Когда всадники осторожно, стараясь не шуметь, отъехали, Дуняшка выглянула из-за угла и ближайшим, плохо укатанным переулком кинулась к дому Лопатина.
Бежать Дуняшке было трудно. Валенки болтались на ногах. И ей казалось, что она не бежит вовсе, а, задыхаясь, топчется на одном месте. А люди верхами на лошадях уже подъехали к их дому и, увидев, что там никого нет, поскакали к лопатинскому…
Не соображая, что делает, Дуняшка скинула полушубок. Пробежала еще шагов пятьдесят, ухватилась за чью-то изгородку и сбросила валенки. Сухой снег тотчас обжег голые ноги. Однако острую, режущую боль Дуняшка испытывала только какие-то секунды. Потом все прошло. Она бежала, не чувствуя ног, словно не касалась земли…
Взбежав на крыльцо лопатинского дома, застучала в дверь обоими кулаками, раскачиваясь, била в нее плечом, выкрикивала:
— Скорее, скорее… Андрей!
Когда дверь распахнулась, Дуняшка упала на чьи-то руки, прошептав:
— Гордей Зеркалов… и еще с ним… конные… сюда…
Тихон Ракитин захлопнул дверь. Когда закрывал, увидел, что во двор действительно въезжают люди. И в тот же момент раздался выстрел.
Пуля пробила дверь и ударилась в стену бревенчатого коридора, никого не задев, Ракитин взглянул на Веселова.
— Пошли через задний ход! — сказал Андрей. — Может, успеем еще, пока не окружили. Помоги жену вынести.
Дуняшка с обмороженными ногами лежала на полу, закрыв глаза. Андрей с помощью Ракитина взвалил ее себе на плечи. Они быстро прошли через все комнаты, выскочили на улицу с противоположной стороны и увидели, что полнеба освещает зарево.
Горела ли только избушка Веселовых или банда, возглавляемая Зеркаловым, подожгла заодно и домишко Ракитина — отсюда было не разобрать.
Через несколько минут Веселов и Ракитин постучались в двери Федота Артюхина.
— Господи, а я и то смотрю — зарево. Думаю… — зашептал было Федот, но Веселов перебил его:
— Вот пусть у вас Дуня побудет. Больше некуда…
— Ну-к что? И пусть, и пусть… Значит, я и подумал…
— В деревне бандиты… Айда с нами… от греха… — торопливо бросил Ракитин. И сейчас же взвизгнула жена Федота Артюхина:
— Куда еще! Хватит! И так довоевался, кровью харкает. — И, закрыв мужа не по-женски широкой спиной, со злостью глядела в лицо Ракитину.
— Так я говорю — Зеркалов… — морщась, повторил Ракитин.
— Мы ему плохого ничего не делали… А если с вами Федот хороводился по глупости — значит, задница чесалась, плетей просила… Вот и пусть всыплют…
Федот вытягивал шею из-за плеча жены, крутил головой, открывал и закрывал рот, но сказать ничего не решался.
Андрей растерянно бросил взгляд на Артюхину, оглянулся на Тихона и нагнулся к Дуняшке, намереваясь взять ее и вынести на улицу. Жена Федота, не трогаясь с места, не шевеля почти губами, проговорила:
— А ее не трогай. Пропадет с вами, с проклятыми, баба…
— Мы посмотрим, мы уж посмотрим за ней, — часто кивая головой, выдавил из себя наконец Федот. — А вообще-то я… надо бы, конечно, с вами…
— Сиди! — зыкнула на него жена, оборачиваясь.
Андрей Веселов еще помедлил в нерешительности. Ракитин осторожно тронул его за плечо.
— Ноги у нее поморожены, — бросил наконец Андрей Артюхиным, вслед за Ракитиным выскочил на улицу и побежал в сторону соснового бора.
Карательный отряд колчаковцев, возглавляемый бывшим локтинским старостой Гордеем Зеркаловым, несколько дней рыскал по всему селу, шарил по домам, но Андрея Веселова и Тихона Ракитина нигде не было.
Федот Артюхин, который без возражений согласился взять к себе Дуняшку, теперь только понял, чем это ему грозит. Несколько раз на день он спрашивал у жены:
— Может, спрятать ее в подпол, а? Ведь найдут — убьют нас всех…
— А коли в подполе найдут? Тогда спросят — зачем прячете? А так еще, может, пронесет бог.
— Ну, ну, — бормотал Федот, однако успокаивался ненадолго.
— А может, и я… того… — то и дело начинал он, не смея взглянуть в глаза жене.
— Ну!
— Зря не пошел с Андреем? Все-таки устанавливал…
— Чего?
— А эту… власть.
— Дурак! Чего ты устанавливал? Ты языком трепал…
— Ну, все-таки… слово, сказывают, не воробей…
— Вобьют тебе его с обратного конца… Ничего, стерпишь… Зато не разинешь больше рта…
На второй день рано утром к ним зашли двое рослых колчаковцев.
— Чей дом?
— Мой. Артюхина Федота, — еле вымолвил Федот.
