Яблочко от яблони, думаю я, вспоминая, как Джо тоже заговорил об Эдеме, когда впервые пришел к нам.
– Да, что-то вроде того. У моей бабушки талант к садоводству. Они для Джо. Он дома?
Я внезапно чувствую, что страшно взволнована. В животе у меня когда-то успел поселиться целый улей пчел.
– А какой аромат! Боже, какой аромат! – восклицает она. Видимо, цветы ее загипнотизировали. Хм. Похоже, они и правда волшебные. – Счастливчик Джо, такие подарки получает. Прости, дорогая, но его нет дома. Хотя он сказал, что скоро вернется. Если хочешь, могу поставить их в воду и отнести к нему в комнату.
От разочарования я не могу ничего ответить, просто киваю и протягиваю ей цветы. Уверена – он сейчас у Рейчел, закармливает ее семью шоколадными круассанами. Меня охватывает ужасное подозрение: а что, если он придет сюда с Рейчел и розы подействуют на них обоих? Но не забирать же цветы назад. Да и похоже, что миссис Фонтейн отдаст их только под дулом пистолета: с каждой секундой букет засасывает ее все глубже.
– Спасибо, что передадите их Джо, – благодарю я.
Боюсь, что у нее не хватит сил расстаться с розами.
– Рада была с тобой познакомиться, Ленни. Мне давно уже хотелось на тебя поглядеть. Уверена, Джо будет в полном восторге.
– Ленни! – слышу я разъяренный голос за спиной.
Пчелы в моем животе устроили вечеринку и пригласили ос и шершней. Ну вот, момент настал. Я оборачиваюсь и вижу, как по тропинке к дому идет Джо. Просто идет, не подпрыгивая на ходу. Похоже, гравитация теперь прижимает его к земле, как и прочих смертных.
– О, дорогой! – восклицает миссис Фонтейн. – Ты погляди, что принесла тебе Ленни. Ты видел когда-нибудь такие розы? Я – точно нет. Слово даю. – Дальше миссис Фонтейн говорит уже с цветами, вдыхая их густой аромат: – Я внесу вас в дом и найду вам красивую вазочку… А вы развлекайтесь, милые…
Она полностью скрывается в глубинах букета, и дверь за ней закрывается. Мне хочется побежать следом, схватить цветы, завизжать. Мне эти цветы нужнее, чем вам, дамочка! Но у меня есть дела поважнее: Джо, который молча источает злобу, стоя рядом со мной.
Как только хлопает дверь, он говорит:
– Ты, видимо, все еще не понимаешь, да? – В голосе его слышна угроза. Почти как если бы со мной заговорила акула. Он указывает на дверь, за которой розы испускают аромат афродизиаков и надежды. – Ты смеешься надо мной, что ли? Думаешь, все так просто? – На лице его проступает краска, глаза становятся все безумнее. – Не нужны мне крошечные платья и эти чертовы тупые волшебные цветы! – Он размахивает руками, как марионетка. – Я уже влюблен в тебя, Ленни, понимаешь? Но я не могу быть с тобой. Закрывая глаза, я сразу вижу тебя с ним.
Я стою перед ним, онемев. Конечно, он сказал пару неприятных вещей, но все они осыпались с меня. Единственное, что я помню, – это пять чудесных, чудесных слов: Я уже влюблен в тебя. В настоящем времени, не в прошедшем. К черту Рейчел Бразил! В меня стучатся целые небеса надежды.
– Дай мне объяснить, – прошу я, на сей раз уверенная, что помню свои строчки назубок, уверенная, что он меня поймет.
Он то ли стонет, то ли рычит, а потом говорит:
– Нечего тут объяснять. Я видел вас вдвоем. Ты лгала мне, раз за разом лгала.
– Мы с Тоби…
Он перебивает меня:
– Нет, этого я слушать не буду. Я рассказал тебе, что случилось со мной во Франции, и ты все равно… Я не могу тебя простить. Такой уж я человек. Тебе придется оставить меня в покое. Прости.
У меня подгибаются колени: я понимаю, что злость и обида от того, что его предали и обманули, уже победили в нем любовь.
Он машет рукой в сторону холма, где застал нас с Тоби, и говорит:
– Чего. Еще. Ты. Ожидала?
А правда, чего? Он признался мне в любви и в тот же день увидел, как я целуюсь с другим. Конечно, он не может меня простить.
Мне нужно что-нибудь сказать, и поэтому я говорю единственное, что понимает мое сбитое с толку сердце:
– Я так сильно влюблена в тебя.
Мои слова выбивают из него последний воздух.
Мир вокруг нас замирает, чтобы посмотреть, что случится дальше. Деревья склоняются ближе, птицы застывают в полете, цветы перестают дрожать лепестками. Как может он не поддаться этой огромной, сумасшедшей любви, которая охватила нас обоих? Никак не может, да?
