— Она сказала: «Такие придурки рождаются каждую минуту».
— Джим?
— А?
— Пей. Будь мужиком!
Он приложился к своей банке, икнул и бросился в ванную. И снова я слушал его блевотную песню. Когда он вернулся и сел на стул, на него противно было смотреть.
— Мне надо лечь, — пробормотал он.
— Джимми, я подожду когда твоя мать придет с работы, — заявил я.
Он встал и двинулся к спальне.
— А когда она придет, я выебу ее, Джимми, — добавил я.
Но парень меня не слышал, он исчез за дверью спальной.
Я сходил на кухню и запасся еще пивком.
Я сидел, сосал пиво и ждал Клер. Где, спрашивается, шлялась эта прошмандовка? Я не мог это так просто оставить. Я чувствовал себя полновластным хозяином, у которого все всегда под контролем.
Прикончив очередную банку, я встал и посетил спальню. Джимми лежал на кровати лицом вниз, он рухнул, как был — в одежде и ботинках. Я вернулся в комнату.
Было совершенно очевидно, что у сынка кишка тонка для крутого бухла. Мамаше Клер был нужен настоящий мужик, это тоже не вызывало сомнений. Я вскрыл новую банку и хорошенько приложился. На кофейном столике обнаружилась пачка сигарет, и я закурил.
Не знаю, сколько пива я выжрал, пока поджидал Клер, но в конце концов я услышал, как провернулся ключ в замке, и дверь открылась. Это была грандиозная Клер — совершенное тело и копна белокурых волос. Она была на высоких каблуках, но это мало чего добавляло. Ни один художник не смог бы отобразить ее великолепие в полной мере. Казалось, даже стены вытаращились на нее и абажур, и стулья, и старый плед. Чудо явилось нам…
— Ты кто такой, мать твою за ногу? Чего ты здесь делаешь?
— Ну, вот мы и встретились. Клер. Я — Хэнк, друг Джимми.
— Выметайся отсюда!
Я рассмеялся.
— Я переезжаю к тебе, детка, теперь только ты и я!
— Где Джимми? — закричала она и бросилась в спальню.
Вскоре она снова была в комнате.
— Ах ты, сопляк! Что вы здесь устроили?
Я достал сигарету, прикурил и усмехнулся.
— Когда ты злишься, то выглядишь еще прекрасней…
— Да ты просто безмозглый птенец, налакавшийся пива. Пошел домой.
— Садись, детка. Выпей пивка.
И Клер села, чем сильно меня удивила.
— Ты тоже учишься в Челси? — спросила она.
— Ага. Мы с Джимми приятели.
— Ты — Хэнк?
— Да.
— Он рассказывал мне о тебе.
Я протянул Клер банку пива. Рука у меня подрагивала.
— Давай выпьем, детка. Она вскрыла банку и отхлебнула.
Не отрывая взгляда от Клер, я присосался к своей банке. Она была в облегающем платье. Я все мог видеть. Женщины в ней было в изобилии — щедрые гроздья — наливные ягодицы, колосящиеся ноги, спелые груди. Да, грудь потрясающая.
Клер забросила ногу на ногу Юбка слегка задралась. Лодыжки были полные, и они золотились, обтянутые чулками телесного цвета.
— Я знакома с твоей матерью, — сообщила она.
Я осушил свою банку и поставил ее на пол возле ног. Тут же открыл новую, залпом ополовинил и попробовал посмотреть на Клер. Я никак не мог решиться, на чем мне остановить свой взгляд: на груди, на ногах или на уставшем лице.
— Я извиняюсь, что позволил твоему сыну так напиться, но я должен тебе что-то сказать.
Она отвернулась, чтобы прикурить сигарету, потом снова посмотрела на меня.
— Говори.
— Клер, я люблю тебя.
Она не рассмеялась. Лишь слегка улыбнулась самыми уголками рта.
— Бедняжка. Ты еще совсем цыпленок, который только что вылупился из яйца.
Она попала в точку, и это разозлило меня. Наверное, потому что это была правда. Мечты и пиво забродили во мне, требуя чего-то большего. Я глотнул пива, уставился на нее и сказал:
— Кончай мне лапшу вешать. Подними-ка лучше юбку. Я хочу получше разглядеть твои ляжки и задницу.
— Ты еще мальчик, — твердила она.
И тогда я ответил. Не знаю, откуда взялись эти слова, но я заявил:
— Я задолблю тебя насмерть, детка, только дай шанс.
— Серьезно?
— Ага.
— Хорошо, бери, — сказала она, раскинула ноги и задрала юбку
Трусов на ней не было.
Моему взору открылись огромные ляжки до самого их основания — потоки притягательной плоти. На внутренней стороне левого бедра выделялась мясистая бородавка. Долго не задерживаясь на бородавке, мой взгляд скользнул выше — в джунгли спутавшихся волос, что между ног. Цвет их был не золотистый, как на голове, а темно-коричневый. Короткие, с вкраплением седых волосков, они напоминали мне цветущий кустарник с отмершими стебельками — бледными и печальными.
