— Попахивает совковством, — с недовольством заметил Володя.
— Что ж — сам напросился. Бью тебя твоими же картами. Деньги крутятся наши с тобой?
— Да.
— А приёмки с первого дня существования, по твоим словам, будут находиться в неравных условиях, ведь трудно определить, к кому понесут гриб, а к кому нет. Так?
— Так, чёрт возьми.
— А если так, то я должен позаботиться о каждом из парней. Знаешь, какую цель я преследую? — Володя с недоумением пожал плечами. — Во век не угадаешь, так как моя главная задумка — подготовка управляющих для заброшенных государством деревень. Я вижу академию, но не в общепринятом смысле этого слова. Аудитории — не замкнутые помещения с лестничной пирамидой парт, а сельские улочки с живущими на них крестьянами. Преподаватели — не кандидаты и доктора наук с их теоретическими познаниями, а поля, загоны с овцами и луга, где, в конце концов, пасутся реальные коровы. Нет у ребят возможности учиться. Образование в этой псевдодемократической стране — не для всех. Ну и Бог с этим! Мы с тобой заставим их читать книги. Сначала посоветуем, а если не захотят — заставим. Каждую главу мне пересказывать будут. Семинары станем проводить… Несуществующее в официальных документах высшее учебное заведение, — как тебе?
Такого Гадаткину пока не приходилось слышать. Слова Андрея защекотали ему пятки, потом прошлись по рёбрам, и он заелозил на табуретке, чтобы эпицентр зародившегося в теле смеха не пришёлся на лицо, а переместился куда-нибудь в коленную чашечку, но бесполезно.
— Прости, Андрюха, — промямлил он, и искорёженное от сопротивления лицо расплылось в улыбке, которая оказалась всего лишь плацдармом для последующего неудержимого хохота.
Володя, заходивший ходуном, начал отбивать неспециальные поклоны, как будто наседка быстро клевала зерно. Он, несомненно, покатился бы по полу, если бы тот был чистым. Удивление, граничившее со смятением, появилось на лице Андрея, и он подумал:
— "Ничего страшного. В смехе мы как никогда беззащитны и становимся детьми, а только ребёнок может поверить в несбыточную мечту".
— Ты такой наивный, что я тебе даже помогу, — сказал Володя, наконец, успокоившись. — И вообще, знаешь, что? Если мы разучились понимать землю, то это вовсе не значит, что она разучилась понимать нас.
Парни вышли на улицу и закурили. Батарея бутылок в беспорядке валялась под навесом. Пустая тара никому не нужна. Хотя некоторые на дух не переносят пива, но признают, что кому-то оно тоже утоляет жажду, как это с тем же успехом, к примеру, делает вода. Плохо, когда бутылки пусты. Ещё хуже, если они наполнены жидкостью, удесятеряющей жажду.
— Интересно, а где пацаны? — спросил Володя.
— Наверное, с Антохой на рынок рванули.
***
Если у города и есть система пищеварения, то это, безусловно, центральный рынок, какой имеется и в нашей столице. Ночью желудок спит, но рано по утру (с первыми покупателями) ненасытное чрево распрямляется и готово поглощать людской поток. Продавцы мяса, овощей, фруктов, приправ, домашних и не совсем домашних животных, колбас, сыра, молока и всякой другой снеди располагаются за своими прилавками и начинают выделять желудочный сок, открывая бойкую торговлю. Выкрики цен, реклама преимуществ товара по сравнению с идентичным товаром соседа, небесполезные просьбы покупателей сделать им скидку с заранее завышенной на продукт цены сливаются в протяжный гул, не умолкающий до вечера. Пряный запах, обволакивающий здание, представляет собой нечто среднее между ароматом базилика и вонью протухшей рыбы. Человеческим ноздрям чуждо такое сочетание, но свободная страна потому и зовётся свободной, что каждый уважающий себя гражданин имеет право бойкотировать тлетворный воздух. Он, конечно, может зажать нос руками, а может и задействовать рот. Правда, такой возможностью пользуются единицы, а подавляющее большинство продолжает мириться с миазмами в атмосфере.
Только на здании, где торгуют продуктами, рынок не заканчивается. Если хотите приобрести одежду, выходите на улицу и погружайтесь в толкучку бесчисленных рядов. С уверенностью можно сказать, что здесь есть абсолютно всё, кроме того, что душе угодно. Но отчаиваться не стоит. Ловкие менеджеры по продажам (так сейчас принято называть продавцов) докажут вам, что классическая рубашка в клеточку, которую Вы разыскиваете, Вам вовсе и не нужна, ведь за прилавком уже два года висят майки, достоинства которых по-настоящему можете оценить только Вы. Если, поддавшись на уговоры, Вы купите майку, то не думайте, что от Вас отстанут. На Вашу фигуру будут смотреть так, как будто кроме майки на ней ничего нет. Вы в буквальном смысле почувствуете себя голым. Не переживайте. Вас спасут, потому что только лишь по счастливой случайности за прилавком уже год скучают джинсы, которые с успехом прикроют наготу ниже пояса и будут гармонично сочетаться с майкой.