Я протягиваю руку, чтобы коснуться его, но он отшатывается в сторону. Медленно качает головой, упорно смотрит в землю:
– Я не могу быть с человеком, который так со мной поступил. – Он переводит взгляд прямо мне в лицо и продолжает: – Я не могу быть с человеком, который поступил так со своей сестрой.
Эти слова опускаются на меня с категоричностью гильотины. Я, шатаясь, отступаю назад и рассыпаюсь на осколки. Он закрывает рот рукой. Может, он жалеет о том, что сказал. Может, думает даже, что зашел слишком далеко. Но это уже неважно. Он хотел, чтобы я поняла, и добился этого.
Я делаю то единственное, что еще в моих силах. Разворачиваюсь и бегу от него прочь, надеясь лишь, что мои ватные ноги унесут меня достаточно далеко. У меня, как у Хитклиффа и Кэти, случился мой Большой взрыв, любовь, которая бывает раз в жизни, и я все разрушила.
Мне хочется побыстрее добраться до Убежища, залезть под одеяло с головой и пролежать так несколько столетий. Задыхаясь от быстрого бега, я толкаю входную дверь и проношусь мимо кухни, но, заметив бабулю, возвращаюсь. Она сидит за кухонным столом, сложив на груди руки, с суровым и непреклонным выражением лица. Перед ней лежат садовые ножницы и мой экземпляр «Грозового перевала».
Ох!
Она бросается с места в карьер:
– Ты и представить себе не можешь, как мне хотелось изрезать твою книгу на мелкие кусочки, но я способна себя контролировать и уважаю чужую собственность.
Она поднимается из-за стола.
Бабуля в гневе увеличивается в размерах как минимум в два раза, и вот прямо на меня через кухню надвигается ее четырехметровая копия.
– О чем ты думала, Ленни? Вламываешься в сад, как смерть с косой, и опустошаешь его, срезаешь мои розы. Как ты могла? Ты знаешь, как я не люблю, когда другие трогают мои цветы. Это единственное, о чем я прошу. Единственное. – Она глыбой нависает надо мной. – Ну, что ответишь?
– Они опять вырастут. – Знаю, что не надо было этого говорить, но сегодня на меня уже слишком много орали.
Бабушка в полном отчаянии всплескивает руками, и меня поражает, как напоминает она сейчас Джо.
– Дело не в этом, и ты сама это знаешь… – Она тычет в меня пальцем: – Ленни Уокер, ты стала настоящей эгоисткой.
Вот уж чего не ожидала так не ожидала. Меня в жизни не называли эгоисткой, и уж тем более бабуля, мой бесконечный источник объятий и похвал. Они что, с Джо выступают свидетелями обвинения на одном судебном процессе?
Разве может сегодня случиться что-нибудь еще более ужасное?
И разве ответ на этот вопрос может быть отрицательным?
Бабушка уперла руки в бока, лицо ее залилось краской, глаза горят. Я прижимаюсь к стене, готовясь к нападению. Она подходит еще ближе:
– Да, Ленни. Ты ведешь себя так, будто ты одна в этом доме потеряла близкого человека. Она была мне как дочь. Ты вообще знаешь, что это такое? Знаешь? Дочь. Нет, не знаешь, потому что ты и не спрашивала. Ты ни разу не спросила меня, а я-то как себя чувствую. Тебе никогда не приходило в голову, что это мне надо выговориться? – Она вопит что есть мочи. – Я знаю, Ленни, что ты в отчаянии. Но не ты одна!
Из комнаты исчезает весь воздух, и я исчезаю вместе с ним.
(Написано на обертке от конфеты, валяющейся на тропинке к реке Рейни)
Я мчусь по коридору, выбегаю за дверь и перепрыгиваю через все четыре ступеньки крыльца. Мне хочется скрыться в лесу, свернуть с дороги, найти место, где меня не найдут, усесться под старым узловатым дубом и заплакать. Плакать и плакать, пока земля во всем лесу не превратится в болото. Именно это я и собираюсь сделать, но, выйдя на дорогу, понимаю, что просто не могу. Не могу убежать от бабули, особенно после всего, что она только что сказала. Потому что знаю, что она права. С тех пор как Бейли умерла, они с Битом превратились для меня в шум на заднем плане. Я совсем не думала, как приходится им самим. Сделала Тоби своим союзником по горю, словно у нас двоих было исключительное право горевать, исключительное право на саму Бейли. Я думаю обо всех тех случаях, когда бабушка маячила у двери Убежища, пытаясь поговорить со мной о сестре, упрашивая меня спуститься и выпить с ней чаю, и как я каждый раз думала, что она просто пытается меня утешить. Я и не догадывалась, что ей самой надо было с кем-то пообщаться, что ей была нужна я.
