— Я, извините, представитель от нашей домовой общественности...
В большинстве квартир никто не отзывался, значит, придется зайти в другой раз. Лидия Аркадьевна педантично записывала номера этих квартир в свой блокнотик.
На третьем этаже невольно спугнула влюбленную пару, совсем еще юную.
Очень хотелось объяснить молодым людям, что на подоконнике сидеть вредно, сквозняком может прострелить им поясницы, что курить еще вреднее, а бросать окурки на подоконник и лестничную площадку — это уж и вовсе... неэтично.
Объяснять все это было некому, потому что парочка мгновенно сбежала.
Повздыхала Лидия Аркадьевна, распахнула окно — выпустить табачный дым, подобрала окурки, и стала спускаться на второй этаж.
Дверь, обитая порыжевшей от ветхости клеенкой, показалась странно знакомой. Звонок. Еще звонок. Никого... Лидия Аркадьевна раскрыла сумочку, вытащила блокнот и карандаш, снова взглянула на дверь. Номер сорок три. Сорок три!.. «Ах ты, господи, свою собственную дверь не узнала. Это ведь совсем необыкновенный случай — не узнать свою собственную дверь! Да... Всякое может случиться с человеком!.. — Она постояла с минуту перед дверью, посмеялась в душе над собой. — Конечно, звонить в эту дверь — просто бессмыслица, потому что открыть-то ведь все равно некому».
Она повернулась и стала спускаться по лестнице.
Муж Лидии Аркадьевны умер, вот уже семнадцатый год пошел, остальные родственники уходили из жизни один за другим. В прошлом году скончалась младшая сестра, в возрасте шестидесяти девяти лет, и Лидия Аркадьевна осталась одна в своей крошечной однокомнатной квартирке.
«Вот если бы год назад я позвонила в дверь, — думала старушка, — то, конечно, Соня открыла бы... Что поделаешь, все мы смертны».
Она вышла из подъезда. То, что творилось во дворе, моментально отвлекло ее от печальных мыслей.
Посреди зеленого газона, на молодых раскидистых яблонях сидели мальчишки. Сидели, сосали леденцы, да еще и раскачивались... Старушка подалась всем телом вперед, выбежала из подъезда. В своем сером длинном пальто она походила на небольшую торпеду.
— Ах вы, простите за выражение, оболтусы! Бездельники вы этакие! Кто дал вам право на деревьях сидеть! Сидеть надо на скамейках, а не на деревьях плодовых! Слезайте сейчас же!
Лидия Аркадьевна подпрыгнула и попыталась схватить одного из мальчишек за ногу, но тот, подобно гусенице, уполз на верхнюю ветку. Там он удобно расположился и продолжал сосать леденцы.
— Вы, извините за выражение, нарушители общественного порядка! А если мы все полезем на деревья, что же это такое будет, а?
Мальчишка присвистнул, увлеченный такой перспективой, потом подвинулся, освобождая место:
— Бабушка, а вы полезайте сюда. Места хватит!
— Ах ты, шалопай, дерзкий ты мальчишка!
Она подпрыгнула еще раз. Мальчишка, уверенный в своей недосягаемости, весело заболтал ногами, но не удержал равновесия и грушей свалился к ногам обрадованной Лидии Аркадьевны. Схватить нарушителя все же не удалось. Мальчишка тут же вскочил и бросился наутек. Двое других тоже спрыгнули и с победным воплем пронеслись мимо.
— Безобразие! Вот я сейчас милицию позову, — кричала возмущенно Лидия Аркадьевна, заметно отставая от преследуемых...
«Плохо работает наша детская комната, из рук вон плохо, — размышляла она, останавливаясь у дверей с надписью «Красный уголок». — Дети беспризорные бегают. Надо немедленно об этом поговорить. — Но красный уголок был заперт. — Вот как! Это уж просто недостойно. Кто сегодня дежурит? — Она заглянула в свою сумочку, порылась в ней, расписания дежурств не нашла. — Видно, забыла дома. Это ничего. Все равно придется побеседовать обо всем с участковым. Возмутительное поведение детей, их беспризорность, попустительство взрослых... Кто-нибудь должен же этим заняться! Почему бы и не я? Каждый из нас должен внести свой вклад... Ох, как поясница-то болит... Нет, это же просто неприлично — дежурство пропускать. Интересно, а у кого ключ от красного уголка?..»
Она привычно свернула в тихий переулок, проплелась мимо литой ограды сквера. Желтые листья устлали весь тротуар, и старушечьи ботинки медленно шаркали по ним. «Все-таки общественный труд очень тяжел, — размышляла Лидия Аркадьевна. — Да ведь ничего не поделаешь. Кому-то надо позаботиться и о зеленых насаждениях... Всем некогда. А я одинокая старуха, вот, значит, я и должна...»
Участковый еще издали заметил Лидию Аркадьевну. Заметил ее и дежурный старшина — окно как раз выходило на сквер.