Я поднялся и пробормотал:
— Мне надо идти, миссис Хэтчер.
— Как? Я думала, ты настроен на жаркую вечеринку!
— Ну… Если бы не ваш сын в спальне…
— Не волнуйся на его счет, Хэнк. Он в отключке,
— Нет, миссис Хэтчер, мне действительно надо идти.
— Ясно. Убирайся отсюда, соплежуй хуев!
Я закрыл за собой дверь, пересек холл и вышел на улицу. Подумать только, некоторые накладывают на себя руки из-за этого. Неожиданно ночь показалась мне прекрасной, несмотря на то что я шел в родительский дом.
Мое будущее легко просматривалось. Я был беден, и шансов изменить статус не предвиделось. Но я не слишком убивался насчет денег. Я сам не знал, чего хотел. Нет, пожалуй, у меня было одно желание. Мне грезилось некое местечко, где можно было бы укрыться от всех и вся и пребывать в полном бездействии. Мысль о том, чтобы стать кем-либо, не только пугала меня, но и вызывала отвращение. Участь адвоката, члена муниципального совета, инженера или кого бы там ни было казалась для меня невозможной. Жениться, завести детей, завязнуть в этом омуте семейных отношений, каждый день ходить на службу и возвращаться в лоно домашнего ада или уюта. Нет, это не для меня. Делать обычные вещи, решать обыденные проблемы, участвовать в семейных торжествах, Рождественских празднествах, справлять День Независимости, День Труда, День Матери… В общем родиться, чтобы вытерпеть все это и потом умереть? Нет уж, я предпочел бы заделаться каким-нибудь посудомоем, возвращаться каждый Божий день в убогую меблирашку и упиваться на сон грядущий.
У моего отца имелся генеральный план, который должен передаваться из поколения в поколение. Он изложил его мне.
— Каждый мужчина за свою жизнь должен приобрести дом. После смерти он достанется его сыну. Сын, прожив жизнь правильно, оставит после себя уже два дома. Следующий наследник три…
Семейная пирамида. Сражаться с житейскими бедствиями и побеждать благодаря крепкому семейному тылу. Он свято верил в это. Возьмите семью, подмешайте в нее веру в Бога, приправьте ароматом чувства Родины, добавьте десятичасовой рабочий день и получите то, что нужно — ячейку общества.
Я смотрел на своего отца: на его руки, лицо, брови и знал, что этот человек ни на что не способен. Моя мать была еще большим ничтожеством, можно сказать, ее вовсе не существовало. Я был проклят. Вглядываясь в своего родителя, я не видел ничего, кроме отвратительной беспомощности. Мало того, мне казалось, что он боится вывалиться из общей обоймы даже больше, чем все остальные. Что поделаешь, сказывалась древняя кровь крестьян и рабское воспитание. Род Чинаски-батраков разжижала лишь незначительная прослойка крестьян-служащих, которые губили свои жизни, надрывая пупок ради мелких, иллюзорных успехов. На всем генеалогическом дереве не нашлось человека, который бы заявил: «Не хочу дом, а хочу тысячу домов и сразу!»
Мой папаша определил меня в школу для богатых отпрысков в надежде, что, глядя на их спортивные авто кремового цвета, красивых чистеньких девочек в платьицах радужных расцветок, я постоянно буду помнить и знать, к чему мне стремиться — преодолеть эту извечную границу между бедностью и богатством. Вопреки его ожиданиям, я усвоил, что бедный обычно умирает бедным, что молодые богачи, соприкоснувшись со зловонием бедности, учатся относиться к нему с легкой насмешкой. Они должны выучиться смеяться, в противном случае нищета будет ужасать, мешая пищеварению. И они преуспевают в этой науке, также сказывается многовековой опыт предков. Я же уже никогда не смогу простить девчонкам той самоотверженной готовности, с какой они подсаживались в спортивные родстеры к вечно улыбающимся юношам. Они не виноваты, конечно, даже более того, вы начинаете думать, что возможно… Но нет, не может быть никаких «возможно». Богатство означает успех, а успех и есть подлинная реальность.
Какая женщина выбрала бы жизнь с посудомоем?
В средней школе я старался много не думать о том, как повернется моя жизнь в дальнейшем. Тогда казалось предпочтительнее отстраниться от этих дум…
Но вот, наконец, настал день выпускного бала. Он проходил в спортивном зале с живой музыкой, да — был приглашен настоящий оркестр. Не знаю, почему, но я все же пошел и прошагал две с половиной мили по ночному городу. Я стоял в темноте и смотрел на бал через окно, завешенное противомоскитной сеткой. Я был изумлен. Девчонки выглядели совершенно взрослыми, статными, женственными. На них были длинные вечерние платья, и все они казались красавицами. Я с трудом узнавал в них своих одноклассниц. Парни, облаченные в смокинги, не уступали девицам в лоске. Они уверенно и смело вели своих дам в танце, утопая лицами в их волосах. И музыка звучала громко, но стройно и чисто.
