Уже покидая Японию, на борту прохладного самолета, мне показалось вдруг, что-то столь же радужное, переливающееся всеми цветами побежалости как будто промелькнуло в иллюминаторе. Возможно, это и был он — дух изрезанных островов, вытянутых вдоль огромного и надвинувшегося континента под именем Евразия. А может, меня в заблуждение ввели просто радужные рефракции — или как там это называется — двойных стекол самолетных иллюминаторов. В общем, что-то снова странно потревожило сердце и не оставляло его долгое время. Тревожило, тревожило, но все же где-то уже над территорией Восточной Сибири, в районе Новосибирска, оставило.
Что же, прости! — сказал я всему этому, словно чувствуя свою объективную беспредельную вину. Да так оно и было. Я вздохнул и забылся бескачественным сном вплоть до самого Амстердама.
В общем, все в этом местечке Ойя было необыкновенно красиво и почти нереально. В особенности для нашего русского глаза и зрения, рассчитанного на протяженные пространства и пологие, почти незаметные и вялые вздымания растянутых на десятки километров утомительных холмов. Внутри же самих белозубых каменьев с незапамятных времен располагается один из древнейших скальных храмов с гигантскими барельефами Будды и его бодхисаттв, постоянно, по уверениям знатоков, меняющихся местами, отчего, увы, от древности уже осыпается, отслаивается верхний слой мягкого слоистого отсыревшего камня. По соседству с храмом из одной такой же монументальной скалы высечена и огромная местная богиня размером в двадцать семь метров. Кажется, что она просто проявлена мягкими касаниями теплого камня влажными, как коровьими, губами постоянно обитающего здесь незлобивого и почтительного ветра.
Внутри же каменных нагромождений многими поколениями местных каменоломов выедены гигантские мрачноватые залы, количество которых просто неисчислимо (во всяком случае, мной) и каждый из которых размером мог бы посоперничать с залом Большого театра. В одном из них сооружен сумрачный и холодный католический алтарь, где в пору моего посещения как раз происходила свадьба по этому обряду. Хор с его «Аве Марией» звучал загробно и потрясающе. К тому же невероятный рельеф этих антисооружений (в том смысле, что они не сооружались, а выскребались, как антимиры) огромным количеством всяких кубов, параллелепипедов, квадратных и продолговатых выемок и углублений, впрочем, вполне нечеловеческого размера, напоминали собой воплощенную мечту безумного Малевича с его неземными космическими архитектонами. В одном из таких гротов мне самому довелось выступать с токийским саксофонистом, поражаясь неожиданной и мощи и наполненности своего голоса и дивным резонансом. Но было холодно. Даже дико холодно при наружной жаре +37 градусов. Зрители кутались в шерстяные свитера и куртки. Один из таких отсеков, как естественный холодильник, забит хранящимися там годами грудами ветчины, колбасы, буженины и прочих обворожительных нежнейших мясных изделий, что предполагает возможность длительного выживания в этих подземельях значительного числа сопротивляющихся при осаде во время какого-нибудь глобального военного противостояния.
Какого такого глобального? —
Обыкновенного, какие и бывают от времени до времени, не давая в разъедающем благополучии и умиротворенности окончательно исчезнуть тому, многократно воспетому, жизненному героизму. —
Что ты имеешь в виду? —
Что? Да совсем нехитрое. Вот что. —
Все вокруг пылает и рушится. Враг захватил уже всю страну, легко форсировав на современных видах транспорта водные преграды, и подступил прямо к предместьям Ойя. Буквально считанное, в несколько десятков тысяч, население, оставшееся от прежних многочисленных японцев, ринулось сюда и ушло в глубину пещер. Взрывные работы, проводившиеся в спешке с целью завалить слишком широкие входные отверстия, загороженные к тому же весьма непрочными, хотя и бронированными дверями, не только обрушили все входы, но и нарушили систему вентиляции и, естественно, сепаратного освещения, до сей поры действовавшего безотказно. Ситуации войн и всяческих вооруженных конфликтов полны подобных непредусмотрен-ностей и даже больших несуразностей, типа уничтожения одними своими боевыми частями других своих же, обстрела собственных городов и позиций, уничтожение жизненно необходимых самим же производств и целых отраслей хозяйства. Да ладно, не до этого.
Колеблющиеся и блуждающие всполохи факелов, отбрасывающие грязные угрюмые тени, сжирающие последние крохи живительного кислорода, выхватывают из темноты мокрые осунувшиеся лица:
Мне плохо, плохо. Я задыхаюсь! —
Ну, миленький, ну, потерпи! —
Не могу! Не могу! —
Кто-нибудь, помогите! Помигииииитеее! — несется по гулким бесчисленным закоулкам и отражающим пространствам. Никакого ответа.
