В этом же году заболела Мария Моисеевна. Болезнь была тяжелая для близких, синдром Альцгеймера. Сначала Фира не могла понять, поверить, — неужели мама и правда не помнит, кормила она Леву или нет, неужели вышла во двор и забыла свой адрес, — она не шутит?.. Фира недоумевала, даже обижалась иногда, они с Ильей не слышали такого — синдром Альцгеймера или, как они вскоре привыкли говорить, Альцгеймер, по-домашнему. Когда маму уже нельзя было оставлять одну, Фира просила присмотреть соседей, кому-то платила, бегала на переменах домой, а в выходные Фаина отпускала их с Ильей в кино. Илья шутил: «Нам пора домой, нас ждет Альцгеймер».
Илья не любил болезней, — болезней никто не любит, но Илья при каждой Фириной просьбе побыть дома с мамой как-то непонимающе смотрел, словно каждый раз вновь замечал — ой, болезнь, и заново изумлялся, что все это, ослабевшая беспамятная Мария Моисеевна, этот чертов Альцгеймер — часть ЕГО жизни. Фира, во всем остальном такая требовательная, от маминой болезни постаралась его оградить. Как учитель Фира понимала — от каждого по способностям, Илью не заставишь и с мамой помогать, и диссертацией заниматься. Пусть спокойно занимается диссертацией. Илья приходил с работы, устало сообщал «Сегодня опять датчики напряжений полетели», и Фира понимающе кивала — а-а, датчики… Она знала — при расчете нагрузки котла нужно измерить напряжение, это и есть эксперимент. Илья читал научную литературу, делал пометки в блокноте, и Фира счастливо порхала по комнате с преисполненным важности лицом, — и Леве говорила: «Тише, папа пишет диссертацию».
В том же году была готова теоретическая часть.
— Фирка, все. Илья уже практически кандидат. Я как научный руководитель свою часть сделал. Остались расчеты, — я сделаю расчеты за пару месяцев, и можно оформлять диссертацию, — сказал Кутельман.
— Правда? — переспросила Фира, не веря своему счастью.
— Конечно правда.
Кутельман солгал. Он не «сделал свою часть как научный руководитель», он полностью написал Илье диссертацию. Сделал для него, как говорили в научных кругах, «рыбу» — черновик. Пожалуй, в данном случае даже не совсем рыбу, рыба — это все-таки набросок, основа, а это был готовый текст, в который, как в упражнении из учебника по русскому языку, Илье нужно вставить подходящие слова. Подходящие слова — результаты расчетов эксперимента. Но Фире об этом знать не нужно, — Фира гордый человек, подаренная диссертация ей ни к чему. Она хочет, чтобы Илья был умный, талантливый, успешный, целеустремленный, вот он и подарит ей такого Илью.
Эксперимент Илья должен вот-вот закончить.
* * *
— Я беременна, — сказала Фира.
— Но как же?.. — нерешительно спросила Фаина, стараясь поймать в Фириных глазах сигнал, что ей делать, поздравлять, сочувствовать?
— У меня уже есть направление на аборт, в следующий вторник в больнице, 25 октября.
Нет, не поздравлять. Но Фира дала понять, что и сочувствовать не нужно.
— Я возьму отгул. Заберу тебя из больницы и побуду с тобой, — предложила Фаина. — …Но все-таки как же это?.. У тебя ведь есть шарики!
Подруги предохранялись одинаково — таблетками аптечного изготовления в форме шариков. Масляный шарик размером с большой леденец нужно было засунуть в себя за десять минут до полового акта. Трудность заключалась в том, что необходимо было отмерить точное время — именно десять минут, не больше и не меньше, в противном случае изготовители не отвечали за результат. Был и еще один неприятный момент — шарик, очутившись внутри, немедленно начинал бурно пениться, пена, как вулканическая лава, выбрасывалась на мужа, и — как завершающий любовный аккорд — приходилось отстирывать от простыни жирные масляные пятна. Но все остальное — презервативы или диафрагмы — было еще хуже. А от гормональных таблеток, как считали обе, у женщин растут усы.
— Шарики? Они закончились, — рассеянно объяснила Фира.
— Закончились, уже? Мы же с тобой вместе покупали, — удивилась Фаина.
— Ну… уже закончились, — улыбнулась Фира и прошептала: — И, кроме того, Илюшка ненавидит шарики. Говорит, что у этой пены жуткий вкус.
— При чем тут вкус?.. Он что, ест шарики? — небрежно пошутила Фаина и вдруг покраснела, догадавшись и не веря своей догадке. — Что?.. Ты хочешь сказать, что он… что вы… что у вас… он что, тебя — туда?! Но это же… негигиенично! — Фаина смущенно оглянулась по сторонам, как будто кто-нибудь мог услышать, о чем они шепчутся. — Это же неприлично, неприлично это делать и говорить об этом неприлично… Зачем ты мне об этом говоришь?!
