– Наверное.
– Ну! Лучше бы я заночевал на лавке перед входом.
– Не злись.
– Ты боишься пожара?
– Да, кстати, мы заперты. Но… просто мне как-то неприятно.
– Раньше ты не обращала на это внимания.
– Хорошо, кури.
Он чиркнул спичкой, встал и отошел подальше.
– Табак ублаготворяет, – сказал он. – И чувствуешь себя приобщившимся к культу… Ты обиделась?
– Нет.
– Давай ужинать. Откроем тушенку. Хлеб есть. Сыр. Лимонад. Печенье забыли купить.
– Да ничего… Мм, не режь, пожалуйста, хлеб… вытри сначала жир. – Она поперхнулась, закашлялась. – Я не буду.
Он удивленно смотрел на нее:
– Вообще… странно все это. Ведь я, кажется, предупреждал.
– О чем?
– О том, что туда, куда… то есть там, где мы будем жить, нет ни магазинов, ни ресторанов. И нам придется вести жизнь простую. И здоровую. Так?
Она кивнула.
– И что у тебя не будет шикарных нарядов, – продолжал он, – что твоими подругами будут птицы, ну, или какая-нибудь жена егеря, или дочь скотовода. – Он сглотнул. Запах свиной тушенки и хлеба мешал говорить.
– Я все помню, – сказала она, – давай есть.
Он хмуро взглянул на нее и принялся намазывать тушенку на хлеб. Ноздри девушки подрагивали. Она взяла бутылку.
– Откупорь, пожалуйста.
Она торопливо отпила из бутылки.
– Но там озеро, тайга, – говорил он, добрея от еды, – а это значит, что к столу можно подавать, например, копченого тайменя, пироги с оленьей печенкой…
Она приложилась к бутылке.
– …провяленное мясо кабана.
Она судорожно вздохнула. Он взглянул на нее, жуя. Она сморгнула слезы.
– Крепкая газировка? – добродушно спросил он, беря бутылку. Отпил, не вытерев жирных губ.
Она больше не притрагивалась к бутылке. Жевала хлеб.
Утром появился сторож и отпер дверь. Они умывались в струйке питьевой воды, бившей вверх из декоративной каменной вазы на лужайке перед входом. Первый автобус привез работников аэропорта в форменных рубашках, синих брюках и юбках. Сторож уехал.
Надо было отправляться на поиски гостиницы. Она не хотела оставаться одна. Он доказывал ей всю нелепость этой прихоти, – что же им, таскаться по Бийску с вещами? Камеры хранения там не было. Попытки с кем-нибудь договориться окончились безрезультатно. Никто не соглашался взять их вещи – а вдруг что-то исчезнет? кто будет отвечать? И девушка упорствовала, за ней этого раньше не замечалось – слепого упорства.
– Но мы же не будем еще одну ночь сидеть здесь? – спросила она.
Он подумал.
– Не знаю.
– Но как-то неудобно снова напрашиваться к тому дядьке, – сказала она.
– Может, дежурить будет другой.
– И неизвестно, разрешит ли ночевать здесь. Лучше уж перебраться на железнодорожный вокзал. По крайней мере там есть камера хранения, – торопливо проговорила она.
Он взялся за рюкзак, взвалил его на спину, подхватил сумки и молча пошел к остановке. Они уехали в город.
Сойдя на одной из остановок, устроились на лавке возле жилого дома; она купила в ларьке пирожков с повидлом, воды, спросила у продавщицы, где бы им отыскать гостиницу с местами, – та посоветовала одну гостиницу на окраине, объяснила, как добраться.
И только они взялись за пирожки – хлынул дождь. К этому шло, со вчерашнего дня парило. И вот рванул ливень, они мгновенно промокли, пока бежали к ближайшему подъезду. Спрятались под козырьком.
По тротуару неслись потоки воды с листвой, смятыми бумажками, окурками, стаканчиками из-под мороженого.
Из подъезда вышла толстощекая сивая бийчанка в нарядных белых туфлях, лимонной юбке и сиреневой блузке. Мгновенье она изумленно смотрела на безудержный ливень и коричневый поток, прижимая черную лакированную сумочку с блестящими застежками толстой рукой к бедру, потом взглянула на бледную рыжую девушку с синеватыми кругами под глазами, на ее спутника, на их вещи, снова возвела изучающие глаза на девушку – и в них появилось какое-то прискорбное выражение, губы слегка презрительно покривились. Девушка отвернулась. Он закурил. Дым не рассеивался сразу. Бийчанка смотрела. Девушка вдруг вышла из-под козырька, хотя ливень только начал ослабевать.
– Постой, – сказал он, – куда ты…
Она не оглядывалась. На лице бийчанки появилась улыбка. Он бросил недокуренную сигарету в поток, взгромоздил на спину рюкзак, взял сумки.
– Объясни, в чем дело…
Она шла не отвечая, дождь обливал ее веснушчатое лицо, тусклые рыжие косы.
– Куда мы идем?.. Я чувствую себя вьючным животным… Тебе захотелось вымокнуть?.. Слышишь ты?
– Да.
– Хорошо… черт!
Их обдала брызгами проезжающая машина. Он выматерился. Она шла зажмурившись, ничего не видя. Он продолжал изобретательно ругаться, учитывая местные особенности: вшивые скотоводы, сибирские чурки, маньчжурские валенки… Она вдруг засмеялась, по ее щекам текли слезы.
– Ну подожди, – попросил он.
Они остановились возле сосен с красновато-желтыми, источавшими аромат стволами. Дождь перестал. Он достал сигарету. Она отвернулась.
– Все-таки… что произошло?
Она молчала.
– Рюкзак некуда поставить, – пробормотал он, оглядываясь. – Хорошо путешествовать с ослом… А? Нет, тогда в гостиницу не пустят… Смотри.
По мокрой солнечной дороге ехал всадник в синем спортивном костюме, высокая гнедая кобыла перебирала ногами в белых чулках, из-под копыт вырывался сочный цокот, но этот звук как-то не совпадал с грациозным движением ног. Всадника заслонил автобус. Пассажиры не выворачивали шеи, чтобы получше его рассмотреть. Автобус проехал, и снова стал слышен цокот. Всадник неспешно проехал мимо рыжей девушки и молодого мужчины, заросшего светлой курчавой бородой. Лошадь как бы танцевала на месте, и всадник, подчиняясь ее ритму, привставал и опускался, и странным образом они все-таки двигались вперед.
– А тут где-то вправду неподалеку Великая Степь, – проговорил он.
– Так, может, нам туда сразу и надо было? – спросила она. – Завербоваться в Монголию. Жить в юрте. Прямо… Там что? какая-то степь? пустыня?.. Ах, Гоби. Вот и Гоби… А что дальше?
Он покосился на нее.
– Можно считать, что за Алтаем ничего уже нет. Здесь географический и психологический порог.
Она провела рукой по животу и ничего не ответила. Но чуть позже – он уже докурил и нагнулся над рюкзаком – сказала негромко и внятно:
– Гена, я беременна.
Он взглянул на нее снизу.
– Да, – сказала она, как-то бессмысленно улыбаясь.
На окраине Бийска в двухэтажной кирпичной гостинице дежурный – черноглазый лысый, смуглый мужчина в невероятно белой рубашке – повел их по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, отомкнул дверь и, улыбаясь в подстриженные усики, скромно, но не без гордости сказал: “Вот номер”.
Это была огромная комната на пять человек – пять кроватей стояли вдоль стен, одна у окна; стол, зеркало в деревянной раме, на полу ковровая дорожка, здесь же раковина с краном; и диван, обтянутый белой материей. Девушка уставилась на диван. Черненькие лаковые глазки дежурного заиграли.
– Конечно, нет горячей воды, и туалет направо по коридору, но… неплохо, мм?
Он кивнул.
Дежурный прикрыл дверь.
– Рассчитаемся сразу, – тихо и деловито сказал он.
– Сколько?
Дежурный на мгновенье задумался.
– Двадцать пять рэ.
Взял деньги не глядя, улыбнулся девушке, сверкнул лысиной и исчез.
– Диван, – сказал он, – как у Ленина в Горках. Только здесь горки повыше.
Посреди обшарпанного номера с железными армейскими койками диван выглядел торжественно, как музейный экспонат.
– Мне он напоминает какой-то… саркофаг, – пробормотала девушка.
Он прошел к окну и распахнул его. Постоял, глядя на улицу. Девушка села на взвизгнувший стул. Он обернулся.
– На диване же мягче.
– Здесь удобнее.
– …Что бы ты попросила у Ленина?
Она испуганно взглянула на него.
– Ну представь. Мы сюда входим, а он сидит за столом. Музыку слушает. “Аппассионату”. – Он включил радио. И действительно, донеслась музыка: щелканье кастаньет, гитарные переборы.
Она улыбнулась, пожала плечами:
– Ничего.
Журналист-международник рассказывал об Испании. О маврах, Гранадском эмирате, Воротах Солнца в Толедо, о Франко и перекрестке улиц Алькала и Хосе Антонио в Мадриде.
– Ну как, представь, Ильич, любое желание может исполнить… Совсем ничего?
Она кивнула.
– А ты?
– Ну, мне тоже расхотелось… хотя…
Он подошел к умывальнику, открыл кран, набрал пригоршню, плеснул в лицо, потом сунул голову под струю.
– Нет, я бы много чего заказал, – сказал он, рассматривая отраженные в зеркале стену, спинки коек, шкаф, рыжую девушку с веснушчатым усталым, но светящимся лицом, пышную стеклянную люстру.
По радио передавали новости.
Он перевел взгляд на деревянную облупившуюся раму зеркала в петлистых ходах короедов.
