Так жить не просто интереснее: Попов утверждает, что так жить легче и выгоднее.
Потому что «на одни и те же деньги можно жить и богато, и бедно». И чело век только наедине с собой решает — какую точку зрения ему предпочесть. Надо назвать такое отношение к миру своим настоящим именем — тем, которого Попов, будучи писателем тонким и нетривиальным, старательно избегает. Это — творчество. Но не в том смысле, в каком существует, допустим, понятие «творческая профессия». Как в античные времена, тут творчество не выделяется из комплекса человеческой деятельности. Это и есть сама жизнь.
Тот, кто это понимает и умеет так жить — счастлив: ведь он имеет дело только с самим собой. То есть: объективную реальность меняет на субъективную. Другие — кто не успел ещё постичь великой истины интимизации бытия — страдают. Страдают истово, страстно, неутомимо. Они-то и есть то зло, которое омрачает радужную перспективу поповской прозы. Короче говоря — это люди, соблюдающие правила.
Они не знают, что сами и есть мера всех вещей, и стремятся заполнить зияющие пустоты ощущением причастности… Мучаясь от своей недостаточной самооценки, человек примыкает к какому-либо ряду, становится членом, составной частью.
И тогда, вместе с приобретённым чувством сообщности и солидарности, к нему приходит сознание значительности, миссии. У этих людей твёрдая походка, серьёзный взгляд и веские слова. В отличие от любимых легкомысленных героев Попова, они считают, что не чего ждать милостей от природы, что всё должно даваться тяжёлым неприятным трудом и только тогда полнота жизни будет достигнута, когда со скрежетом разогнёшься на дальнем конце борозды.
При этом речь идёт вовсе не о каких-то особых людях — чиновниках, начальниках и тому подобное. В разряд мазохистов-страдальцев попадает и сосед, который «много прекрасного в себе задавил, оттого что всё сдерживался, ходу себе не давал. Слишком сильная воля оказалась». И персонаж, отказывающийся от встречи с прелестной девушкой, потому что куплен билет на поезд. И отец, заставивший сына пойти в нелюбимый технический институт: «Ах, не хочется?
Так вот ты попробуй. Попробуй!..»
Всеми своими книгами Валерий Попов даёт развёрнутый план действий и позитивную жизненную программу. Его проза — это и есть нарушение стандарта, использование иного масштаба. Безоговорочно доверяя себе, автор останавливается на тех моментах, которые считает важными. И в результате происходит то, что в литературе всегда случается с настоящими книгами: важны именно те моменты, которые замечены и описаны в этих книгах. Убеди тельность мотивировок оборачивается убедительностью литературной, и единственный путь к этому — естественность пристального взгляда внутрь себя.
Получается, что специально «придумать» ничего нельзя. На этом построено и мировоззрение Попова, и его проза — на свободном словоизъявлении. При таком способе допустима лишь стопроцентная точность описаний и характеристик: ведь исправить в случае чего ошибку не помогут ни дополнительные мотивировки, ни отвлечённые умозаключения, ни перипетии сюжета. Ничего этого в прозе Попова нет. Во всяком случае, в привычном, традиционном представлении. Основную нагрузку в его повестях и рассказах несут не основополагающие литературные категории, вроде композиции или образной системы, а сами сгустки прозы.
Кванты прозы. «Зернистость» поповской прозы совершенно объяснима: она составлена из тех зёрен истины, которые он усмотрел и выхватил из хаотического потока бытия. А поскольку бытие есть интим, то величина, размещение и само наличие этих зёрен определяется только особенностями зрения наблюдателя.
И никогда ничем больше. В сферу интимизированного мировоззрения Попова включены все движущие силы жизни и литературы: нравственность, общественная польза, величие замысла. Собственно говоря, это всё и есть элементы личной жизни человека, именуемого — Автор. В этом ряду новой, подлинной иерархии ценностей такие высокие понятия стоят по соседству с невнятными ощущениями восторга при виде солнечного зайчика на стене. Это не может удивлять, поскольку мы знаем, что критерий один — собственное «я», пользующееся неограниченным доверием — а значит, и абсолютной литературной властью. Кванты поповской прозы равноправны. Вместе они составляют поток, который характеризует явление русской словесности по имени «Валерий Попов».
В книге сохранены особенности авторской пунктуации (ред.).
