Мы устали. Позади почти шестнадцать тысяч километров пути. Странным образом за почти два месяца постоянного общения никто ни с кем не поругался, никто не заболел. Скоро Вашингтон, а потом — домой! Но есть еще одна остановка.
Еще когда мы только прокладывали предполагаемый маршрут и определяли возможные темы, возник вопрос о Вооруженных силах США. О них нет по сути дела ни слова в «Одноэтажной…». Но это неудивительно: тогда у США и не было вооруженных сил: не было ни призыва, ни по-настоящему развитой профессиональной армии. Я уже писал о том, что сомневался, позволят ли нашей съемочной группе пообщаться с военными. Писал я и о том, что, к немалому моему удивлению, разрешили. Вот мы и ехали теперь в город Норфолк, штат Вирджиния, где располагается самая большая в мире военно-морская база. Нас предупредили, что мы должны быть у главного входа базы ровно в восемь ноль-ноль утра, что должна быть только одна машина, что заранее мы должны сообщить фамилии и данные съемочной группы.
Нас встретила женщина в чине лейтенанта; тридцати с небольшим лет, никакого макияжа, на голове пилотка, черный китель и светлые брюки. Предложила (приказала) пересесть в ее микроавтобус. Перегрузили технику, сели, поехали. Въехали на территорию базы, остановились у КПП, за которым вдоль всего берега выстроились корабли — десятки и десятки. Выгрузились. У КПП нас дожидался мичман (фамилию забыл) лет двадцати пяти. Оказалось, говорит по-русски. Такое удачное совпадение. Повел нас на корабль — ракетоносный крейсер «Мыс Сент-Джордж».
Стоим на носу, разговариваем. Мичман — блондинистый, пухлогубый, глазки голубенькие, вежливый до одурения, через слово говорит «сэр», стоит чуть ли не по стойке «смирно». Почему-то явно нервничает. Начинаю понимать, почему: женщина-лейтенант, расположившись так, что не попадает в обозрение камеры, внимательно слушает наш разговор. Внимательно — не то слово. Она прямо шею вытягивает в нашу сторону. А мичман, после каждого моего вопроса косит глазом в ее сторону, будто спрашивает: «я правильно отвечаю?».
На палубе пусто. Ни одного матроса. Потом вдруг появляются четверо их, так метрах в двадцати.
— Можно, я поговорю с матросами? — спрашиваю.
— Да, сэр, конечно, — с явным облегчением отвечает мичман, — вон там, пожалуйста.
Подходим к матросам — Брайан, два оператора и я. За нами следует лейтенант.
Здороваемся, знакомимся, потом спрашиваю, случайно ли они тут оказались, или их специально выбрали для беседы. Матросы — высокие, молодые красивые парни явно смущены, но один говорит:
— Меня вызвали, сказали, чтобы я был. Вот я здесь.
Другие ухмыляются, кивают.
Я иду ва-банк:
— Вьетнамскую войну пытались оправдать «теорией домино», будто если не остановить красных там, падут все страны, потом постепенно что-то стало меняться.
Лейтенантша прямо превратилась в одно огромное ухо. Я продолжаю:
— Стали нарастать антивоенные настроения, вооруженные силы перестали пользоваться уважением и восхищением, которые были традиционны в Америке. Война была страшно непопулярна — но это была не вина военных, а политиков. Потребовалось время, чтобы вернуть уважение армии. А теперь Ирак, вы, конечно, в курсе того, как все это начиналось, война становится все более непопулярной, не опасаетесь ли вы того, что…
И тут вступила лейтенант:
— Сэр, пожалуйста, не задавайте политических вопросов рядовым.
— Хорошо, подскажите, какие мне задавать вопросы?
— Об их ежедневной жизни, о контактах с родственниками, и тому подобное…
Тут откуда ни возьмись появился второй по старшинству на корабле в сопровождении еще двух офицеров и довольно резко спросил меня, что это за вопросы я задаю, на что я ответил, что это вопросы, которые сегодня обсуждают по всей Америке.
— Рядовым не положено задавать политические вопросы!
— А вам можно я их задам?
— Нет, нельзя.
На этом, собственно, и завершилось наше посещение корабля. Несмотря на предварительную договоренность, что мы сможем походить и внутри крейсера, нас туда не пустили.
Потом, когда я в машине сказал, что от всего этого повеяло Советским Союзом, Брайан вспылил и сказал, что в конце концов Америка находится в состоянии войны, что Америка вовсе не обязана допускать всяких там журналюг до своих военных, чтобы они задавали какие им вздумается вопросы. И завершил:
— Так что ты, Познер, нарушитель порядка. Признайся в этом.
