Пока Фан разглядывал все это, вышел Чжао — весь красный, не то от жары, не то от смущения, в пиджаке, который он застегивал на ходу. Гость попросил хозяина не церемониться, пиджаки были сняты, на столе появился чай, сигареты и прохладительное питье. Фан похвалил убранство гостиной и выяснил, что Чжао живет в доме со своей матерью и тремя слугами, старший брат с женой переехал в Тяньцзинь. Чжао пристально взглянул на собеседника и участливо произнес:
— А вы сильно похудели!
— Да вот, все болею с тех пор, как вы меня напоили.
— Прошу вас, не ворошите прошлое! Как говорится, не подерешься — не подружишься, а нам стоит дружить, ведь наверняка придется часто встречаться. Скажите лучше, когда вы узнали о любви Су и Цао?
— Сегодня утром из газетного объявления.
— А я еще позавчера. — В голосе хозяина прозвучало удовлетворение. — Она сама сказала мне и тут же присовокупила множество любезностей по моему адресу. Но я так и не знаю, что за человек этот Цао Юаньлан.
— Я с ним встречался, но мне никогда не приходило в голову, что он окажется избранником Су. Я был уверен, что она выйдет за вас.
— А я считал вас ее героем! И откуда взялся этот Цао? Ловка же она, однако, столько времени водила нас за нос! Говоря откровенно, за это ее можно уважать. Значит, мы теперь товарищи по несчастью, а в дальнейшем станем товарищами по работе.
— Как, и вы приглашены в университет Саньлюй?
Чжао стал рассказывать гостю всю подоплеку этой истории. Университет Саньлюй — заведение новорожденное, а его ректор Гао Суннянь — бывший учитель Чжао. Получив приглашение стать деканом факультета политических наук, Чжао поначалу хотел было отклонить его, не желая расставаться с Су; узнав от нее, что Фан Хунцзянь ищет себе место преподавателя в государственном университете, он заочно рекомендовал его Гао Сунняню, надеясь таким образом избавиться от соперника. Но Гао Суннянь не оставлял Чжао в покое, забрасывал его телеграммами. Получив у Су отставку, Чжао тут же телеграфировал ректору о своем согласии. Перед этим Гао просил его передать Фану, чтобы тот отправил в Пинчэн свою анкету и готовился к отъезду вместе с группой других приглашенных на работу. Деньги и пропуска он обещал прислать своевременно.
— Значит, я должен поблагодарить вас за то, что у меня будет чашка риса?
— Ну что вы! Мы, как плывущие в одной лодке, должны помогать друг другу.
— Кстати, как следует понимать вашу подпись под письмом?
— А, это выдумка Дун Сечуаня. Он рассудил, что коль скоро учащихся в одном классе называют «соучениками», работающих в одном учреждении — «сослуживцами», то влюбленных в одну женщину надо именовать «сочувственниками».
— Забавно. Но дело в том, что ваш «сочувственник» не я, а Цао Юаньлан.
— Ну, зачем таиться передо мной, мы же теперь товарищи по несчастью!
— Но я действительно не был влюблен в Су, хотя несчастье со мной все же произошло.
— Кто же вас бросил? Это вы можете мне сказать?
— Тан Сяофу, — понурившись, выдохнул Фан, не в силах долее хранить свою тайну.
— Тан Сяофу! А у вас хороший вкус. И как я, болван, этого не заметил! — До этой минуты Чжао держался с Фаном так, словно они оба лишились близкого родственника, как бы подчеркивая, что щадит чувства своего соперника. Теперь же, когда выяснилось, что поводы для огорчений у них разные, он оживился, голос его обрел обычную звучность. Он позвонил Дун Сечуаню, и они втроем отправились ужинать в ресторан. Как оказалось, Дун был в курсе всех сердечных дел Чжао. После ужина, когда разговор снова зашел о помолвке Су и Цао, Чжао заявил великодушно:
— Вот и хорошо! У них общие интересы, оба увлекаются поэзией…
Собеседники в один голос выступили против. Браки между специалистами в одной области — самые непрочные, поскольку ни муж, ни жена не могут испытывать друг к другу безотчетного уважения, возникающего в тех случаях, когда профессия одного супруга кажется второму трудной и таинственной. Чжао ответил, что как бы там ни было, он желает новобрачным счастья. За это сотрапезники произвели его в святые. Святой улыбнулся и достал трубку, но вдруг его глаза озорно сверкнули:
— Во всяком случае, каждому из них теперь обеспечена аудитория: Су будет читать стихи Цао, Цао сможет наслаждаться творениями Су.
В конце концов было решено, что Чжао еще не достиг состояния святости и годится просто в приятели.
