— У вас их так много, месье Толю?
— Моя жизнь была жульничеством, и вам это хорошо известно, так же хорошо, как и мне! Вам хорошо известно, что я преподавал то, чего не знал, я осмеливался преподавать вам то, с чем не был знаком.
— Что именно, историю?
— Историю, например; знал ли я, скажем, Карла Великого? А у Цезаря бывал? А Наполеон, он вообще существовал[114]? Какая глупость говорить о том, чего не знаешь. А география! Довершение зла! Бывал ли я в Китае, в Австралии, в Японии? Все, что я вам преподавал, — ложь, сплошная ложь.
— Вы же знаете, месье Толю, что преподавателю географии не обязательно быть путешественником.
— Справедливо. Но я все же мог бы хоть немного попутешествовать.
— Вы никогда не уезжали из Франции, месье Толю?
— Нет, никогда. Впрочем, один раз я был в Лондоне.
— Вот видите, вы все-таки путешествовали.
— Да. Но это было уже позже, много позже. Это не в счет. И что это было за путешествие, мои юные друзья! Я приехал, только чтобы увидеть, как он умирает. А знаете, как он умер? Смеясь. Он смеялся надо мной! Умер, смеясь. Если бы у меня в голове не бродили все эти мысли, я бы тоже умер, смеясь. Что делает со мной жизнь? Что я делаю в жизни? А? Можете мне сказать? Я, конечно, способен умереть, смеясь. Только вот… только не хочу умереть, унося с собой мои угрызения.
— Да ладно, месье Толю, — сказал Тюкден. — Вы же знаете, что все преподаватели географии в таком же положении! Вы, кстати, были хорошим преподавателем.
— Очень хорошим, — сказал Роэль.
— Вы весьма любезны, молодые люди, но речь не об этом. Я-то знаю, что с моей совестью. А вы — нет, вы этого не знаете. Умереть, смеясь, как просто! Если бы мне удалось не брать ее с собой! Это возможно. Есть одна хитрость. Я узнал ее, когда шел за процессией, хоронившей слепого. Хотите, скажу?
— Было бы очень интересно.
— Только тс-с, ладно? Освобождаешься от призрака. И после этого никаких тревог. Призрак может мучить других, но у тебя никаких тревог. Напрочь избавляешься!
— А что делать, чтобы освободиться от призрака?
— Это очень просто, — ответил Толю с удовлетворенным видом.
— Что вы предпочитаете, месье Толю? Быть бессмертным или освободиться от призрака?
— Вопрос возникает, поскольку вам известно и то, и другое, — добавил Роэль.
Толю покачал головой.
— Бессмертия не бывает. Однажды можно отвлечься. Ляжешь — и все. Именно так вышло с моим другом Браббаном. Способ надежный, но он так сложен, что в один прекрасный день о нем забываешь, и тут — нате вам. Нет, бессмертия не бывает. Такого еще не встречалось.
— Значит, вы освободитесь от призрака, месье Толю?
— Надеюсь, вас он мучить не будет.
— Было бы нехорошо с вашей стороны, месье Толю.
— А с вашей стороны было бы хорошо прийти на мои похороны.
— Ну конечно, месье Толю, непременно.
— Если я не умру, смеясь, то что я могу этому противопоставить?
Роэль и Тюкден не знали, что можно противопоставить. Толю остановился у края тротуара, изучая носки своих потрескавшихся ботинок.
— Выколоть глаза… — пробормотал он.
И посмотрел на молодых людей.
— Ведь ни к чему выкалывать себе глаза, верно? Это было бы совсем ужасно, да? Я все же не собираюсь выкалывать себе глаза.
— И не надо, — сказал Роэль.
— Прекрасно, прекрасно.
Он забавно тихонечко хихикнул.
И тут старик потешно, боком скакнул.
Мчащийся автомобиль швырнул его о дерево. Карамболь был великолепный. Тело лежало лицом вниз, распластавшись. Со всех сторон бросился народ. Череп лопнул, как перезрелый апельсин. Люди, перегорланиваясь, окружили мертвого и стали поносить шофера. Позже прибыла «скорая».
— Надо будет справиться о дате похорон, — сказал Тюкден.
На следующий день Тереза сообщила, что ее отец, потрясенный трагическими событиями, слег в постель и отказывается вставать. Он думает таким образом увернуться от взмаха крыльев, которые, как ему кажется, над ним нависли.
Встречаться надо было в девять в больнице, куда отвезли совсем маленький трупик бывшего преподавателя.
