— Уилл, я так счастлива, — пробормотала Мари. — Я никогда не была так счастлива. Никогда.
Я улыбнулся ей. Она сидела разрумянившаяся, с растрепанными волосами. Под моей старой рубашкой на ней ничего не было. Я никогда не видел ее такой красивой.
Мы лежали в постели, слушая шум дождя, шум улицы. Мари говорила мне, что ничего не боится. Какой сильной она начала себя чувствовать, какой уверенной.
— Ты видишь, как я хожу по твоей квартире, Уилл? Как будто не может произойти ничего плохого. Как будто я царица мира, самая умная, стойкая, самая красивая женщина во вселенной. Когда-нибудь я буду так себя чувствовать и на улице.
Я улыбнулся в потолок.
— Смейся, если хочешь, придурок. Вот увидишь. — Она села и посмотрела на меня. — Знаешь, что я собираюсь сделать в один прекрасный день?
Я покачал головой. Трудно было сопротивляться ей, когда она бывала в таком настроении.
— Хочешь знать, что я буду делать, когда ты постареешь, то есть будешь старше, чем сейчас? Когда я буду еще красивее, а ты едва сможешь забираться по этой треклятой лестнице?
— Ну скажи. — Я рассмеялся.
— Я собираюсь открыть собственную школу. За пределами Парижа, например, в Сен-Дени. Для бедных детей, на которых Франции наплевать, и там будет полно учителей, как мисс Келлер и ты.
Я смотрел на нее и слушал. Глаза ее горели огнем.
— Ты сейчас думаешь, вот, судя по тому, какая она в МФШ, потом от нее проку не будет? Ведь думаешь так, скажешь, нет?
— Ты нравишься мне, Мари, такая, как сейчас. Все больше и больше, если честно. И я знаю, что ты права. Знаю, что ты все это сделаешь. Все, что захочешь сделать. Мне достаточно посмотреть на тебя, чтобы это понять.
— Буду царицей этого долбаного мира, Уилл. Увидишь.
— Верю, Мари.
Она легла, ее голова покоилась на моей груди.
— Вот увидишь. Прекрасная школа. И там я каждый день буду чувствовать себя так, как чувствую здесь.
Я крепче обнял ее.
— Ты счастлив? — спросила она.
Я посмотрел на нее, коснулся ее лица и сказал — да.
Это была правда.
Недолгое время дни так и проходили. Мы смотрели фильмы днем после школы, занимались любовью в кресле у окна, отдыхали в постели без сна ранним вечером, наблюдая, как комната погружается в сумрак.
Мари приходила после школы и поздно вечером в субботу, когда я уже спал, принося с собой запах вечера. Она забиралась под одеяло, пробуждая меня прикосновением своего прохладного тела. Мы накидывались друг на друга, и Мари, особенно когда бывала пьяна, двигалась подо мной с каким-то отчаянием. И в те серые воскресные утра я ставил музыку, которой она никогда не слышала, — Кита Джаррета, Дину Вашингтон. На улице всегда было холодно и ни разу не показывалось солнце — только тусклый парижский гризайль, и часто ровный дождь стучал по крыше, как гравий по барабану.
Однажды я ждал, когда закроются двери вагона метро, и в вагон вошли Миа и Мари. Мы сели вместе — Миа рядом со мной, Мари — напротив нас.
— И что ты делаешь в этом поезде? — спросила Миа.
— Мы с Ариэль ходили по магазинам, выпили горячего шоколада в кафе «Де Флор», — ответила она, глядя Мие в глаза.
«Значит, она может и солгать», — подумал я.
Несколько дней спустя мы с Мией обедали в «Ла Палетт».
— Мне кажется, тебе лучше, — сказала она.
— Так и есть, — ответил я.
— Я рада. — Оно быстро глянула на меня, а потом отвела глаза. — Ты можешь рассказать мне все, ты же знаешь.
Я кивнул:
— Знаю, Миа.
— Ты многого мне не говоришь?
— Полагаю, есть многое, о чем я никому не говорю. Как большинство людей.
Она дотронулась до моей руки.
— У тебя все будет хорошо, Уилл.
— Как дела с Оливье, адвокатом?
Она пожала плечами.
Кафе наполнялось людьми. Зазвучал «Lover Man» Чарли Паркера, и темноволосая женщина, читающая за стойкой газету, прибавила громкости. Мы слушали музыку, глядя друг на друга. Наши пустые тарелки стояли перед нами.
— Знаешь, ты мог бы поехать к нам. Провести Рождество с моей ненормальной семьей.
— Миа, — произнес я.
— Ты мог бы поехать, Уилл. Не знаю, мы могли бы… — Она замолчала.
На следующий день она улетела в Чикаго, а я остался в Париже.
За несколько дней до отъезда с семьей на лыжный курорт Мари пришла и не присела. Лихорадочно металась по квартире. Толкнула меня на пол и сердито села на меня верхом. Смотрела на меня сузившимися глазами. И ни разу не моргнула.
