Над Красным проспектом кадил жаркий и шумный день.
Они заприметили древесный клочок с лавками прямо посреди проспекта и забрались туда, думая, что никто там не помешает.
Она взялась за булку из столовой, но тут же отложила, скривившись.
– Так невкусно?
Печенье ей тоже не понравилось, но надо же было что-то есть, и она откусывала от квадратиков с узорами и запивала соком. Им бы поучиться у бабушки, вот у нее было печенье. Такое вроде овсяного, но не овсяное, а из ржаной черной муки, которую она замешивала с маслом, сметаной, жиром, делала кругляши, клала на сковородку и – в печь. Ну, это просто у нее такое сердце было. Я где-то читала, в “Крестьянке”, что ли: готовьте с добрыми помыслами. Даже так: это и есть ваши помыслы. Вот глупость. Не люблю готовить. Всегда удивлялась бабушке: встать чуть свет, растопить печку, месить тесто, возиться часа два-три, чтоб потом мы все сразу смели.
– К нам кто-то идет?.. Или просто мимо.
Но мужик в грязно-белой футболке и синих спортивных штанах подошел к ним.
Был он морщинист, ушаст, шея заросла сивой шерстью, из-под густых бровей ярко синели маленькие глазки. Кого-то он напоминал.
Мужик оскалил прокуренные редкие зубы и сказал:
– А я видел вас. Как вы в парке кантовались. Еще удивился, что туфельки как у кроватки стоят.
– Босоножки, – поправила его девушка.
– Ага. Не помешаю? – Он сел рядом. – Но кто ж так поступает. Не по уму. Тут у нас, конечно, можно сказать, всемирный перекресток, ко всему привыкли, народ отовсюду и по разным параллелям кочует, геологи, бичи, таежники. А у странника кто украдет?.. – Он почесал выпуклыми провяленными табачным дымом ногтями загривок, прокашлялся. – Но бывают казусы. – Он покосился на спутника девушки. – Дайте, пожалуйста, сигаретку, если есть, конечно.
Закурил.
– Сами-то, извиняюсь, откуда?.. Мм, и далече?
– На Алтай.
– А там?..
– В заповедник.
Лицо цветом в древесную кору скукожила улыбка.
– А я же так и понял, еще утречком. Почуял – свои, лесные. Только без сноровки: туфельки кто ж так аккуратненько ставит на ночь. Обувь под голову кладут. Народ разный. Один мой корешок, ну, друг, можно сказать, точнее, сообщник по экспедициям, на доверчивости своей сильно накололся, то есть в натуре погорел. Сезон провел в Алданских горах, вернулся, справил прикид, рассовал башли, то есть капусту, по карманам, – решил культурно отдыхнуть, то есть подышать не комарами-гнусом-дымом, а, извиняюсь, дамским и вообще, ну, короче. Купил билет в театр. – Рассказчик в несколько затяжек истребил сигарету, посмотрел печально на окурок, отщелкнул его в траву. – Там некая постановка шла. Что-то Островского, например, или, короче, “Гамлет”, – спектакль. Он первое действие чин чинарем все усидел, косяка давя, то есть шпаря по сторонам на, в общем, женский пол, так что ему не до Гамлета было. Но Гамлет возник в буфете, когда тайм-аут объявили. Пить или не пить. – Рассказчик выставил желтые зубы, хохотнул. – А этот вопрос всегда не в пользу решается, то есть жизни, здесь всегда ноль – один, вечный, короче, во всех смыслах ГОЛ! Ну, он заказал коньяку. Махнул, то есть слегка промочил горло, ста граммами-то. Пошел в туалет смолить, вытащил пачку дорогих сигарет, достал сигарету, попробовал, отломил фильтр, покурил – не накурился. Вторую начал. А уже звонят, всех вызывают. Он со всеми было намылился, но – сто грамм? а? это же что, издевка, – дал, короче, крюка в буфет, еще хватил сотку. Подумал – и еще одну. Уже стало по себе. Но в зале все потом курить хотелось… извини, сигаретку? – Он снова закурил, блаженно замолчал, пуская широкими коричневатыми ноздрями дым. – Так что он еле вторую серию досидел – и сразу побежал курить. Потом в буфет. Начал озираться. Какую же ему бабочку закадрить. А они все в пудрах, духах, неприступные, как Алданские горы. Или пороги на Зее. Он что-то попытался одной вякнуть, ну, крючок слегка закинул. А та голым плечиком вшить! – и все соскользнуло. А корефан почувствовал себя прямо-таки гнусом, гнусно, короче. Во всех смыслах. Он вроде бы к двум другим барышням в теле, с бусами. Так там выдвинулись хлыщи, дуэлянты, чуть ли не в этих колпаках, какие носили при царе, короче, шляпах. Ну что делать. Можно б, конечно, пальцами в глаза, другому по… короче, устроить кадриль с брызгами, но он думает, поведу себя культурно, хотя у меня и нет… этого… цилиндра и шашки. И он эдак с ампломбом во всех смыслах вытягивает двумя пальчиками