Верные своему обещанию Тюкден и Роэль отправились туда в урочный час. Их удивило количество людей, готовящихся образовать кортеж. Молодые люди никогда бы не подумали, что столько народу может знать Толю и что столь многие из тех, кто не обращал на него внимания при жизни, поспешат проводить его после смерти. Так, посчитали своим долгом прийти писатели и художники, посещавшие дом Бреннюира; собрались многочисленные коллеги, и даже историк, член Института[115], не говоря о кузенах и кузенчиках, в большом количестве приехавших из своей провинции.
— Как жаль, — сказал один, — что он не может воспользоваться семейным склепом.
— Что делать, — отозвался другой, — это громадные расходы. Железнодорожные тарифы слишком высоки.
Роэль, передавая Тюкдену этот разговор, высказал желание выписать им чек, чтобы оплатить перевозку скончавшегося Толю. «Пусть мертвецы сами хоронят своих мертвецов»[116], — посоветовал ему Винсен. Кортеж выстроился и выступил вперед. Тереза шла во главе, став добычей семьи. Семья пожелала, чтобы обряд был религиозным, хотя в свое время Толю был активным защитником всего мирского. Направились к церкви. Священник шмелем загудел на латыни; поскольку ему как следует заплатили и он был добросовестным, то произнес несколько уместных слов, но без особой убежденности. Затем кортеж вновь выстроился и степенно направился к кладбищу. По примеру соседей, Роэль и Тюкден принялись болтать.
— Как ты думаешь, он освободился от призрака? — спросил Роэль.
— В любом случае нас он мучить не будет, — сказал Тюкден. — Мы свое обещание держим; надеюсь, и он сдержит свое.
— Удивительно, да? Почтенный, порядочный и достойный человек, а ходил с неспокойной совестью.
— Знающие люди говорят, такое часто бывает, но эти его угрызения совести по поводу географии — скорее маразм, чем что-то всамделишное.
— Ты понял, что он рассказывал о поездке в Лондон?
— Нет. Там кто-то умер, смеясь. И его это испугало.
— А еще история с одноглазым, которого лишили зрения и задавили. Помнишь, о чем он нас спросил, прежде чем броситься под машину?
— Да. Может, надо было сказать, чтобы он выцарапал себе глаза. Его призрак точно бы порадовался.
— Если Толю все удалось, то призрак сейчас болтается по свету.
— Кажется, он уже плотно занялся его прелестной семейкой, — сказал Тюкден.
— Наверное, стоит у изголовья месье Бреннюира.
— Еще один бедолага.
— Какое у тебя впечатление от этого самоубийства? — спросил Роэль.
— Как будто старая кожа спала, труп моего детства.
— Это полагается отметить.
— Да, похоронами.
— И уехать. Одно с другим сочетается.
— Есть вещи, которые отмирают одновременно, — сказал Тюкден. — Затем начинается новая эпоха.
— Наша новая эпоха скверно начинается. Восемнадцать месяцев военного рабства.
— Станешь дезертиром?
— Нет.
Это их рассмешило. Два человека возмущенно обернулись.
— Мы дразним гусей, — сказал Тюкден.
Вошли на кладбище. Кортеж червем пробуравил себе путь между могилами до ямы, в которой должен был гнить Толю-труп. Священник снова запел. Затем начались небольшие речи. Какой-то господин выступил от имени бывших студентов «Эколь Нормаль Сюперьор». Член Института стал восхвалять скромного и добросовестного эрудита, каким был усопший; он даже воспользовался случаем, чтобы высказать свои представления об историческом методе. Наконец, гроб опустили в яму, и все разошлись, еще раз пожав руки членам семьи.
— Ну вот, — сказал Тюкден. — Все просто, просто, просто.
— Тем не менее, без украшательств не обошлось.
— И все же это значимо и убедительно.
Они вышли с кладбища и сели в такси.
— Встречаешься сегодня с Терезой?
— Боюсь, что нет.
— Что действительно вызывает опасения, так это старик, который перетрусил и слег.
— Непонятно, откуда такая трусость. А с виду достойные дедушки…
— Выпьем по последнему стаканчику? — предложил Тюкден.
— По последнему? И правда, я об этом не подумал. После обеда уезжаешь?
— Да. Так что, по последнему?
Они попросили остановиться перед кафе.
— Я рад, что тебя отправляют недалеко от Парижа. А я еду в Марокко или еще куда-то, но это уже без разницы. У меня будет первое путешествие.
— Что говорят твои родители?
— О, родители уже видят меня капралом.
Был полдень. Толпа сновала взад-вперед, заполняя улицы, рассеивалась и скапливалась, двигалась и замирала, стекала ручьями смолы в жерла метро, стаей саранчи штурмовала автобусы; эта толпа наступала на ноги, вдавливала ребра ударами локтей, плевала в спину; это была гудящая, сумрачная, кричаще подвижная толпа.
