– А ты зачем? Я сама сниму деньги.
Я заглянул ей в глаза и, ничего не говоря, поцеловал – сначала в губы, а затем в шею. Потом вернулся в машину и продолжал смотреть на нее через окно. Она два раза обернулась в мою сторону, пока я ждал, когда она закончит возиться с автоматом. Она улыбалась. Светилась счастьем. Она понимала, что нравится мне, что я без ума от нее.
Она молча села в машину, повернулась в мою сторону, чтобы положить сумку на заднее сиденье, и поцеловала меня.
25. Устоявшиеся отношения
Мои родители – «хорошие люди». Я знаю, что это довольно расплывчатое выражение, но ничего другого мне в голову не приходит. Если я скажу «простые люди», это будет намного хуже.
Отец с матерью долгие годы упорно трудились, постоянно во всем отказывая себе, и все же продали бар. Сам бар не был их собственностью, проще сказать, что они кое-что выручили от продажи лицензии. Этих денег и моей незначительной помощи им хватило, чтобы в конце концов избавиться от долгового бремени. Наконец-то они ушли на пенсию.
Многие клиенты бара жалели об этом. Неожиданно для себя мои родители услышали немало выражений признательности, которые их глубоко тронули. Прежде всего, мою маму. Восьмидесятилетний синьор, вечный завсегдатай бара, даже прислал письмо моим родителям. Мама дала мне его почитать.
Я испытываю сильнейшую потребность выразить вам мое сожаление, самую настоящую и глубочайшую боль, которая пронзает мое сердце при виде закрытых витрин и дверей бара, где на протяжении многих лет вы принимали меня, как члена вашей семьи. В последнее время мои ноги не позволяли мне часто, как я того хотел, посещать вас, но это не может заглушить самых теплых воспоминаний, которые я храню обо всех вас. Наш мир все сильнее захлестывает черствость, вот почему я дал волю своим чувствам. Спасибо вам за все, позвольте крепко, от всего сердца обнять вас.
Как раз в это время я взял кредит и купил дом, в котором сейчас живут мои родители. Отец вначале не соглашался на переезд. Чтобы уговорить его, я сказал, что покупка дома в Милане обернулась бы для меня неподъемными тратами, в то время как в их городе цены более приемлемые. Я ему объяснил, что для меня приобретение недвижимости станет выгодным вложением денег, а поскольку я не собираюсь возвращаться в наш город, то прошу их пожить в новом доме. Это лучше, чем оставлять его пустым. Тогда он сдался.
Таким образом, сейчас они живут тихой провинциальной жизнью. Они оба получают пенсию. Минимальную. Я им немного помогаю, но они, как всегда, стараются тратить как можно меньше. Так уж они устроены. Даже сегодня, когда у них не осталось больше долгов, они не меняют своих привычек. Они не хотят другой жизни. Покупки они делают в дисконт-центре, где все очень недорого, и часто сыр у них, кажется, сделан из пластика, шарики моцареллы похожи на резиновые, а плитки шоколада покрыты каким-то беловатым налетом. Я много раз пытался убедить их покупать более качественные продукты, но ничего не смог с ними поделать. «Ты знаешь, нас эта еда вполне устраивает, а потом, это очень вкусное печенье…» Как-то раз, чтобы отбросить предубеждение, я решился его попробовать: оно тут же, как опилки, раскрошилось во рту. Но на всех упаковках указаны известные бренды. Когда у нас был бар, мы для себя покупали самую низкосортную еду, но называлась она так же, как и высококачественная. В упаковке, называвшейся вареный окорок, на самом деле лежала лопатка; написано было ростбиф, а в пакете находился кострец; любой шоколадный крем назывался Nutella, хотя по вкусу даже отдаленно ее не напоминал.
Иногда я приношу им что-нибудь из хороших продуктов, но после того, как я объяснил им, что на самом деле представляют собой их сыр, мед и вино, они сказали:
– Ты это для нас не открывай, отвези лучше домой, сам съешь. Ты же знаешь, мы в этих вещах не разбираемся.
Это правда, разницы в продуктах они не видят. Или, пожалуй, видят, но предпочитают брать то, что едят обычно. Не потому, что это вкуснее, а потому, что привычнее, даже по вкусу. Новый вкус выбивает их из колеи, они даже не могут понять, нравится он им или нет. Они часто говорят: «Да, это вкусно, но не понимаю, что такого особенного находят в этом люди, послушать их, так это невесть что…» Возможно, с годами их вкусовые рецепторы настроились на четыре элементарных вкуса. Однако они разбираются во вкусной еде, потому что, когда я обедаю у них, для меня они готовят совсем из других продуктов. Моя мама в магазине складывает продукты в две корзины: хорошие она берет только для меня. Например, пармскую ветчину. Когда мама открывает для меня упаковку с сыровяленой ветчиной, глаза у нее сияют, как у ангела Благовещенья. Страшно довольная, она говорит мне: «Эта ветчина на самом деле вкусная, я ее специально для тебя купила».
