно?
— Не буду.
Она взяла его руку, погладила кончики пальцев.
— Саймон?..
— Чего?
Скажи. Рано или поздно одному из вас придется это сказать.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
Так легко. Естественно. Ни капли отчуждения. И все же…
Он поцеловал ее, погасил свет и вышел из спальни.
Когда он закрыл дверь, Кэт поняла: она плакала у него на груди, принесла ему подарок и взволнованно ожидала, как он его примет. Впервые у нее не вышло быть сильной и циничной, умудренной жизнью сотрудницей полиции. Впервые она была такой же, как и другие его женщины (само собой, женщин у него успело смениться не одна и не две), — ранимой, нуждающейся в нем, стремящейся ему понравиться и благодарной за то внимание, которое он ей оказывал.
Она пыталась прогнать от себя эту мысль. Да Господи, это ж всего-навсего в один-единственный вечер. Она, черт возьми, ужасно расстроена. Кто бы на ее месте сумел себя сдержать? Утром она снова станет самой собой. (Станет ли?) Так всегда бывает, когда двое получше узнают друг друга. Разве мыслимо, что бы ни случилось, оставаться собой? На то и близость. Бывают и темные периоды. Тебе самой не нужно, чтобы тебя щадили, ты хочешь, чтобы с тобой делились страхами и сомнениями, слезами, самообвинениями.
И все же ее не оставляло чувство, что в ней теперь появился изъян. Она перестала быть редкостной и чудесной вещью, суровой черной богиней законопорядка. Она превратилась в сломленного человека, которому нужны его помощь и здравый смысл.
Она понимала, во что все это выльется. Она думала, что понимает. Саймон не был плохим человеком; сейчас, сидя в соседней комнате, он не размышлял, как бы скорее избавиться от Кэт. Но у него в душе, как она подозревала, на месте восхищения и желания образовалась пустота. Он не придает этому значения. Завтра сварит для нее кофе. Будет не просто добрым, а очень добрым. Он не покинет ее в момент, когда он ей нужен. И при всем при том это было началом конца. Она чувствовала, она понимала, что пусть не сейчас, а месяцы спустя станет ему неинтересна. Тогда начнется ее новая жизнь в его сознании — в качестве той, с кем у него когда-то был роман. И ничего удивительного. Абсолютно ничего. Саймон — коллекционер. Теперь-то она понимала, что он коллекционировал эпизоды своего прошлого и что в один прекрасный день он достигнет настоящего, женится на умной, красивой белой женщине, своей ровеснице или чуть моложе, станет воспитывать детей, то и дело оглядываясь на собственную юность, когда, вместо того чтобы платить за школу, он покупал предметы искусства и антиквариат, когда ходил в клубы и рестораны, известные лишь ограниченному кругу, когда встречался с танцовщицей из труппы Марка Морриса, а потом с художницей, чьи инсталляции выставлялись на бьеннале, а после нее, совсем недолго, с черной женщиной старше его годами, которая работала полицейским психологом и имела какое-то касательство к тем самым террористическим актам, которая разговаривала по телефону с настоящими террористами.