Фира улыбнулась, — ну прости, прости…
— Но, Фаинка, нам скоро сорок, можем мы с тобой за сорок лет один раз поговорить об ЭТОМ?
Им было «скоро тридцать пять», но, крутясь в колесе «семья-работа-дом-семья-работа», они так давно были взрослыми и чуть усталыми женщинами, что «скоро сорок» не было кокетливым преувеличением. Но они что же, ни разу не говорили о сексе?
Ну, конечно, говорили, много раз в детстве про «откуда берутся дети» и один раз после Фириной свадьбы. Фира наутро заглянула к Фаине в соседнюю комнату и сказала: «Ты не представляешь, какая я счастливая…» Фаина отвела глаза и смущенно спросила: «Будете одни завтракать или все вместе… со мной?» Фира отвела глаза и смущенно ответила: «Мы пока не будем завтракать…»
— У нас с Илюшкой как будто снова медовый месяц, — сказала Фира, — я как будто заново его увидела и опять влюбилась. Я ведь уже думала, что он никогда ничего не добьется, а он… Он СМОГ…У нас все, как раньше. Нет, даже лучше, намного лучше!..Это странно, да?
— Нет, я понимаю. Любовь — это не только влечение, это прежде всего уважение, — кивнула Фаина.
Кутельман не сказал и Фаине, что фактически написал Илье диссертацию. Она бы не рассердилась, не вскрикнула возмущенно «зачем ты тратишь свое время?!», это вызвало бы лишь ее благодарность. Он не сказал ей из-за той же неловкости, — ему не нужна благодарность, ему не нужна ничья благодарность, он просто хочет видеть, как Фира счастлива, как она по-новому красива и опять влюблена.
— Знаешь, я думала… может быть?.. Только представь, — еще один Неземной… а может быть, девочка… — Фира улыбнулась какой-то не своей улыбкой, робко. — …Но Илюшка молчит, значит, я сама должна решить. А что тут решать — сейчас никак нельзя ребенка. У нас скоро защита.
Кажется странной несопоставимость — на одной чаше весов ребенок, РЕБЕНОК, а на другой кандидатская степень. Даже не научный результат, не научный итог всей жизни, не важное для человечества исследование, а всего лишь защита кандидатской диссертации в намеченный срок. Как математик, даже как школьный учитель математики, Фира знала — недопустимо сравнение разноименных величин, нельзя производить операции с разноименными величинами, например, складывать кроликов и галоши. Но, когда речь о себе, о чем-то очень для себя важном, никто точно не знает, что именно нельзя сравнивать, ЧТО кролики, а ЧТО галоши. И хотя общий закон — чем больше жертвы, тем мизерней результат, известен каждому, не раздумываешь, не велики ли жертвы, просто мечтаешь о результате, просто хочешь…
…Через год Илья не защитился. Фира немного сердилась на Кутельмана — он же научный руководитель, и у него аспирант не может защититься!
Фира пыталась говорить с Кутельманом, спрашивала требовательно: «Эмка, ну как? Эмка, ну что там у него?»
Постепенно, не сразу, что-то неуловимо изменилось. Спрашивать стало неприятно, — они друзья, и Эмка нисколько не гордится, но все же сама ситуация — он профессор, а Илья незащитившийся аспирант, двоечник, — вынуждала ее говорить с другом как с начальником.
— Но, Фирка, я не могу произвести расчеты того, чего нет! Я же не могу сам сделать эксперимент… — виновато объяснял Кутельман и еще что-то дополнительно бормотал — «я подумаю», или «я посмотрю», или просто «я вот… сделал все, что мог… да». Фира наконец поняла — думать ему было не о чем, смотреть не на что, он сделал все, что мог, — да. А Илья не сделал ни-че-го.
С Фирой произошло то же, что с бегущим к автобусу человеком, которому подставили подножку, — а автобус последний. Она споткнулась, полетела на землю, разбила нос, поднялась и, утирая кровь, побежала дальше. Возникал естественный вопрос — что же Илья читал вечерами, неужели у него, как у двоечника, в научную книгу был вложен детектив? А где он задерживался, когда, приходя вечером домой, уставшим голосом говорил «нужно было кое-что с установкой»… Неужели он врал ей, как двоечник учительнице: потерял тетрадку, сломался будильник, учил, но забыл… Нет, не может быть!
Илюшка старается, просто у него трудности с экспериментом, о которых он стесняется сказать… Фире по-учительски казалось, что как раз сейчас ему нужно подбадривание, и в доме опять зазвучало ежевечернее «занимайся диссертацией!».