ма-а-ленькую, гы-ы, пачечку капусты, берет коньяку фужер и пьет, смакуя, маленькими глотками, конфетой заедает. Шик! Приятно. Ну и еще. Короче, почти всю третью серию пропустил. В темноте ходил-ходил, искал-искал свой стул. Нету. Люди, то есть зрители, уже смотрят на него, а не на Гамлета. И дуэлянты с угрозой шипят. Или там змеи у них в цилиндрах. Вдруг кто-то мягонько так: цоп-цопэ его за пинжак, садитесь, мужчина, со мной свободно. Он и сел. Очнулся голый на берегу нашего моря – Обского водохранилища! – выпалил рассказчик и засмеялся: смех его напоминал звук трескавшейся коры. Он посмотрел, какое впечатление произвел его рассказ и неожиданное резкое перспективное сокращение, и попросил еще одну сигарету. Под третью сигарету он дорассказал историю своего друга, как он, очнувшись, добирался до ближайшего жилья с пляжа, где очутился со своей театралкой после спектакля, может, решил таким образом продолжить культурное времяпрепровождение, и с чьего-то забора стянул драный халат – натурально бабский – и заявился на станцию, как артист с погорелого цирка, милиционер так сразу на него и уставился, как будто это призрак на башне. А он, стараясь выглядеть солидно, спросил, который час. Голый мужик в бабском халате. Милиционер даже ничего не ответил, а только кивнул изумленно в сторону вокзальных часов. Но потом уже взялся за него. А мужик говорит: я и сам хотел поинтересоваться у вас, не проходила ли здесь такая… такая, короче, театралка во всех смыслах. Возможно, в мужском костюме для маскировки, у ней еще бородавочка на веке.
Замолчав, мужик вздохнул. Можно было подумать, глядя на его футболку и трико, что все это произошло с ним и совсем недавно, позавчера.
– А я в этом сезоне пас, – хрипло проговорил он, глядя куда-то в марево несущегося взад-вперед Красного проспекта. – Обстоятельства не допустили.
У него обнаружили язву, лечился. На марштуре как? То жрешь до отвала, если, короче, ну, рыба пошла или рогача завалили, а то сухарями с водичкой пробавляешься. Вот через это и болезни всякие. Организм выматывается. Паршиво, конечно, сидеть Ильей Муромцем, короче, во всех смыслах. По глотку бичевской жизни скучаешь. Она как будто даже какая-то воровская. Ну, вообще-то, короче, там с зоны много парней. Нет, я во всех смыслах имею в виду: отпахал, а потом пир горой, ширрокий народный загул. Как вор: пошерстил – и карусель-малина. Это сравнение ему на ум пришло вот теперь, когда врачи его повязали во всех смыслах, короче. И он додумался от тоски до философского обобщения: есть во всей нашей жизни что-то воровское. Но опять же так прикинешь, если с другой стороны, у кого ты крал? Ну там, может, по мелочам, по необходимости, чтобы выжить, вылечить душу и больную голову, ну там какую-нибудь, например, ерунду как бы ничейную, канистру керосина или запчасти от “Вихря”, – речь не об этом. А вот: проснесся ночью, лежишь думаешь: вор. У тебя-то такого еще не бывает, сказал он, скашивая на него свои крошечные синие лесные глазки, по молодости. Он перевел взгляд на девушку. Снова взглянул на него, помолчал.
– Ладно… Пойду.
Но еще некоторое время сидел, не уходил, рассказывал, как он лечится и ждет осени, – осенью с Алданских гор придет друг, Вадя Турта, с золотишком… хрипло засмеялся он, и начнется культурное провожание времени.
Наконец он решительно тряхнул авоськой, собрался с духом, встал, пожелал им удач во всех смыслах и пошел дальше – через вторую линию Красного проспекта.
– Я думала, будет просить денег, – призналась она, – на выпить.
– Даже закурить на прощанье не стрельнул, – ответил он. – У этих людей под шерстью сердца бессребреников.
Мужичок удалялся по сизому от чада Красному проспекту.
– У него же язва, – вспомнила девушка.
Время выпило всю тень, они вынуждены были оттуда уйти. Да и дышать там уже было нечем.
До отправления поезда еще оставалось несколько часов.
Красный проспект бесконечно тянулся куда-то.
– Так совпадают пространство и время, – сказал он, взглянув на часы, а потом на перспективу Красного проспекта. – Известная мысль, что даль – это будущее. Вон смотри, тот мрачный дом, вон, из бурого кирпича, видишь?
– Вижу, – нехотя взглянув туда, проговорила она.
– Это и есть будущее, если мы туда пойдем. Только нас там еще нет.
Она покосилась на него:
– И что это означает?
– То, что будущее можно не только предвидеть, но и видеть. В этом магия пространства.
– Но мы туда не пойдем, – сказала она.