Обшарив глазами метавшуюся в жару на кровати Дуняшку, колчаковец полез в подпол. «Что я тебе говорила?» — сверкнула глазами жена. Федот только закивал головой.
— А это кто? — спросил другой колчаковец и указал плетью на Дуняшку.
У Федота зашлось сердце.
— Сестра моя, болеет, — ответила жена Федота. — Дура, напилась самогону, свалилась в снег и… вот смотри. Все ноги обморозила. — И открыла Дуняшкины ноги.
— Ладно. — Колчаковец махнул плетью. Увидев висевшую у двери потрепанную солдатскую шинель, повернул к Федоту свое заросшее рыжей щетиной лицо: — Ты, оглобля… воевал, что ли? Почему дома?
— Отпустили… из лазарета… — несмело ответил Федот.
— По ранению, что ль?
Федот молча и часто закивал головой.
— В язык, должно, — усмехнулся другой колчаковец. — Ишь говорить не может. Пойдем, Зеркалов разберется. Он тут всех знает.
Когда они ушли, Федор перекрестился.
— Господи! А коли в сам Гордей зашел? Ведь он в лицо Дуняшку-то помнит.
— Не каркай, — отрезала жена, и Федот умолк.
Терентий Зеркалов, размахивая наганом, носился вместе с колчаковцами по улицам, изымал у жителей муку, сало и другие продукты. И хотя никто не сопротивлялся поборам, молодой Зеркалов орал, угрожая наганом:
— Ну, чего глаза пучишь? Для нар-родной армии это, дурак!.. Понимать должен.
— Я понимаю, что же… При Советах у нас тоже брали, только по-хорошему, объясняли все…
— При Советах!! Я тебе покажу, сволочь, Советы…
В эти дни объявился в деревне и Лопатин. Где жил все это время, что делал — никто не знал. А теперь не торопясь похаживал по улицам, заворачивал почти в каждый дом.
— Этот вон самоваришко-то — мой, — ласково говорил он и записывал в тетрадь фамилии тех, у кого обнаружил свою вещь. Пряча тетрадь в карман, добавлял: — Придется отдать самоваришко-то. Поторопился Андрюха Веселов чужое добро раздаривать.
— Так мы что? — испуганно говорили хозяева. — Нам ведь дали, мы взяли. Андрей говорил, теперь, дескать, все народное это… А зачем ты фамильишку-то нашу записал?
— Чтоб не забыть тех, кто добро мое сберег. Отблагодарю вас, уж отблагодарю! — зловеще тянул Лопатин, не повышая голоса. — Советская власть быстро установилась, да быстро и кончилась.
На второй же день колчаковцы согнали к дому Зеркалова жителей Локтей, прижали к самому крыльцу. На перилах крыльца сидел Терентий, поигрывая плеткой. Сам Гордей с забинтованной головой (видно, не бездельничал во время отсутствия, побывал уж в пекле), Лопатин и еще несколько человек стояли рядом.
— Авдей Калугин! — выкрикивал колчаковец с заросшим лицом, один из тех, что приходили к Артюхину.
Авдей в рваном полушубке, в облезлой шапке выдвинулся вперед. Гордей Зеркалов наклонялся к Лопатину, тот говорил, заглядывая в тетрадь:
— Одеяло атласное, новое… Два оцинкованных ведра…
— Двадцать плетей за одеяло. И за ведра — по десять, — говорил Зеркалов, словно назначая цену.
Авдея свалили в снег, сдергивая с него полушубок…
— Марья Безрукова!..
— Два чугуна полутораведерных… И еще платье бумазейное… И платок…
— Пятнадцать — за все!
Первого пороли при гробовом молчании. Люди смотрели на извивающегося под ударами плетей Авдея, на Зеркалова и Лопатина, все еще не понимая толком, что происходит. А когда принялись за Марью, за других, заволновалась толпа, колыхнулась, готовая расплыться во все стороны. Кто-то кричал в середине:
— Это что же нас, словно беглых каторжников?
— Скорый суд у тебя, Гордей…
— По какому такому закону?
— Чего над людьми издеваетесь?
— Молча-ать!!
Этот возглас повис над толпой, перекрыв все другие. Гордей Зеркалов угрожающе замотал над головой наганом и еще раз крикнул:
— Молчать, говорю!! — и, отдышавшись, захрипел: — А вы как думали? Обрадовались, что власти в деревне… временно отсутствовали?! Грабеж устроили!
— Советы, говорили же…
Грохнул выстрел. Испуганные, посыпались с тополей и заметались над церковной крышей воробьи. Люди, притихнув, сжались еще плотнее в кучу. Терентий Зеркалов, не вставая с перил, посмотрел на людей и, усмехнувшись, отвернулся, плюнул в снег.
Гордей сунул наган в кобуру, прокричал:
— Выйдь, кто говорил… Ну! Сейчас слова обратно в глотку вобьем…
Никто не вышел из толпы.
Тогда Терентий Зеркалов, снова усмехнувшись, сказал, не поворачиваясь:
