— Нет, — я снова приподнимаюсь. — Он хорошо владел саблей и…
— Но ведь можно образ расширить. У вас богатая фантазия.
— Может, Бенкендорфу еще горными лыжами заняться? — Йорген невинно рассматривает свою трубку.
ШШ посмеиваются, вызывая на крыше ветерок. Хе-хе-хе.
— Как у вас весело, творческих интеллигентов. Лыжами — необязательно, но вы подумайте. Это ведь намного интересней, чем писать сценарии к порнофильмам, а, Марк?
Аэропорт «Домодедово», гулкий вечер, скоро объявят спецрейс на Сочи, где мы с Катуар будем счастливы очень.
Мы сидим на оранжевых сиденьях, прижавшись друг к другу, как под дождем. У наших ног — большой коричневый чемодан: тот самый, старорежимный, от соседа-краснодеревщика, с овальной фотографией Любови Орловой в левом нижнем углу. Тот чемодан, с которым я семнадцать лет назад оказался у подножия Университета.
В чемодане, среди складок платьев Катуар, прячется, согнув ножки, беззаботный Лягарп. Катуар сказала, что без него никуда не поедет, Лягарп ликовал: «Вот спасибо, хорошо, положите в чемодан!»
— Катуар, а у кого ключи от квартиры?
— У меня, успокойся. Все у меня. Ты ведь не сбежишь от меня раньше?
— Бесишь, бесишь!
— Тогда продолжай, не отвлекайся.
— Продолжаю. Медики сказали, что петербургской зимы больная Елизавета Алексеевна не выдержит, нужно перевозить ее на юг. Вариантов было много: Италия, Крым, юг Франции. Остановились на Таганроге, городке тихом и унылом. Зато там точно никто бы не докучал императрице протокольными встречами. Было начало осени 1825 года, Александр с удовольствием бросил дела и отправился в Таганрог раньше супруги, чтобы подготовить все к ее приезду. Сейчас, на пороге смерти, у них установились самые нежные отношения. У императора не осталось никого ближе его Lise. Две их дочери умерли — одна во младенчестве, другая в раннем детстве. За год до поспешного отъезда в Таганрог от чахотки сгорела шестнадцатилетняя Соня Нарышкина, дочь Александра от дуры Марии Нарышкиной. Соню он очень любил, навещал почти каждый день. И когда услышал слова «Ее больше не существует», ему показалось, что он, император, властитель половины мира, стал маленьким, ничтожным карликом.
В Таганроге для царя и царицы выделили дворец градоначальника. Дворцом назывался одноэтажный особняк со множеством маленьких комнаток. Александр выделил себе две, остальные — для жены. И ждал ее в нетерпении. Он выехал со свитой встречать кортеж Елизаветы на почтовую станцию Коровий Брод…
— Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 6666 до Сочи, просят пройти на посадку.
— Не слушай ее, — Катуар целует мой висок. — Боже, ты даже вспотел! Рассказывай дальше. Без тебя они не улетят.
— Они много времени теперь проводили вместе. Всвите их стали называть «молодыми влюбленными», что самого Александра очень забавляло.
— Подожди! А это все правда? Ты не выдумываешь, как обычно?
— Нет. На этот раз чистая правда. Ничего, кроме правды. Спасибо исследованиям Буха-баскетболиста. Но счастье супругов было недолгим: сперва у императора началось воспаление ноги — старая рана, полученная на параде от лошадиного копыта, потом — слабость, проблемы с желудком. Лейб-медик Виллие требовал принимать лекарства, ставить пиявки — Александр капризничал и отказывался. Он стал очень пуглив и суеверен. Однажды во время дождя зажег в кабинете свечи, вошел камердинер Егорыч, и сказал, старый дурак: «Свечи днем — к покойнику». Александр вздрогнул от этих слов и уже не мог забыть…
— Мы все погибнем! Он здесь!
Лихие и пьяные пассажиры смотрят на горячую и совсем белую кинокритикессу Шах-оглы Магомедову, наблюдают ее увлекательный делириум тременс.
— Я не полечу с ним! — визжит она, указывая на меня трепещущим пальцем. — Наш самолет разобьется! Он уже спланировал нашу катастрофу, я знаю!
Катуар закрывает мои уши теплыми ладонями. Шах-оглы Магомедову, близкую родственницу нефтяных вышек, уводят в частный джет кинолюбителя из Нижневартовска.
Катуар снимает свои компрессы, целует мой левый глаз:
— А там будет много таких сумасшедших?
— Немало. Хочешь — не полетим? Может, ты тоже суеверна стала со мной?
— Да, боюсь, что в салоне самолета сорвется на голову большая люстра. Что там было дальше с Александром?
— Господин Энде! И вы здесь? Что стряслось? Вы же не посещаете подобные ассамблеи.
