- Из многих. Из одних выставили, из других сам ушел.
- А жена тоже его выставила или он сам ушел?
- На этот счет у него были разные версии. Иногда он говорил, что сам ушел, а иногда, что ему настойчиво предложили убираться.
- И какой из них ты верила?
Это был уже совсем человеческий разговор, и в таком разговоре у нее на руках были все карты.
- А мне было все равно. Главное, что он убежал ко мне!
- Ты так его любила?
"Как пишут на коробках с бокалами?" - пронеслось у нее в голове - "Что-то вроде, осторожно, стекло!". И она протанцевала слово за словом, словно на пуантах по столу среди хрупких бокалов:
- Сначала - очень любила. Зато тем сильней его разлюбила. Потом.
- Когда это - потом?
- Ну, когда он поселился здесь и я стала жить с ним рядом. До того мы ведь встречались только урывками. Так что каждая встреча была праздником. А тут у нас пошла обыденная жизнь, а в обыденной жизни ему не было места.
- Ты у него училась, что ли?
- Да нет, я ведь училась в Гейдельберге. А он никогда там не преподавал.
- Откуда мне знать, где ты училась и где он преподавал? - рассердился Ури. - Ты ведь только вчера об этом проговорилась.
- Если тебе интересно, я все расскажу тебе подробно, - тихо ответила на этот справедливый упрек Инге, вся - воплощенная кротость.
- Прямо так-таки все расскажешь? Например, какую роль сыграл Карл в твоей знаменитой ссоре с профессоршами из Верхнего Нойбаха?
От этого вопроса Инге просто опешила.
- При чем тут моя ссора с профессоршами?
- Но такой человек, как твой Карл, уж наверняка не должен был пропустить этих милашек!
- Ты что, думаешь, я не поделила Карла с этими лесбиянками? - засмеялась Инге с облегчением. - Ты ошибся, они даже не были знакомы. А жаль, они бы слушали его речи с восторгом.
- Чего ж ты их не познакомила?
Инге принялась машинально разминать вилкой душистую яблочную массу:
- Карл последнее время стал страшный нелюдим, - сказала она после долгой паузы. - Он ведь со всем миром рассорился и всех, кого мог, отверг: жену, детей, студентов, университетскую братию, всех, кроме меня. А уж наших сытых радикалов он и вовсе знать не хотел.
- Почему, ведь он с ними даже не был знаком?
- Он презирал их за их сытое благополучие. Ты же вчера видел их виллы?
- Да, впечатляющие домики! Не бедные.
- А он считал, что они из идеологических соображений должны бы были жить в бедности.
- А действительно, из каких соображений эти профессора свили свое прелестное гнездо в вашем медвежьем углу?
Слава Богу, - подумала Инге, с удовольствием возвращаясь к оладьям, - кажется, он отвлекся от Карла и направил свой интерес в другом направлении. Тут она могла позволить себе полную откровенность:
- Недавно тут неподалеку построили большой университет. В промышленном городке, километрах в двадцати пяти отсюда. Городишко сам по себе неплохой, но скучный, серый, лишенный красот, а кроме того сегодня модно жить на природе. Вот тамошние профессора и выбрали наш Нойбах - именно за то, что это медвежий угол. Сперва один купил участок, потом еще два, а потом все гуртом повалили...
В дверях без стука возникла фигура Клауса. Он не входя топтался на пороге, и тонкие губы его жевали воздух в неловкой попытке выразить что-то непривычное, но важное. Инге глянула на часы - его время пить кофе еще не наступило.
- В чем дело, Клаус? Что-то случилось?
- Эти ...профессорши.... - выкрикнул он, наконец, - из Верхнего Нойбаха!
Слова его прозвучали столь естественным продолжением их разговора, что Инге на мгновение показалось, будто Клаус тоже решил принять в этом разговоре участие. Она терпеливо дождалась, пока Клаус немного успокоится, после чего спросила:
- Так что ты хотел сказать о профессоршах?
Клаус глубоко вдохнул воздух и сказал запинаясь:
- Приехали. Там, у ворот. Там, на красной машине.
Инге резко оттолкнула тарелку:
- Что ты мелешь? Кто приехал?
Клаус испуганно пятясь тыкал пальцем в сторону ворот:
- Они, обе. Там, у ворот. На красной машине.
Инге вышла на крыльцо и глянула туда, куда указывал палец Клауса:
- О, Боже!
- Что, действительно они?
- Они. На красной машине. Что им тут понадобилось?
- Они что, никогда у тебя не бывали?
- Тысячу лет назад, до ссоры. - От ворот донесся пронзительный звон колокольчика. - Что же делать? Притвориться, что мы не слышим?
Колокольчик трезвонил с неотступной равномерностью и Инге стало ясно, что никакое притворство не поможет.
