— Тихо, Горацио! — Она перешла холл и широко распахнула тяжелую парадную дверь — навстречу солнцу, холоду и незнакомой женской фигуре. — Прошу прощения — пес ужасно нервный.
— Не извиняйтесь, все в порядке.
Ее гостьей оказалась женщина лет около сорока, высокая, стройная, с совершенно необыкновенной внешностью. У нее были очень черные, как вороново крыло, волосы, падающие прямыми прядями до плеч, и челка. Одета она была в длинную красную шерстяную юбку и барбур — теплую куртку, довольно поношенную. Обмотанный вокруг шеи клетчатый шарф обрамлял красивое, тонкое лицо без следов косметики. Щеки загорелые, разрумянившиеся от холода, глубоко посаженные глаза цвета крепкого кофе. В одной руке она держала пластиковую сумку, в другой — маленькую деревенскую корзинку с яйцами. Она улыбалась.
— Здравствуйте! Вы Элфрида Фиппс? Надеюсь, я не потревожила вас? Я — Табита. — Элфриде это имя ни о чем не говорило, что явно выразилось на ее лице. — Табита Кеннеди. Жена Питера Кеннеди.
— О! — Элфриде не так-то легко было скрыть свое изумление. Стоявшая перед ней экзотическая красавица была менее всего похожа на жену священника. — Мне очень приятно познакомиться с вами! — Она отступила назад, держа дверь открытой. — Входите же.
Однако Табита колебалась.
— Но, может, вы заняты. Я всего лишь принесла вам яичек. От моих курочек.
— Я вовсе не занята, а свежие яички — это роскошь. Входите, я угощу вас кофе. — Табита вошла. — Вы не против, если мы зайдем сначала в кухню? — Элфрида пошла вперед. — Я поставлю чайник, а потом мы возьмем кофе наверх. Или вы предпочтете чай?
— Умираю, хочу кофе. Я просто заледенела. Питер взял машину, и мне пришлось пешком спускаться с нашего холма. Думала, грохнусь на спину — так скользко. — Она прошла вслед за Элфридой на кухню, поставила корзинку с яйцами на стол, а свою пластиковую сумку повесила на стул.
— И Оскар тоже взял машину. Поехал в Корридэйл навестить некую леди по имени Роза Миллер.
— Вот чудесно! Роза всегда обожала Оскара. Он у нее с языка не сходит. Знаете, а я никогда не видела эту кухню. Если я приходила в особняк, это всегда был очень формальный визит, и я поднималась прямо наверх, в большую гостиную. Кочрейны были странные люди, очень замкнутые. Не любили развлечений. Раз в году нас с Питером приглашали на чай и чинный разговор. Довольно тяжкое было испытание. Как вы устроились?
— Отлично. — Элфрида, поставив чайник на плиту, доставала поднос, чашки и блюдца.
Табита осмотрелась.
— Эта кухня словно из какого-нибудь национального исторического музея. У моей бабушки была такая же. Не уверена, что Кочрейнов привлекала всякая современная техника, но если у них что-то и было, миссис Кочрейн наверняка увезла все хорошее с собой. Посудомоечная машина тут есть?
— Нет. Но у меня ее никогда и не было, так что это не страшно.
— А стиральная?
— Какая-то древняя, стоит в посудной. Работает, хотя и очень медленно. А сушу я на веревке, в конце сада.
— Посудная! Можно взглянуть?
— Конечно.
— Ну что ж, это уже лучше. Кафельный пол, фаянсовые раковины, деревянный дренаж. И холодильник есть.
— В такую погоду он и не нужен.
Табита захлопнула дверь посудной, вернулась в кухню, пододвинула стул и села за стол.
— А гостиной наверху вы пользуетесь?
— Все время. Только и бегаю вверх-вниз по лестнице.
— А какие комнаты внизу?
— Одна — очень мрачная столовая в викторианском стиле. Громоздкая мебель красного дерева, плюшевые шторы и пианино с подсвечниками. Во второй комнате, очевидно, был кабинет. Не думаю, что Кочрейны ею пользовались. Там до сих пор стоит старое бюро с выдвижной крышкой и стол с ящиками, которые, как видно, использовались для сбора ренты. Двери в эти комнаты всегда закрыты. Едим мы здесь или же возле камина.
— Это куда удобнее.
— Да, Оскар не возражает.
— Я рада, что его нет дома, — призналась Табита. — Ведь я к вам заглянула, чтобы извиниться, а теперь могу этого не делать.
— Извиниться?! За что?
— Меня послал Питер. Он очень расстроился — ему кажется, что вчера он был довольно бестактен и огорчил Оскара.
— По-моему, это Оскар считает, что должен извиниться перед Питером. Он поступил некрасиво — просто сбежал. Вдруг запаниковал. Но он полон раскаяния.
