— Читай. Сказывают, про то собрание тут напечатано.
Газета называлась «Революционная мысль». Григорий долго рассматривал ее со всех сторон, пока отец не ткнул пальцем в газетный лист:
— Ты здесь читай…
Григорий прочитал заголовок, подчеркнутый тонкой линейкой: «Голоса из деревни». И ниже, крупными буквами: «Крестьяне поддерживают Советскую власть».
Дальше шли резолюции, принятые на собраниях сел и деревень уезда. Каждая начиналась словами: «Мы, граждане села Бураевка…» «Мы, жители деревни Ново-Михайловка…» И, наконец, Григорий прочитал: «Мы, крестьяне села Локти, обсудив вопрос о Советской власти, считаем, что Советы есть истинный наш государственный орган, который защищает интересы трудового народа. Мы выражаем полное доверие Советской власти и будем всеми силами поддерживать ее. Председатель сельского комитета Веселов».
— Где взял? — только и спросил Григорий, бросая газету.
— Где?.. Веселов народу раздает их…
Ночами по-прежнему свистел ветер за стеной, гонял снежную поземку по обледенелой поверхности озера, по черным глухим улицам села, громко хлопал красным флагом на крыше лопатинского дома…
Весна 1918 года пришла в Локти вместе со слухами о страшном голоде, который гуляет по России.
— Бог — он все видит, он не простит, — зловеще поговаривали мужики позажиточней. — Голод — еще цветочки, того и гляди мор зачнется… Узнает народишко, как на царя руку поднимать…
— Сказывают, у всех мужиков будут хлеб отбирать, чтоб большевиков кормить.
— Андрей Веселов уже бумагу получил, в которой приказано у всех начисто сусеки выгресть.
— Чего болтаешь, а сеять чем будем? И до осени чем питаться?
— Жрать теперь необязательно, молитвой сыт будешь. А поскольку так — зачем сеять?
Андрей действительно ходил по деревне мрачный, озабоченный.
А вскоре объявил общий сход.
— Вот какое дело, товарищи, — тихо начал он, когда народ собрался.
— Нашел товарищей…
— Они у тебя, поди, по лесу рыщут, волками зовутся… — раздался голос Петра Бородина.
Бледнея от клокотавшей в груди ярости, Андрей, чтобы как-то сдержаться и не двинуть Бородину прямо в рожу, сунул руки в карманы, отвернулся и стал смотреть на запутавшихся в ветвях невысокого тополя воробьев. Толпа смолкла, напряженно замерла в ожидании.
Справившись с собой, Андрей ответил Бородину, так и не вынимая рук:
— Мои товарищи — вот они стоят, вокруг меня. Мои товарищи там, в Москве и Петрограде, борются за Советскую власть. Многие мои товарищи головы свои сложили за эту власть, но завоевали ее. А оставшихся в живых буржуи хотят с голоду уморить. По лесам-то рыщут твои товарищи, Бородин, вроде Зеркалова да Лопатина. Они попрятали там, в лесах, хлеб, пожгли его, засыпали им колодцы. Вот почему голодают рабочие Москвы и Петрограда…
Андрей говорил медленно и негромко. Но люди стояли не шелохнувшись. Поэтому каждое слово отчетливо печаталось в полнейшей тишине.
Петр Бородин повертел головой из стороны в сторону, как сова при ярком свете, и стал проталкиваться из толпы.
— В общем, от нас, крестьян, зависит сейчас многое, — продолжал Веселов. — Зависит судьба Советской власти. Голод — не тетка, и если мы не поможем…
Вперед тотчас же выступил Кузьма Разинкин и, перебивая Андрея, закричал, чуть ли не плача:
— Да ведь у нас самих сеять нечем!.. Нечем!..
— Это у тебя-то нечем? Амбар от пшеницы ломится…
— В амбаре есть, да не про твою честь…
— Взять у него, как у Лопатина!..
— Я тебе не Лопатин, я своим горбом хлеб выращивал… Тронь попробуй! — заявил Кузьма, невольно стихая, прячась за спины мужиков.
— Тронем! Подумаешь, девка стыдливая — не прикасайся к ней.
Веселов еле успокоил расходившихся мужиков, достал из кармана газету.
— Вот послушайте, что пишут нам, сибирякам, рабочие Петрограда: «Товарищи сибиряки! На вас…»
— Постой, так и пропечатано: «Товарищи сибиряки»?! — воскликнул вдруг Федот Артюхин, питавший особое доверие к печатному слову: — Покажи!
Взяв газету, Федот долго, по слогам, вслух складывал слово: «то-ва-ри-щи…» И, засветившись от удовлетворения, вернул газету Веселову:
— Верно ить, чтоб их козел забодал… Так и пишут. Читай-ка, Андрей.