- Иди, открой им, Клаус, - обреченно сказала она. - И пригласи в дом.
Потому что мамка говорит неправду, вот! Я так ей и сказал и нечего сразу драться. Я бы тоже мог ей вмазать, если бы захотел, я сильней ее. Я бы мог схватить ее за руки, - нет, это не выйдет, она будет пинать меня ногами, - я лучше скручу ей руки сзади за спиной одной рукой, как Ури меня учил, когда показывал приемы, но она может начать лягаться, так что надо стоять от нее сбоку, и тогда ей будет трудно меня лягнуть. Она, конечно, станет вырываться, но я сильней и могу сделать ей больно, чтоб она знала, как врать. Чтоб она знала! Чтоб знала! Чтоб знала!
Ну вот, из-за нее я сломал руль на своем велосипеде! Теперь придется катить его в гору до самого замка, там мы с Ури его починим. Ури может что угодно починить, фрау Инге говорит, что у него золотые руки. Но я много раз об него ударялся, когда он учил меня приемам, и точно знаю, что они совсем не золотые, обыкновенные руки, как у всех. И мамка все врет, когда говорит, что он не такой как все люди, а исчадье зла: мы когда ходили с ним в карьер за камнями, он подошел к дереву пописать, а я пошел за ним посмотреть, и ничего там, куда он писал, не случилось. А мамка говорила, что там все должно было почернеть и превратиться в пепел.
С тех пор, как мамка стала часто ночевать у тети Луизы, она начала здорово завираться. А вчера после праздника она совсем обалдела. Привела зачем-то в дом пьяного булочника Петера и они среди ночи стали пить пиво и рассказывать друг другу, как они здорово проучили фрау Инге - чтоб не задавалась. Они так громко хохотали, что я никак не мог заснуть. Я терпел, терпел, но конце концов не выдержал и заорал, чтобы они перестали шуметь, потому что мне надо рано вставать на работу. И тут мамка совсем взбесилась и пошла врать, и пошла - будто мне фрау Инге дороже родной матери, потому что она меня околдовала приворотными травами, которые у нее в шкафу за стеклом. И что она, мамка, еще до этих трав доберется и расскажет о них кому надо, а потом понесла такое про Карла и про Ури и даже про Отто, что я не выдержал, схватил велосипед и поехал в замок. Лучше я открою калитку своим ключом и лягу спать на полу в кормовой, - у меня там есть старое одеяло и матрац, - чем слушать ее вранье. Я думал, что мамка пожалеет, побежит за мной и станет просить, чтобы я не уезжал среди ночи, но она только погрозила мне вслед кулаком и крикнула:
- Ну и катись к своей ведьме, раз тебе у родной матери плохо!
Я так не нее разозлился, что сперва даже не заметил, как начался дождь. Я почувствовал, что за шиворот течет, только когда руль вдруг отломался - не помню, как я его своротил, я все время думал про мамкину шею, какая она белая и жирная. И вот теперь из-за нее я должен катить велосипед в гору одной рукой, а в другой нести руль, так что даже нечем заслониться от этого противного дождя. Ужасно не люблю, когда начинается осень - скоро темнеть начнет совсем рано и на дороге всегда будет стоять туман, а у меня от этого тумана мозги будто склеиваются в голове и я начинаю на всех сердиться. Иногда даже на фрау Инге.
В замке никто не заметил, что я пришел, хотя в спальне фрау Инге все еще горел свет. Я подумал, что она там делает до самого рассвета, и прокрался к окну заглянуть - а вдруг мамка не врет и она и вправду там ворожит, чтобы все в нее влюблялись? Мне сначала показалось, что в комнате никого нет, а потом я увидел чьи-то ноги в ботинках, и тогда я прижался носом к стеклу, чтобы получше разглядеть, кто там сидит, но это оказался просто Ури, - он почему-то спал в кресле одетый, а фрау Инге нигде не было видно.
Тут мне тоже страшно захотелось спать, так что я с трудом дотащился до свинарника и повалился в кормовой на матрац, даже одеяло не стал доставать.
Но только я заснул, как следом за мной явился пьяный булочник Петер и стал поливать меня пивом из большой кружки, - такая кружка во время праздника висит над входом в палатку певческого ферайна, в котором Петер председатель. Пиво лилось мне в уши и за воротник, так что мне в конце концов пришлось открыть глаза и тут оказалось, что это вовсе не Петер, а Ури - поливает меня водой из шланга и смеется.
- Просыпайся, а то все на свете проспишь. Даже фрау Штрайх уже пришла, а ты еще дрыхнешь,- сказал он мне совсем не сердито, он очень редко на меня сердится, не то, что другие. - А почему ты спишь здесь, а не у себя дома?