Теперь Фан не испытывал одиночества — все трое стали частенько собираться по разным поводам. Спустя недели три Чжао пригласил в чайную на завтрак своих будущих сослуживцев, чтобы дать им возможность познакомиться друг с другом. Кроме Фана, пришло еще трое. Декан факультета китайской литературы Ли Мэйтин, давний сотрудник Гао Сунняня, оказался человеком лет сорока с небольшим, в темных очках, с надменной манерой держаться. Казалось, он не обращает внимания не только на окружающих людей, но и на погоду — в разгар лета явился в черном шерстяном костюме и отказался снять пиджак, несмотря на все уговоры Чжао, обливавшегося потом в одной рубашке.
Еще был некий Гу, дальний родственник Гао Сунняня, который и во сне не мечтал стать доцентом исторического факультета. Его радость переливалась через край, причем с особенным радушием обращался он к Чжао и Ли. Весьма худощавый, лет пятидесяти, он вел себя как наивная девочка; его улыбка была моложе его лет на тридцать, особый блеск придавали ей два золотых зуба. Наконец госпожа Сунь Жоуцзя, дочь старого работника агентства печати, где служил Чжао. Она только что окончила университет, была полна молодых стремлений, осуществить которые в Шанхае не удавалось, и отец упросил Чжао рекомендовать ее на должность ассистента кафедры иностранных языков. У нее было удлиненное лицо с оспинками на щеках цвета старой слоновой кости; широко расставленные глаза придавали лицу удивленное выражение. Одета она была скромно, от робости перед незнакомыми людьми боялась вымолвить словечко и то и дело покрывалась красными пятнами. Сначала она упорно называла Синьмэя дядей Чжао, чем поставила его в неловкое положение и вызвала скрытую усмешку у Хунцзяня.
В начале сентября Чжао вернулся из Тяньцзиня, куда он отвозил свою мать. Пора было трогаться в путь — начало занятий в университете было назначено на первые числа октября. Чжао, большой любитель ресторанов, решил пригласить всех на обед, чтобы договориться о дне отъезда. Видимо, из всего курса политических наук и лекций по международному праву на Западе он твердо усвоил две вещи: наполеоновское наставление «Tenez bonne table»[102] и изречение лорда Стоуэла: «А dinner lubricates business»[103]. На этот раз Фан запротестовал — дело общее, почему же Чжао опять должен тратиться на всех. Решили устроить обед в складчину.
За обедом было условлено, что группа отправится двадцатого сентября пароходом итальянской компании в Нинбо, причем Чжао вызвался заказать для всех билеты. Ли Мэйтин сказал, однако, что у него есть знакомый в бюро путешествий, так что ему сделать это будет удобней. Господин Гу пожелал было один заплатить по счету, уверяя, что давно собирался угостить будущих сослуживцев. Другие стали возражать, да и сам Гу, взглянув на сумму, более не настаивал. Деньги внес Чжао: пока официант ходил за сдачей, Ли и Гу ушли в туалет и более не вернулись.
В один из дней Фан, Чжао и Дун, разговаривая, зашли выпить по чашке кофе.
— По-моему, — говорил Фан, — у этого противного Ли Мэйтина ничего нет за душой. Как он может руководить факультетом? Нужно рекомендовать туда Сечуаня!
— Сечуаня? — От удивления Чжао высунул язык. — Да разве он поедет? У него же молодая и красивая жена. Это только мы, неудачники в любви, согласны тащиться в такую даль.
Дун Сечуань рассмеялся:
— Не болтайте чепухи. Просто меня не интересует преподавание. Как сказал поэт, «будь у меня триста му земли, стал бы я возиться с этими мартышками!». Почему бы вам не поехать со мной в Гонконг — вдруг подвернется выгодное местечко?
— Я как вернулся в Китай, так все равно что безработный, мне и поучительствовать не грех, — сказал Фан. — Но Синьмэй может и на чиновном поприще карьеру сделать, и газеты издавать… Даже обидно смотреть, как он сам загоняет себя в эту дыру.
— Журналист и педагог имеют общую цель — просвещать народ, заниматься «духовной мобилизацией». Под влияние журналиста подпадает большее число людей, зато педагог оставляет в душах более глубокие следы. К тому же мне хочется поднабраться жизненного опыта.
— Ну, эти лозунги ты можешь оставить для передовицы, — усмехнулся Дун.
Чжао вскипел:
— По-твоему, я рисуюсь? Ничуть, я действительно так думаю!
— Люди так привыкают обманывать других красивыми словами, что и сами начинают верить в обман. Это самое обычное дело, — заметил Фан.