— Возьми меня за волосы, — велела она. — Потяни.
В результате она до крови разодрала колени.
Мы лежали вместе, пока не замерзли. Она встала и завернулась в одеяло.
— Ариэль считает, что ты сексуальный, — сказала она.
— Сомневаюсь.
— Не сомневайся. Она мне сказала. Она постоянно это говорит.
— В классе она ведет себя со мной ужасно, Мари. Сомневаюсь…
— Потому, вероятно, что ты спишь со мной, а не с ней, Уилл.
Я сел.
— Мари, ты ей рассказала?
— Господи, нет. Это была шутка, дурацкая шутка. Putain! Успокойся. Она ненавидит своего отца. Поэтому всегда такая злая. С тобой это никак не связано, Уилл. Поверь мне, она бы трахнула тебя в секунду. Вчера она мне призналась.
— Вчера?
— По телефону.
— С чего возник такой разговор?
Я смотрел, как она грызет ноготь.
— Она о тебе заговорила, кажется. Она тебя хочет. Ну и что? — Она взглянула на меня. — Это возбуждает тебя, Уилл? Ты хотел бы трахнуться с Ариэль? — Мари пристально смотрела на меня.
— Нет, Мари.
Она ходила по квартире, брала вещи, делала вид, будто разглядывает книги на полках. Подошла к окну и посмотрела на город. Шторы драпировались вокруг ее обнаженного тела. Потом она обернулась. Ее трясло.
— Однажды ее отец пытался меня соблазнить. — Она скрестила на груди руки.
Я ничего не сказал, лишь натянул одеяло на колени.
— Я находилась в комнате Ариэль, ждала ее с пробежки. Сидела на ее кровати. Он вошел и попытался меня соблазнить.
Я кивнул, наблюдая за ней.
— Но потом домой вернулась Ариэль и застукала нас. Ну, его застукала.
— За какими действиями?
— Ни за какими. Он просто сидел со мной на кровати. Сказал, что хочет помочь мне с домашним заданием. Его рука лежала на моей ноге, когда вошла Ариэль. Вот и все, ясно? Но она страшно разозлилась. Недели две со мной не разговаривала.
Она села на пол рядом со мной. Я натянул на нас одеяло и стал поглаживать ее по спине.
— И это все? Больше ничего? Только рука на твоей ноге?
— Больше ничего, Уилл.
— Ариэль знает, Мари? Я имею в виду — о нас. Ты кому-нибудь говорила?
Она глянула на меня и отвернулась к окну, за которым был тусклый и слабый свет.
— Просто скажи мне, Мари. Мне нужно знать. — Я медленно вздохнул. — Пожалуйста, скажи мне, Мари…
— Нет, — прошептала она, отодвигаясь. — Никто не знает. Я никому не говорила. Ясно?
— Ясно, — сказал я. — Хорошо.
Я снова привлек ее к себе.
— Я никогда никому не скажу, Уилл. — Она расплакалась. — Никогда. Я знаю, чем это грозит. Тебе. Нам. Зачем мне это делать? К черту, Уилл, зачем мне это делать?
— Все нормально. Забыли.
Она рыдала, вздрагивая всем телом. Я обнимал ее, и мне все было понятно.
Вскоре Мари уехала домой, а я остался сидеть на полу.
В те недели я сидел в кафе и читал. Ходил в кино. Вечерами шел в «Ла Палетт» и пил. Спал допоздна, часто за полдень. Я скучал по Мари, и когда город опустел, на улицах становилось все спокойней и спокойней, по мере приближения к Рождеству, мне все больше хотелось, чтобы она вернулась.
Она слала мне сообщения. «Я люблю тебя, Уилл». «Я скучаю по тебе, Уилл». «Боже, как я скучаю по твоему телу. Comme tu me manques!»[56]
В день Рождества я поковырял жареную курицу и выпил бутылку бордо.
Когда мои родители были живы, я садился вместе с ними возле елки, и мы открывали подарки. В Рождественский сочельник, за несколько месяцев до их смерти, мы поехали, чтобы провести с ними неделю. Мы вчетвером ужинали, а за окном валил снег.
Мои родители. Изабелла и я.
После ужина папа разжег камин, и мы сидели все вместе в гостиной и ели пирог с пеканом. Потом Изабелла улеглась на диван, положив голову мне на колени. Мы вчетвером сидели несколько часов, любуясь снегом, который падал в бледном свете фонаря на крыльце.
Теперь я сидел за маленьким столом в своей квартире. Шумы комнаты. Слышался звук разрезающего курицу ножа. Звук льющегося в мое горло вина. Стук бокала, когда я ставил его на стол. Я попытался совсем замереть. Затаил дыхание и представил себя одним в Париже. В комнате в городе, затаившего дыхание.
Через несколько дней после Рождества она прислала сообщение.
Я сидел один в кафе, читая «Игру в классики»[57].