Если я положу на тарелку отца кусок окорока, купленного специально для меня, он сначала откажется, но потом все-таки съест. Он, кстати, подметает все, что остается от обеда. Мама мне всегда говорит: «Если не можешь доесть, оставь на тарелке, папа сегодня вечером съест». Если еда остается после ужина, то ее убирают в холодильник, а на другой день за обедом ставят перед отцом.
Они ни в чем не нуждаются, такая жизнь их вполне устраивает. Если бы я попытался изменить их привычки, я бы не сделал их счастливее. Напротив. Нельзя ущемлять в человеке чувство собственного достоинства, надо понимать, что каждый живет в соответствии со своими мерками. Они провели вместе почти сорок лет, прекрасно изучили друг друга, причем отношения между ними очень деликатные. После долгих лет, прожитых вместе, у них сложились особые взаимоотношения, я должен только стараться не вмешиваться в них.
У них выработалось сугубо практичное отношение к вещам и еде. Для них еда не удовольствие, а обыкновенная пища. Те же вещи они покупают только в зависимости от их назначения, эстетический вкус при этом не играет никакой роли. Они, например, ни за что бы не купили дорогую ручку, они даже не в состоянии понять людей, которые это делают. «Достаточно того, что она пишет. Зачем тратить лишние деньги? Зачем идти смотреть фильм в кинотеатре, если его все равно через год покажут по телевидению? А зачем нам платные телеканалы, мы смотрим то, что показывают по обычным…»
Их жизнь подчинялась привычкам и неизменному распорядку дня. Теперь, когда они вышли на пенсию, они внесли в нее только небольшие изменения. Например, когда мама по утрам уходит за покупками, она оставляет спящему еще отцу записку. «Я ушла в магазин. Я принесу тебе твою газету». Кофе они всегда готовят на плите, так что отцу надо всего лишь зажечь газ. Записки для этого не требуется, потому что это уже давно заведенное правило. Раньше, когда у них был бар, она ставила турку на плиту еще вечером. Свою первую чашку кофе отец предпочитал сварить в турке, потом в баре он уже выпивал вторую. Теперь, помимо кофе, она оставляет ему на салфетке таблетки от давления и диабета, словно это конфеты, которые принес ночью Дед Мороз.
Меня всегда умиляли мамины записки. Эти записки были маленькими знаками внимания, которыми они обменивались между собой и пронесли через всю жизнь, а я ни одной женщине так и не сумел доставить этого маленького удовольствия. По крайней мере, до сих пор.
Моя мама мало изменилась, после того как вышла на пенсию. Она продолжает заниматься домашними делами, у нее появилось больше времени на хождение по магазинам, теперь она может дольше кружить по центру города, но, в общем-то, ее не пугает избыток свободного времени. Бар не отнимал у нее слишком много внимания, она была больше матерью и женой, и продолжает оставаться ими. Ее отличает внутреннее спокойствие, возможно, потому что от жизни она на слишком многое не рассчитывала, она и не была сильно разочарованной.
Отец же сейчас производит впечатление беспокойного, суетного человека, его мучает ощущение того, что он многое упустил, многого не успел. Нелегко в одночасье перестроить свою жизнь, когда прежде ты все время должен был гнаться за ней. После того как он годами только и делал, что работал, у него вдруг появилась бесконечная уйма свободного времени, и он не знал, как им следует распорядиться. В первые дни после выхода на пенсию он был скорее похож на сумасшедшего: каждые два дня переставлял горшки с цветами на террасе, белил и красил стены, ограды, полки, чинил велосипед, пилил доски, приколачивал, сверлил. Он постоянно жаловался и что-то бурчал себе под нос. Мне об этом рассказывала мама. Зная свою мать, я понимал, что если уж она делилась со мной своими опасениями, значит, ей на самом деле стало тяжело с ним ладить, потому что мама всегда была удивительно скрытной женщиной. Она сказала, что его теперь ничто не устраивает и все раздражает: на дороге он бесконечно сигналит, потому что никто, кроме него, не умеет водить машину, если в доме ведут какие-нибудь ремонтные работы, то он ворчит, что работают ремонтники из рук вон плохо. Он упрекает ее за то, что она постирала его брюки, они, на его взгляд, были еще чистыми, жалуется, что даже на минуту нельзя оставить вещи без присмотра, как их тут же отнесут в стирку.