— Глядите-ка, товарищ лейтенант, — сказал дежурный, — ваша бабуся идет.
— Вижу, — участковый отвернулся от окна, поставил недопитый стакан молока на стол. — Я, пожалуй, в буфет поднимусь.
— Все ясно, — старшина кивнул, склоняясь над развернутым журналом. — Скажу, что вас нет.
«Вот ведь какая, — досадовал про себя участковый. — Чуть ли не каждый день ходит. Одолела совсем. Только вчера имел с ней двухчасовую беседу насчет поломки ребятами насаждений, а сегодня — снова здорово. Такая въедливая старушенция!..» Поднялся на второй этаж, в буфет, решил пока что пообедать. Доедая гуляш, взглянул в окно. Старуха сидела на скамейке посреди сквера. Сидела, выпрямившись, руки сложив на коленях. Ветер теребил какое-то допотопное украшение на шляпке. «Упрямая. Будет ждать хоть сутки. Беда с этими пенсионерами. — Участковый недовольно отвернул от окна свою румяную щеку. — Ничего не попишешь. Время зря тратить не могу. Надо идти в управление. Хотел завтра, да ладно... Сегодня и схожу». Он захватил портфель и вышел через буфет прямо во двор, где стояли милицейские машины.
Лидия Аркадьевна два раза наведывалась к дежурному, потом пообедала в «Кулинарии» за углом. Обед состоял из булочки и чашки кофе с молоком. Есть не хотелось, но раз пришел обеденный час, значит, надо обязательно подкрепиться чем-нибудь. Во всем нужен порядок.
«Обязательно надо зайти в милицию еще раз, — думала она, допивая у стойки свой кофе, — я ведь по важному вопросу».
В отделении ей ответили, что участковый уехал в управление.
— Тогда, извините, пожалуйста, передайте товарищу Митюкову, что я обязательно зайду завтра: дело очень важное.
Она попрощалась и вышла на улицу. Уже почти стемнело. Ветер слабо шелестел сухими листьями, в синеватом свете уличных фонарей все прохожие казались на одно лицо. Какая-то кошка перебежала через дорогу. У Лидии Аркадьевны тоже был кот, большой, полосатый, да вот пропал полгода назад. Нового кота заводить она боялась. Ведь в случае скоропостижной ее смерти кот останется круглым сиротой. Подумать страшно, что станет с несчастным животным...
Вот и подъезд, знакомая лестница. Лидия Аркадьевна отперла дверь, вошла в комнату и, не раздеваясь, опустилась на стул. Ломило спину, трудно было дышать, а ноги как будто свинцом налились.
Ей вдруг захотелось растянуться на полу и уснуть, непременно уснуть хотя бы на часок. Но она знала — это пройдет, надо только посидеть спокойно, глубоко вдыхая и выдыхая. Так и доктора советуют. Ну вот, уже и полегчало...
Лидия Аркадьевна согрела чайник, напилась чаю с вареньем, потом переоделась в теплый фланелевый халат и уселась писать письмо. Писать письма она любила. Правда, писать-то было особенно некому. Единственная адресатка — старая учительница, с которой она случайно познакомилась в музее. Разговорились, Лидия Аркадьевна показала приезжей гостье все достопримечательности музея, объяснила содержание картин, потом пригласила к себе... Уже много лет длилась их дружеская переписка. Впрочем, последние полтора года писем от Надежды Ивановны почему-то не было, но она по-прежнему посылала ей в Кашин письмо за письмом. Бывает ведь с человеком всякое. Может быть, Надежде Ивановне сейчас некогда писать... Да мало ли что...
Лидия Аркадьевна подвинула поближе настольную лампу. Пошарила в сумочке, отыскивая авторучку. Не найдя, высыпала содержимое на стол. И сразу увидела среди разной мелочи — ключ, тот самый ключ от красного уголка... Оторопело уставилась она на ключ. «Ах ты, господи! Вот он, оказывается, где. А я-то... Вот ведь недаром говорится: не обвиняй других, сам грешен...»
Она положила перед собой чистый тетрадочный лист. «Мой милый друг, Надежда Ивановна! — вывела крупным, школьным почерком. — Все никак не дождусь вашего письма. Время дорого, конечно, и особенно наше, старушечье, короткое время, но все-таки нехорошо, дружок, что совсем забыли меня, одинокую старуху. Уж простите меня, пожалуйста, за такие слова. В своем письме вы спрашиваете, как я живу. Живу я хорошо. Только устаю очень. Работы много. Общественный труд поглотил меня всю, с головой, но вы даже и представить не можете, дорогая Наденька, как тяжел общественный труд... Но раз надо, значит, надо, и я стараюсь по мере сил моих»...
Тут Лидия Аркадьевна отложила перо и стала вспоминать, о чем же писала подруга в своем последнем письме. Ах да. О галошах.