Начинает ощущаться недостаток пищи и питьевой воды. Сезон дождей еще далек, и через оставшиеся невидимые отверстия в подставленные тазы и жбаны капает редкая просачивающаяся грязноватая водица. Единственный бьющий внутренний источник весьма маломощен, находится под специальной и неусыпной охраной. Но и он иссякает, истончается, не в силах обеспечить многотысячные толпы страждущих и изнемогающих в непроветриваемых помещениях. Через некоторое время вместе с нахлынувшими откуда-то, словно почуявшими зов беды и своего дьявольского призвания пожирающими тварями на обитателей находит и страшная эпидемия неведомой и губительной болезни. При отсутствии каких-либо медикаментов больных, пылающих в горячке и бормочущих уже даже и не японские, а какие-то космически-неразборчивые слова, вылечить не представлялось никакой реальной возможности. Решено стаскивать их в отдельный отсек.
Тише, тише, осторожнее клади! —
Тут ничего не видно. —
Медленнее, на ощупь. — При этих словах лейтенант чудом, просто по наитию отпрянул головой, и мимо него пронеслось непомерного размера с разинутой пастью, из которой торчали три шиловидные окровавленные зуба, разросшееся существо. Впрочем, и к счастью, в темноте лейтенант ничего этого рассмотреть не мог, хотя, конечно, ощущал просто всей вздрагивающей кожей. Что это было? Скорее всего, это был уже даже и зверь, не животная тварь, а чудище, предвещающий всеобщую парлайаю демон. Лейтенант с трудом перевел дыхание.
Неожиданно факел, почти упершись в его лицо, буквально ослепил и обжег кожу. Голос скомандовал:
Спиной ко мне! Ноги расставить! Руки на стену! — Ты кто? —
Молчать! Исполнять! —
Лейтенант последовал приказу. Затылком сквозь коротко стриженные волосы он почувствовал жесткую и леденящую сталь ствола.
Шире! Ноги шире. —
Да уж и так широко. —
Молчать! —
Я шире не могу. —
Молчать! Повторяй за мной: Я лейтенант Сато!.. — Я лейтенант Сато!.. — Лейтенант, легко и ничего не чувствуя, повторил свою столь знакомую, но уже будто бы отчуждавшуюся от него в эфирные слои мироздания, фамилию.
Являюсь лейтенантом Сато… ну, повторяй! — Являюсь лейтенантом Сато! —
Поскольку я и есть лейтенант Сато! Ну! — Поскольку я и есть лейтенант Сато! —
За спиной раздался хриплый хохот: Я пошутил!
— Лейтенант обернулся и в блуждающем пламени, приближенном к лицу шутника, признал в нем капитана Хашаши. Капитан, горько смеясь, поднес к своему виску пистолет и нажал курок. Выстрел был негромкий, вроде щелчка пальцами. Всего несколько капель обрызгали лицо лейтенанта. Основное скользкое содержимое выплеснулось наружу из черепа в выходное отверстие пули. Капитан упал. Моментально в том направлении промелькнуло несколько стремительных и крупных существ. Лейтенант медленно попятился и, давя сапогами визжавшее мясо, попытался бежать. Но силы оставили его. Кругом все пищало и шевелилось. Лейтенант осел, уже ничего не ощущая и не о чем не заботясь.
Количество тварей было несчетно. В темноте им было легко группами нападать на людей и стремительно обгладывать до костей, так что даже находящиеся буквально по соседству не успевали среагировать. Потом эти демоны разрослись настолько, что стали нападать на людей в одиночку, легко расправляясь с ослабевшей и неориентирующейся в потемках жертвой. У самих же демонов глаза горели неугасимым огнем, что служило единственным способом их опознания в темноте и идентифицирования заранее, издалека, до приближения лицом к лицу. Это, правда, мало чего прибавляло уже полностью деморализованным обитателям подземелья. Все в панике бросались в разные стороны, но, увы, все эти разные стороны были тесно заставлены холодными и бесчувственными, не пропускавшими ни в каком направлении, каменными нагромождениями. Так что оставалось либо безмолвно погибать, либо, сбиваясь такими же кучками, огрызаться в разные стороны в надежде если и не погубить, то хотя бы отпугнуть монстров, которые со временем разъелись настолько, что уже походили на влекомых некой неодолимой потусторонней силой в определенном направлении, массивных борцов сумо, с трудом протискивающихся в боковые тесные каменные лазы и проходы, где, единственно, и можно было человеческим существам теперь искать спасения. При случайно набежавшем отблеске факела обнаруживался огромный, колышущийся и поблескивающий черной, почти лакированной, мощно-складчатой влажно-жирноватой кожей, жидковатый, если можно так выразиться, массив некой зооморфной массы, напоминавший исполинских покачивающихся червей. Монстры, неторопливо и заранее уверенные в своем превосходстве и безропотности первых попавшихся, подползали к ближайшим и начинали неторопливо отгрызать по маленькому кусочку под гробовое уже молчание полностью загипнотизированной жертвы и ее соседей. Размеры этих существ ныне превышали размеры хорошего быка, но в подземелье все это трудно было рассмотреть. Только потом уже, при последнем ослепительном свете, когда все вдруг раскрылось и раздвинулось во все стороны и осветилось непомерным кратким завершающим светом, гигантские белые скелеты, в момент освободившиеся от стремительно сгоревшей жирной, отвратительно смердевшей дотлевающей плоти, смогли дать хоть какое-то представление об их реальном финальном размере.