— Гектор написал нам, что его жена и дочь погибли в автокатастрофе. От такого скоро не оправишься, пройдет много времени, прежде чем он сможет вернуться к нормальной жизни.
— Это называется горе.
— Да. И вам тоже нелегко.
— На самом деле это просто адская мука. — Элфрида услышала свои слова и поразилась, что произнесла их — даже себе она не признавалась, что на нее иногда вдруг находит страшная тоска. — По-моему, хуже всего — это сознание безысходности, потому что ничем не можешь помочь. И нетерпение. А оттого, что ты испытываешь нетерпение, — чувство вины. Сколько раз я готова была откусить себе язык. Я ведь очень общительный человек. И дело не в бесконечных хождениях в гости и шумных вечеринках. Я люблю, чтобы у меня было много друзей, люблю узнавать все новых и новых людей. А сейчас, из-за Оскара, я вынуждена вести замкнутую жизнь. Люди подумают, что я важничаю.
— Не подумают, я уверена.
— Миссис Снид моя спасительница. Мы бесконечно пьем чай и все разговариваем, разговариваем…
— Я рада, что она у вас работает.
— Но сегодня… сегодня у меня такое чувство, что самое страшное время, может быть, уже позади. Надеюсь, что это так. Оскар очень милый человек, он не заслужил такого несчастья. Быть может, его визит к Розе Миллер — первый шаг к будущему.
— Мы с Питером мысленно были с вами, но решили, что вам обоим нужно время, чтобы прийти в себя. Вот только трудно угадать подходящий момент…
— Пожалуйста, не думайте об этом.
— Ничего, если Питер зайдет повидать Оскара?
— По-моему, замечательная идея, только пусть Питер сначала позвонит.
— Я ему скажу.
Кофе был готов. Элфрида взяла поднос с кофейником.
— Пойдемте наверх. Там уютнее.
Она шла впереди, Табита за ней.
— Я всегда любовалась вашей прекрасной лестницей. Такой торжественный вход производит впечатление. Питер говорит, что перила сделаны из балтийской сосны, ее привозили как балласт на наших рыболовецких судах. — Табита помедлила на лестничной площадке, окинула взглядом сад. Замерзший, унылый в разгар зимы, он террасами лужаек поднимался по склону холма, а посередине шла тропинка и короткие марши ступенек. На самом верху высились сосны с галочьими гнездами. — Я уж и позабыла, сколько тут земли. С переулка из-за стены не видно. Мне нравится, когда сад огорожен. Старый Кочрейн был замечательным садовником. Снабжал нас свежим салатом.
— Оскар тоже любит работать на земле, но пока что он только немножко сгреб листья.
— Весной тут зацветут желтые нарциссы, а террасы станут лиловыми от обреции. А потом распустится сирень… Да, лестница действительно очень красивая. Поражает своей величавостью. Кажется, она становится все шире и шире… — В открытую дверь гостиной протянулся солнечный луч. — Я всегда считала, что эта гостиная просто прелесть. Ах, смотрите-ка, они оставили вам люстру. Она, должно быть, из Корридэйла. — Табита огляделась и заметила маленькую картину Элфриды. — Боже, какая прелесть! — Она подошла поближе. — Ее тут прежде не было, я права?
— Не было. Это моя картина. — Элфрида опустила поднос на столик у окна.
— Похоже, это Дэвид Уилки.
На Элфриду произвело впечатление такое знание живописи.
— Да, это он. У меня она давно. Вожу ее с собой из дома в дом.
— Как вы оказались владелицей такой ценной картины?
— Это подарок.
Табита засмеялась.
— Как видно, кому-то вы очень нравились.
— Мне кажется, она слишком мала для такой просторной стены. Как будто наклеили марку.
— Зато очаровательна.
Элфрида подошла к камину, чиркнула спичкой.
— А надо ли разжигать камин? — спросила Табита. — Тут тепло.
— Самое лучшее в этом доме — бойлер и центральное отопление. Мы боялись, что застанем в доме жуткий холод, а попали в тепло и уют. Вода в ванной — почти кипяток.
— Эти старые викторианские дома так хорошо и добротно построены, что, наверное, здесь не бывает сквозняков.
Огонь занялся, заплясали язычки пламени. Элфрида положила в камин большой кусок угля и еще одно полено.
— Сядем к окну?
— Давайте. Солнце изумительное. — Табита размотала шарф, раскрыла молнию на куртке, сняла ее и бросила на стул.
— А вы сидите тут и наблюдаете? Наверное, уже столько всего про нас, местных, узнали, что можно книгу писать.
— Да, бывают очень забавные сценки. — Элфрида отодвинула в сторонку письмо, которое писала Гектору. — А вы давно здесь живете?