Катуар выпускает ногти, скребет мои джинсы. Явздрагиваю от боли. Сегодня в «Домодедово» бенефис героев убогого комикса. Выходят, кривляются, рыла свиные. Глумятся над автором: мы теперь сами с усами, нас не догонишь, нас не убьешь, будем гулять по буфету, будем петь и смеяться, как дети!
Перед нами стоят пятеро фигляров из «Союза Б». Катуар отрывает руку от моей израненной плоти и тянет ее к лицу Пезделя. Чтобы стереть его, содрать. Тот делает рыбьи губки и, пряча левую руку за спиной, тщится правой поймать ладонь Катуар для поцелуя, но присасывается к пустоте: Катуар дико взмахивает ладонью, отчего на меня веет морским бризом.
— Вы не привыкли к галантным манерам, я понимаю, — улыбается Пездель. — Откуда они возьмутся у мещанина из Таганрога?
— Я же тебе, вампиру, уже сказала однажды: пошел вон! Сейчас могу и пинка дать.
Провожу рукой по ее плечу с встревоженной «А», прикрывая мой талисман от дурного глаза.
Пездель жестом напомаженного полукастрата из мюзикла достает из-за спины букет ирисов:
— Это вам, прекрасная дама! — и подносит цветы к лицу Катуар.
Она ахает, отворачивается. Я выхватываю букет из рук подлеца, кидаю в сторону, под ноги великой актрисы из пятого сезона сериала «Любовь и бедность навсегда». Катуар чихает.
Я встаю, приподнимаюсь на носки, чтобы достать до мыльного уха Пезделя:
— Быстро уйди.
— Как вам будет угодно. Но мы еще встретимся. Это будет оглушительная встреча.
Надо молчать, гладить Катуар по волосам и молчать. Но пакостник-драматург требует продолжения банкета.
— Катуар, не волнуйся, птица моя. — И к Пезделю: — Вы там в Сочи теракт задумали, гражданин? Хотите взорвать гостиницу «Перл»? Валяйте. Рассказать вам, в каких точках надо закладывать гексоген, чтобы здание рухнуло с полной гарантией? Эти секреты мне теперь не нужны, готов отдать.
— Мы сами владеем всеми нужными технологиями, господин Энде, будьте покойны!
— Вы обознались — я не Энде.
— А кто же, позвольте узнать?
— Саша Романов.
— Упс, какой реприманд!
— Да. Так всем и передайте, когда пойдете на эшафот.
— Надеемся узреть и вас на красной дорожке к нему! За мной, господа!
Катуар отнимает от глаз несчастную мятую салфеточку, глядит на меня, смеется:
— Он словно знал, что у меня аллергия!
— Может, утопим его в Сочи?
— Лучше закопаем в песке.
— Договорились. Принести тебе вина?
— Давай. Белого. Разбавь немного водой. А я пока найду в своей сумочке сыр, специально припасла для тебя как успокоительное, теперь все им пропахло!
Едва я поднимаюсь, меня настигает голос из прекрасного далека.
— Как я рада тебя видеть!
Проклятый аэропорт, вместилище неотпетых душ. Кто там? В малиновом берете ко мне тянет руки Румина. Грудь мучается под розовой майкой, но живот почти на свободе, пупок на уровне моих глаз, прицеливается. Я не видел ее одиннадцать лет, со дня свадьбы, когда она вдохновенно играла роль Хташиного свидетеля, отрывая под столом пуговицы немецких брюк Бурново.
— Как же я рада тебя видеть! Ты не узнаешь меня?
О, Румина-скотина, где были твои руки, твои груди и живот, когда я страдал под одеялом в маленькой зимней комнате общаги?
— Не узнаешь? Сашка!
— Узнаю. Куда пропала твоя щель между зубами?
— Давно уже! Я зубы новые сделала. И грудь. Мне уже не восемнадцать. Но это неважно. Сашка! Я же знаю, что ты теперь великий сценарист! — Она не замечает ядерного излучения Катуар, только позже обратится к врачам, глупая. — Когда мне сказали, что Марк Энде — это ты, я чуть не кончила, честно! А я теперь уже настоящая актриса. Сейчас снимаюсь в одном сериале на одном канале…
— В главной роли, надеюсь?
— Нет, Саш, пока не в главной. В главной — жена продюсера. Сам знаешь, как это у них. А может, ты для меня напишешь?
— Румина, не буду тебя обманывать. Не напишу. Никогда. Познакомься, это моя Катуар.
Румина кивает Катуар, обмеривая ее, как матерый столяр-гробовщик.
— Вы тоже актриса? — уныло спрашивает Румина.
— Я — несостоявшаяся диалогистка.
— Кто? А, я знаю, кто такие диалогисты! Ой, Саш, наш Бурново-то!
— Что с ним?
— Сделал тут мне предложение! Мужику уже 65 лет, а все черти пляшут.
— Я очень рад за вас.
— На хрен мне сдался старый историк? Я же актриса! Саш, а проведи меня по красной дорожке, что тебе стоит?