— Как и все журналисты, — ответил я.
Глава 16
Американская демократия
Название этой, предпоследней, главы не случайно совпадает с названием одной из последних глав «Одноэтажной…». Побывав в конце своего путешествия в Вашингтоне, Ильф и Петров почти ничего не написали о столице США, если не считать этого абзаца:
«Вашингтон — со своими невысокими правительственными зданиями, садами, памятниками и широкими улицами — похож немножко на Вену, немножко на Берлин, немножко на Варшаву, на все столицы понемножку. И только автомобили напоминают о том, что этот город находится в Америке. Здесь на каждые два человека находится один автомобиль, а на все пятьсот тысяч жителей нет ни одного постоянного театра. Осмотрев дом Джорджа Вашингтона в Маунт-Вернон, побывав на заседании конгресса и на Могиле Неизвестного солдата, мы обнаружили, что смотреть, собственно, больше нечего…»
Все остальное в этой главе посвящено не столько описанию американской демократии, сколько ее разоблачению; при этом авторы довольно, на мой взгляд, назойливо сравнивают Америку с Советским Союзом, отдавая явное предпочтение последнему. Я не берусь утверждать, что Ильф и Петров не были искренними, когда расхваливали достижения СССР в области демократии. Но сегодня нельзя без иронической улыбки прочитать, например, такой пассаж:
«Америка не знает, что будет с ней завтра. Мы знаем и можем с известной точностью рассказать, что будет с нами через пятьдесят лет». Это было написано в 1937 году. Имели ли Ильф и Петров хотя бы отдаленное представление о том, что будет с СССР к 1987 году?
Я сам долгие годы был горячим приверженцем советской системы, был одним из самых сильных ее пропагандистов. Расставался я со своими иллюзиями долго и чрезвычайно тяжело. Но не в оправдание себе все же хочу сказать, что вырос я не в СССР, что приехал почти девятнадцати лет, что по сути дела мое знакомство со страной началось с хрущевской «оттепели», что мне потребовалось время — и немалое — чтобы разобраться. Ильф же и Петров родились в России, были свидетелями и революции, и Гражданской войны, и первых репрессий, и постепенного возникновения культа личности Сталина (хотя они ни разу в книге не упоминают его фамилию), и насильственной коллективизации. Они не могли не видеть, что в СССР нет демократии. Но при этом резко критиковали американскую демократию. Это что — слепота? Нежелание видеть правду? Конъюнктура?
Не знаю.
Нам Вашингтон очень понравился. В нем сочетаются две, в принципе, не сочетающиеся вещи: уют и имперность. Имперность достигается за счет огромных, импозантных правительственных зданий, уют — за счет того, что Вашингтон не имеет ни одного небоскреба, что все его здания невысоки, поскольку городское правило гласит: дом не может быть выше ширины улицы, на которой он стоит, плюс пять футов. Вашингтон необыкновенно зеленый город, а что до отсутствия репертуарного (постоянного, как отметили Ильф с Петровым) театра, так и в Нью-Йорке нет такого театра, нет его и в Бостоне, и в Сан-Франциско, и в Лос-Анджелесе. В Америке вообще нет репертуарных театров, там собирают труппу на определенный спектакль, и его играют каждый день и два раза в воскресенье, пока ходит публика, а потом его закрывают и распускают труппу. Так работает театр в Америке, но уверяю вас, что в этой стране есть великие драматурги, выдающиеся режиссеры и блестящие актеры — не говоря о том, что театры, как правило, битком набиты зрителями.
Вашингтон, на мой взгляд, не похож на Вену, тем более не похож на Берлин или Варшаву. У Вашингтона свое лицо. И там есть на что посмотреть.
Но начнем сначала.
Приехали в Вашингтон (это всего в полутора часах езды от Норфолка) и остановились в гостинице «Хилтон Арлингтон». Поскольку Брайан не собирался возвращаться вместе с нами в Нью-Йорк и улетал назавтра к себе в Монтану, решили устроить прощальный ужин. Заказали стол в ресторане при гостинице. Сели ужинать, произносим тосты. И вдруг посреди ужина входит в ресторан мужчина — лет пятидесяти, в строгом черном костюме — подходит к нашему столу и спрашивает:
— Нет ли здесь Владимира Познера?
— Это я, — говорю я.
— Сэр, извините за беспокойство, но я должен поговорить с вами.
Я вышел из-за стола, подошел к нему и спрашиваю:
— Так в чем дело?