— У меня больше нет денег, — скажете Вы, когда участливый продавец предложит Вам кроссовки.
Не выпячивайте свою бедность. Это в магазины заходят поглазеть, а на рынок целенаправленно идут за покупкой. На Вас станут смотреть, как на короля, решившего погулять в народе, пообщаться, так сказать, с массами, а для этого тщательно скрывающего свои доходы, чтобы не выделяться. Не усердствуйте. В Вас всё-таки разглядят монарха и обуют по полной программе.
— Но, — попытаетесь Вы что-нибудь сказать.
— Что "но", — тут же перебьют Вас. — Кроссовки из Италии, родины Гая Юлия Цезаря и лучших в мире кроссовок.
Тут и конец Вашим сомнениям. Будучи до рынка носителем классического стиля в одежде, Вы покинете толкучку спортсменом — обманутым, но счастливым.
Близится полдень. Прибывают и прибывают люди. Рынок начинает напоминать муравейник или китайский квартал, если кому-нибудь второе сравнение нравится больше. Желудок переполняется и начинается несварение. Продукты полураспада (наркоманы) попадают в родную для них кислую среду и вступают в реакцию с законопослушной толпой щёлочи. Кражи на рынке — явление обыденное. К ним люди всецело готовы, как с раннего детства готовы к тому, что брюхо ежедневно будет трепать голод. Проблема воровства не привлекает к себе особого внимания, не будоражит общественность и никого не напрягает. Если, конечно, кто-нибудь залезет в наш карман, то мы для порядка поднимем шум, чтобы отвести подозрение от себя, потому что сами ведь тоже не прочь поживится чужим. Россия начала разваливаться тогда, когда люди стали работать в свободное от воровства время. Нормальные граждане живут в государстве, а мы со своим соперничаем: кто кого объегорит. Государство, как правило, побеждает, так как ему есть, куда нас посадить; а мы проигрываем, потому что нельзя наказать тюрьмой то, что само опирается на букву закона. На маленькую, конечно, а не на заглавную. А наркоманы — это всего лишь подножие айсберга, который пока что уносит в непонятном направлении.
В час пик Белов, Мирошниченко, Забелин и Брынза приехали на рынок и рассредоточились по залу, условившись соединиться на входе после того, как каждый закупит порученные ему продукты.
Митька огляделся по сторонам. Доверенные ему деньги он решил потратить с умом. Он стал с глуповатым видом расхаживать по рядам и прицениваться к консервам. В скором времени его ладони неожиданно зачесались, и он увидел в этом добрый знак. Неоплаченные консервы быстро прикрыли дно пакета. Выброс адреналина в кровь обострил все имеющиеся у него чувства, и Митька вспомнил, что у страха глаза велики. В данной ситуации это означало то, что ему каким-то непонятным образом удалось увеличить обзор за счёт затылка, на котором зашевелились волосы, как на голове у медузы Горгоны. Когда у пакета миновала середина, он стал совершать продолжительные вдохи и выдохи, чтобы привести в порядок оголённые страхом нервы. О содеянном Митька не жалел, предвкушая сдержанную похвалу со стороны своих товарищей. Он даже с удовольствием представил себе, как они скажут:
— Красавчик, Белов. Так держать.
***
Спасский стоял на берегу Абакана. Частокол тополей остался позади, а впереди — река, название которой переводится с хакасского языка, как "медвежья кровь". Он по колено зашёл в воду и остановился. Диск солнца отражался от водной глади. На поверхности резвились стайки окуньков, вычерчивая циркулями хребтов саморасширяющиеся окружности, которые тут же стирали невидимые ластики речки. На разных этажах деревьев-небоскрёбов щебетали птицы. Спасскому захотелось услышать соловья, но он знал, что в сибирских лесах тот не водится.
— "Знаю, что невзрачный с виду, — подумал Андрей, — а людям яркое оперенье и не нужно. Все мы к сердцам тянемся. Устремится соловьиное соло в небесную синь, разбередит душу, приглушит многовековую боль, впитанную нами с молоком матерей, а тоску не излечит — усилит её. На древнерусской печали о неведомом земля наша стоит. Три спасительных родника из-под гранитных глыб бьют: Вера, Надежда, Любовь. Про то и поёт соловей".