— «Товарищи сибиряки! — снова прочитал Веселов. — На вас вся надежда красного Петрограда. Юг у нас отрезан изменниками — калединцами, в северных же губерниях хлеба для себя не хватает, так что нам здесь, петроградцам, приходится вести двойную борьбу — с буржуазией и с голодом…»
— Видали! — обернулся Федот к народу. — С буржуазией, то есть с такими, как Лопатин наш… да еще кое-кто. И с голодом…
— «Борьба становится страшно напряженной, — продолжал читать Веселов, — и ваша товарищеская поддержка нам необходима. Голод — это страшное орудие в руках буржуазии, и от вас, товарищи сибиряки, зависит не дать буржуазии воспользоваться этим орудием и восторжествовать над революцией. Товарищи сибиряки, мы просим вас, как ваши братья по крови и плоти, снабдите красный Петроград — это мозг и сердце великой русской революции — хлебом, и тогда дело свободы русского народа будет обеспечено…»
— Понятно, чего там… Красно написано, да только не для нас… — крикнул, не вытерпев, Игнат Исаев.
— Как не для нас, как не для нас?! — замахал руками Федот.
— Ясно все, Андрей. Сколь можем — поможем… — отчетливо сказал Авдей Калугин.
— Говори, по скольку пудов с каждого двора положено…
— С кого положено — пусть берут. А у меня нету хлеба… — не сдавался Исаев.
Андрей еще подождал, пока немного улягутся страсти. Потом проговорил:
— Нам надо собрать двести пятьдесят пудов. Мы распределили тут, кому сколько сдать… У кого только на семена осталось — брать не будем…
Последние слова Андрея потонули в поднявшемся гвалте. Кричали преимущественно зажиточные, и громче всех — Игнат Исаев:
— Видали — они уже распределили…
— А ты считал, сколь у меня хлеба?
— Вот те и Советы — грабят народ…
Демьян Сухов, молчавший до этого, вдруг сказал неожиданно для всех, обращаясь к Исаеву:
— Да ведь слышал же ты, Игнат Дементьевич, — люди в Петрограде голодают.
— А по мне хоть повсюду пусть подохнут… Ишь ты, жалостливый какой нашелся!..
Веселов закричал, перекрывая все голоса:
— Ти-хо! Спокойно, говорю!..
Шум медленно пошел на убыль. Не дожидаясь, когда он стихнет окончательно, Андрей проговорил сурово:
— Насчет хлеба разговор не шуточный у нас…
Петр Бородин не стал дожидаться конца собрания, побежал домой. Он с таким грохотом швырнул свою палку в угол, что Григорий, привычный к таким возвращениям отца, на этот раз удивленно поднял голову:
— Чего ты гремишь?
— Чего, чего… Хлеб отбирать будут, вот что! Господи, что за напасти на нас!!
— Кто будет отбирать хлеб, почему?
— Почему? Сходи на улицу. Народ расскажет тебе…
Григорий оделся и вышел.
Вечером Петр Бородин, отодвинув чашку с чаем, спросил у сына:
— Что же, Гришенька, делать будем? Может, закопаем хлебушек?
— Как ты закопаешь? Земля-то мерзлая еще.
— А как же быть тогда?
Григорий молча поднялся и пошел спать. Утром вывел из конюшни лошадь и стал запрягать.
— Куда? — высунулся было отец в двери.
— Хлеб повезу Андрюшке.
Старик только икнул и осел на пороге. Григорий краем глаза глянул на отца, усмехнулся и, сжалившись, проговорил:
— Ждать, что ли, когда сами придут к нам? Я узнал вчера, нам немного — двадцать пудов. Отвезем, чего уж… Демьян Сухов вон — тоже повез. Пусть подавятся. А остальное — спрячем куда-нибудь, как земля оттает…
Старик покорно кивал головой.
Несколько недель спустя Григорий действительно выкопал ночью во дворе яму, сложил туда мешки с пшеницей и зарыл. Сверху навалил еще кучу навозу.
Меры предосторожности Бородины приняли не зря. В течение лета Веселов несколько раз объявлял о дополнительной продразверстке. Но Петр Бородин отговаривался, что зерна у него нет, а сколько было — все сдал.
— Спрятали вы хлеб, — говорил Тихон Ракитин, не веря Бородину.
— А ты приди, поищи, — предлагал старик, а у самого сердце заходилось: «Вдруг найдут».
Приходили, искали, но безрезультатно.
— Ты, сынок, сена бы привез возика два, сметал на то место, — сказал Петр сыну как-то уже под осень. — Все-таки спокойнее было бы… Игнат Дементьич вон тоже под навоз спрятал. Нашли вчера. Как бы не навело их теперь…
Но именно сено и «навело» на бородинский тайник.
Хмурым октябрьским утром во двор ввалилась куча народу. На крыльцо в расстегнутой телогрейке вышел Григорий, сел на перила, зевнул. Достав из кармана горсть каленых семечек, начал плевать на землю, не обращая внимания на людей. Среди толпы стоял и Федот Артюхин. Сдвинув на затылок военную фуражку, он выдвинулся вперед и негромко крикнул:
