Но не об этом, собственно, речь. Очень странная история произошла именно с Зинаидой Петровной. Дело в том, что у нас в товариществе ни у кого не живут тараканы. Объясняется это очень просто: всем известно, что тараканы переживут нас с вами даже в случае ядерной зимы — такие они приспособленные и гораздо более совершенные существа, чем люди. Возникли они раньше людей и уйдут гораздо позже, а может, и не уйдут никогда. Но одно есть, чего тараканы не любят, — это холод. Даже было такое средство борьбы с ними в деревнях: при нетопленой печке в мороз распахивали настежь двери и окна. Часов через пять можно было возвращаться — тараканов в избе не было. Люди выметали коричневые трупики и жили дальше.
Так вот, когда Зинаида Петровна в очередной раз выезжала на дачу со всем своим скарбом, тараканы налезли в ее огромный эмалированный бак для кипячения и прибыли в наше товарищество вместе с ней. Вот тут уже началась борьба не на жизнь, а на смерть. Причем не ясно, зачем они это сделали, ведь у нас в товариществе холодно, как и во всем северном Подмосковье.
От деревянного домика Зинаиды Петровны несло за километр противотараканьими средствами. Мамаши перестали пускать детей играть с маленьким Бормотнюком, потому что дети возвращались с головной болью и всеми признаками отравления. Сначала Зинаида Петровна пользовалась ДДТ, который остался в больших количествах от ее бабушки (в семье у них ничего не выбрасывалось, все вещи, предметы и вещества лежали и ждали своего часа. И обычно дожидались). Потом вдруг выяснилось, что дустами давно уж никто не пользуется, потому что их запретила какая-то международная конвенция. Вот тут-то и пошли в ход китайские карандаши и таинственные тараканоморы, продававшиеся в метро и на рынках. Все перепробовала Зинаида Петровна. Нет, некоторые тараканы, конечно, умирали, и она коллекционировала их трупики в самой теплой комнате между рамами, потому что кто-то ей сказал, что не любят тараканы видеть тела ушедших собратьев. Потом узнали, что существуют тараканьи ловушки, такие картонные домики, внутри которых лежит таблетка, приманивающая тараканов, а стенки домика вымазаны клеем. Якобы тараканы прилипают и не могут выбраться. Ловушки были закуплены, и в первую же ночь попалось пятнадцать молодых тараканят. Но на этом все и кончилось — видно, эти твари как-то уже научились передавать информацию внегенетическим способом, как выразились наши местные ученые.
Это очень опечалило Зинаиду Петровну и заставило ее вернуться к испытанным стародавним средствам — она попыталась травить своих врагов бурой и кремнефтористым натром, а также мастерить яичные лепешки с борной кислотой. Но почему-то борьба ничего не давала. Тараканы плодились и даже расселились колонией в моторе холодильника, где всегда было тепло. Тараканята вереницами шествовали по деревянным полкам террасы, залезая в сахар и соль, хотя известно, что при всей своей всеядности тараканы этими продуктами не интересуются. Один местный специалист посоветовал Зинаиде Петровне лишить их доступа к воде — он где-то прочитал, что тараканы живут только там, где вода. Но наше товарищество слишком близко расположено к пруду — как ни пыталась Зинаида Петровна устроить у себя на террасе и кухне настоящую Сахару, ее тараканам, видно, было достаточно нашего влажного воздуха. К тому же в то лето шли бесконечные дожди, что было связано, как говорят, с бесчинствами Эль-Ниньо где-то у берегов Южной Америки, хотя никто у нас толком не понимал, при чем тут Южная Америка. Возможно, какая-то такая причина и вызвала к жизни тараканьи стада, мирно ползущие по стенам и плите Бормотнюков. И никакие виды тараканоморов никак не действовали на неприятных насекомых.
Было еще попробовано одно удивительное немецкое средство, которое Зинаиде Петровне привезли из Германии, и все ожидали больших результатов, но тут уж результатов не было совсем. Тараканы просто поели серого порошка и даже гуляли по пустой коробке, гулко топая в дачной тишине. Наверное, порошок был рассчитан на других тараканов, или тот, кто привез, не очень умел читать по-немецки.
Собственно, на этом история и закончилась. Тараканы так и остались жить, и ничего более интересного в жизни Зинаиды Петровны не случилось. Разве что то, что она в конце концов развелась с Куприянычем — не сошлись характерами, а на самом деле из-за запаха и еще из-за того, что Куприяныч очень сильно влюбился в одну молодую женщину, тоже из нашего товарищества. А Андрюша к тому времени вырос и тоже влюбился в одну молодую женщину, причем в ту же самую, что и Куприяныч. Но это совсем неинтересно. А интересно то, что Зинаида Петровна вскоре вышла замуж за санитарного врача. То есть это не столько интересно, сколько естественно. И она уехала с ним из нашего товарищества строить новую жизнь, а участок оставила сыну, который к тому времени женился. И все надеются, что Зинаида Петровна нашла наконец такую тихую пристань, где нет ни вшей, ни тараканов. По крайней мере эти явления жизни, может быть, ей легче принимать рука об руку с санитарным врачом.
Татьяна Вольтская
Яблоки Гесперид
Вольтская Татьяна Анатольевна родилась в Ленинграде. Поэт, критик, эссеист, автор нескольких лирических сборников. Многие стихотворения переведены на европейские языки. Постоянно сотрудничает с радиостанцией «Свобода» и газетой «Русская мысль» (Париж). Живет в С.-Петербурге.
Парус
Замирает поселок, потухают цветы, и, внезапно состарясь,
Опадают слова:
Не листва — но попутного ветра лишившийся парус,
Различимый едва
В светлом море травы, и над лесом — застывшим цунами,
Над ольховым кустом,
И над линией высоковольтной, текущей над нами,
Как река Флегетон.
Белый парус обвис — он уже никуда не причалит:
Ты не дуешь в него.
Он скользит по теченью вдоль розовых скал иван-чая,
Ничего, ничего
Не желая — ни бриза, ни вихря, ни даже крушенья, —
Не мигая, как взгляд,
Устремленный в себя, тихо движется собственной тенью
На закат.
* * * Схолия 1
Смерть — это когда рядом
Нет тебя, и, пропитанный тонким ядом,
Воздух медлит у входа в легкие, и когда
Не живу — доказываю: возможна
Жизнь на Марсе, стуча и гремя нарочно, —
Занята, мол, так занята!
Жизнь состоит из смерти — почти что вся,
А уж явится эта — косой тряся,
Гремя костями, — пугать меня будет нечем:
То-то невидаль — с пустотой, что мне,
Уходя, оставляешь, наедине —
Бесконечный вечер.
Схолия 2
Тень — это всего лишь немного света,
Тобою вытесненного, но это
Все, что мне отпущено, вопреки
Полдню, льющему сверху пламя:
Ты уходишь — и вот уже за холмами.
Ты и тень — двойники.
Ослепив меня светом неуловимым,
Ты, как всегда спеша, пробегаешь мимо,
Тень растет у тебя за спиной;
Он-то любит меня — твой контур, лекало, очерк,
Заливает нежностью, вечной ночью,
Остается со мной.
* * *
Нет тебя со мной — об этом напоминает все,
Даже лягушки, в лужи — сплошной Басё! —
Прыгающие с размаху,
И у виска вздрогнувший край листа,
И обрывок дороги — все знает, что ночь пуста
И бела, как бумага.
И, как дождь, бессмысленна. Знаешь, что значит нет? —
Это — когда в пространстве вырезан силуэт
Твой, и его зиянье всегда со мною,
Как Паскалева бездна, и день за днем
Я в нее сползаю, держась с трудом
За посуду — покуда мою,
За мышиный хвостик буквы — пока пишу,
И за блик, стекающий по ножу,
Пока режу хлеб, и за птичий стрекот,
Изредка — за тебя: торопливым сияньем заполнив брешь,
Хмуришься, куришь, смеешься — как воздух, свеж,
Близок, словно локоть.
* * *
Аккордеон, Пиаф, ветер, листва, жара,
Стол, умывальник, небесная кожура
Облаков. Предложения назывные
Собираются в стаи, улетают в края иные,
Перечислив, пересчитав
Все, что осталось, — аккордеон, Пиаф,
Ветер, узор листвы на колене голом:
Время, сурово к одним глаголам,
Имена обтекает, как камни, — бутылки, стол,
Голос, поющий «Rien!». Время само — глагол:
Если не эпос, то триллер, вестерн,
Если не ангел, к Деве летящий с вестью,
То пожирающий розу незримый червь.
Красной струне заката, воспаленной, как нерв,
Не хватает руки, чтоб зазвучать надрывно
И высоко, листве не хватает ливня,
Чтоб зашуметь низко и глухо, мне
Не хватает тебя в моем непробудном сне,
Чтобы все взорвалось, задвигалось —
засверкала
Спящая влага на дне бокала,
Заскользило облако, тень пролилась с колен.
Ты — мое время, дыханье, движенье… Rien…
Стихи о сне
Как заросший травой перрон — островок дневной
Мимолетной встречи. Туда же, куда душа
Ускользает во сне, — последовать за тобой
Не могу — другие спутники, кореша
Окружают ее, летящую через тьму
В край, куда засыпаешь, сквозь край, где когда-то спал.
Я прислушиваюсь к дыханию твоему,
Как татарник, выросший среди шпал, —
К гулу поезда, к дрожи незримых дверей и скреп,
Горячо просвистевших мимо, задев едва
На пути во временный, хрупкий склеп,
Каждый раз возводимый заново. Голова,
Закатившись в ямку между твоим плечом
И ключицей, тихо колышется на ветру,
Говорящем прерывисто, но о чем —
Может быть, узнаю, когда умру.
Ибо малой смерти вспышка, в которой плоть
Растворяет плоть, образуя слепящий сплав,
Слишком быстро гаснет, чтоб ухитриться хоть
Что-нибудь разобрать,
ни слова не разобрав
Из небесного хора, ни шороха близких крыл,
Ни лица твоего озаренных черт,
Ни теней, что их окружают, — лежу без сил
Горсткой пепла на теплом твоем плече.
Приникаю ухом к смуглой земле твоей,
Провожаю взглядом из-под прикрытых век;
Если б даже обнял вдесятеро сильней —
Ты бессилен взять меня в свой побег:
Высока между нами стена из цветного сна,
На ее обломках, видимых даже днем,
Когда ты очнешься — выпьем еще вина
Или крепкого чаю, пахнущего огнем.
На ее камнях татарником прорасту,
Под твоим дыханьем клонясь и качаясь. Лишь
Одного мне нужно, когда перейду черту:
Ночь за ночью смотреть зачарованно, как ты спишь.
* * *
Досмотреть остаток снов,
Мне отпущенных, — и в путь.
Досказать остаток слов
Неотвязных — и уснуть.
И — идти, идти во сне
По темнеющей стерне,
И по земляной броне,
И под облаком в огне:
Словно палец по струне,
Словно рыба в глубине,
Словно холод по спине,
Словно пуля на войне.
Все равно, в какой стране
Ты не помнишь обо мне.
Элегия на смерть звезды
Ничего мне не надо. Пусть умирает звезда,
Не исполнив жалких моих, никому не нужных,
Безобразных желаний, стыдящихся на уста
Приходить. Ее смерть прекрасна и ненатужна,
Не замутнена тяжелым моим «хочу», —
Пусть она умирает, припав к твоему плечу
Головою пылающею, недужной.
Для того и развесил август свои сады
В остывающем небе, над дряхлеющею травою,
Чтоб приманивать глупое сердце на смерть звезды, —
Не поймаюсь, не бойся, Господь с тобою,
Не пожелаю лишнего. Вообще
Не пожелаю — то ли жидкость иссякла в жилах,
То ли слишком уж много звезд вотще
Головы серебряные сложило,
Обещанья не выполнив. Хоть одна
Будет избавлена от позора
И умрет свободной, чтобы, достигнув дна,
Тихо лечь — непроглоченная блесна —
Среди битых бутылок и жестяного сора,
Не желание вызывая, но зависть. Ведь это ложь,
Что с пустыми руками ныряют в бездну:
Все оставишь на этом свете, а смерть возьмешь,
Как кольцо, которое слишком тесно,
Чтобы снять его, отправляясь в путь, —
И во тьме летит небесное это тельце,
Заключив в округлом сиянье суть
Своего рассыпавшегося владельца.
* * *
Ночь. Негатив поселка.
Апофеоз небес,
Спелых, медовых. Только
Наглухо заперт лес —
Тыном, через который
Тихий огонь горит,
Падают метеоры —
Яблоки Гесперид,
Так же недостижимы,
Как вечера вдвоем,
Как голоса за ширмой
В детстве. За окоем
Капают — до любого,
Как до твоей руки,
Как до живого слова
Утром, через глотки
Первого кофе, в кружке
Синей. Чернеет пруд.
Боги свои игрушки
Здорово берегут.
Ясени, как атланты,
Возле крыльца стоят.
В сердце гуляет хладный
Краденых яблок яд.
