Глава 16
Она влюбилась в другого.
Я понял это, еще не дочитав письма, и все вокруг словно застыло. Первым побуждением было грохнуть кулаком в стену, но я лишь судорожно смял письмо и отшвырнул его прочь. В тот момент я был взбешен как никогда. Меня не только предали; казалось, Саванна вдребезги разбила все самое дорогое для меня в этом мире. Я возненавидел ее и того безымянного, безликого мужчину, который похитил ее у меня. В моем воображении возникали картины, что я с ним сделаю, если когда-нибудь встречу, и сцены были не из приятных.
В то же время мне ужасно хотелось с ней поговорить. Я решил немедленно лететь домой или по крайней мере позвонить Саванне. Порой я был не в силах поверить письму. Оставалось подождать всего девять месяцев — разве это срок после почти трех лет?
Но я никуда не поехал и не позвонил. Я не ответил на письмо и больше не получал вестей от Саванны. Я поднял смятый листок, расправил его и разгладил, положил обратно в конверт и с тех пор носил с собой, словно полученное в бою ранение. Я превратился в образцового солдата, ища убежища в единственном реальном для меня мире. Я вызывался на любое задание, которое считалось опасным, почти не разговаривал ни с кем в моем отделении и лишь некоторое время спустя научился подавлять непреодолимое желание чуть что нажимать на спусковой крючок во время патрулирования. Я никому не доверял в городах, и хотя там обошлось без несчастных случаев, как в армии любят называть гибель гражданских лиц, я солгал бы, сказав, что был терпелив и мягок с иракцами любого сорта. Я почти не спал, но восприятие лишь обострилось. По иронии судьбы, только смертельный риск заглушал мою любовную тоску и сознание, что нашим отношениям пришел конец.
Военная фортуна тоже девушка непостоянная. Меньше чем через месяц после получения мною письма Багдад пал. Краткий многообещающий успешный период вскоре начал сменяться неразберихой и беспорядками, по мере того как шли недели и месяцы. Войны, видите ли, мало отличаются друг от друга: в конце концов все сводится к борьбе конкурирующих интересов. Однако это открытие не сделало жизнь легче. После падения Багдада каждому из моих людей досталась роль полицейского и судьи. Будучи солдатами, мы не были к этому готовы.
Сейчас легко рассуждать задним умом, как нам следовало поступать, но в боевой обстановке и в реальном времени решения не всегда находятся сразу. Не раз к нам подходили гражданские и жаловались, что такой-то украл ту или иную вещь или совершил то или иное преступление, и просили помощи. Это не входило в наши обязанности. Мы находились в Багдаде для поддержания хотя бы видимости порядка, что в основном означало убивать повстанцев, покушавшихся, кстати, не только на американских солдат, но и на своих же мирных жителей. У местных не хватало сил справиться с головорезами самостоятельно. Процесс установления порядка протекал медленно и тяжело даже в тех районах, где царило скорее спокойствие, чем хаос. Тем временем начались беспорядки в других городах, и нас перебросили туда восстанавливать спокойствие. Мы зачищали от повстанцев очередной населенный пункт, но у нас не хватало солдат, чтобы установить в городе контроль и поддерживать порядок, и вскоре после нашего ухода там снова объявлялись мятежники. Мои солдаты лишь хмыкали при виде столь непродолжительного эффекта наших усилий, хотя и держали недовольство при себе.
Не знаю, как описать стресс, скуку и неразбериху следующих девяти месяцев; в качестве характерной детали могу назвать вездесущий, неизбывный песок. Да, пустыня, куда деваться, и все же… Я жил у океана и провел массу времени на пляже, так что песок мне не в диковинку, но здесь все было иначе. Мельчайшие песчинки набивались в складки одежды, в автомат, в запертые ящики, в еду, в уши, в нос, между зубами; когда мне случалось сплюнуть, песок ощущался даже во рту. Людей забавляет подобное описание событий в Ираке из уст участника военной кампании, и никто не хочет слышать правды, которая заключается в том, что большую часть времени Ирак был хуже ада. Неужели кому-то действительно хочется знать, как солдат моего отделения у меня на глазах застрелил маленького мальчишку, который неожиданно выбежал прямо под наши выстрелы? Или как наших парней разрывало на куски сработавшим СВУ — самодельным взрывным устройством на дорогах возле Багдада, и кровь ручейками бежала по асфальту, словно дождевая вода, вытекая из разметанных мертвых тел? Разумеется, люди лучше послушают о песке, старательно отгородившись от ужасов войны.
Теперь я служил с рвением и тщанием, снова продлил контракт и оставался в Ираке до февраля 2004 года, когда нас отозвали обратно в Германию. Сразу по возвращении я купил себе «харлей» и разъезжал на нем с видом старого служаки, который видал эти войны во всех видах, но ночные кошмары не прекращались, и почти каждое утро я просыпался в холодном поту. Днем я почти всегда был на взводе и срывался по самому пустячному поводу. Идя по улицам мирного германского городка, я подозрительно сверлил глазами мирно подпиравших стенку лоботрясов и высматривал снайперов в окнах зданий в деловом районе. Психолог — а к нему мы обратились все до единого — сказал, что это нормально и со временем пройдет, однако я начал сомневаться, хватит ли на это «потом» моей жизни.
После Ирака служба в Германии казалась почти бессмысленной. Я по-прежнему тренировался по утрам и посещал занятия по новым видам оружия и навигации, но многое изменилось. После ранения Тони уволился со службы, был награжден «Пурпурным сердцем» и уехал в Бруклин сразу после падения Багдада. Еще четверо моих солдат получили почетную отставку в конце 2003 года, когда вышел срок их контракта; они считали — а я не возражал, — что выполнили долг перед страной и пришло время заняться личной жизнью. Я, напротив, снова продлил контракт, не будучи уверен, что это правильное решение, но решительно не зная, чем еще заниматься.
Глядя на новый набор, я чувствовал себя чужим. В моем отделении появилось много новобранцев — отличных, впрочем, ребят, но это было уже не то. Ушли друзья, с которыми я прошел тренировочный лагерь, Балканы и Ирак. С этими я уже так не сдружусь. Для большинства своих солдат я был теперь чужак. Оно и К лучшему, рассудил я и стал тренироваться один, всячески избегая личного общения. Солдаты моего отделения считали меня суровым старым сержантом, которому ничего не нужно, кроме как возвернуть подопечных мамашам живехонькими и здоровехонькими. Я повторял это своему отделению вовремя тренировок и ничуть не шутил: я действительно сделаю все, от меня зависящее, чтобы они уцелели. Но, как я сказал, прежней дружеской обстановки было уже не вернуть.
Лишившись старых друзей, я всю свою преданность перенес на отца. Весной 2004 года я провел с ним длительный отпуск, положенный мне как участнику военной кампании, а затем еще и летний. За четыре недели мы провели вместе больше времени, чем за предыдущие десять лет. Папа был на пенсии и мог делать, что душа пожелает. Я легко привык к его распорядку. Мы завтракали, ходили на обязательные три прогулки и вместе обедали. Между этими занятиями мы говорили о монетах и даже приобрели парочку редких экземпляров, когда я ездил в город. Интернет сильно облегчал задачу; правда, поиски стали менее захватывающими, но, по-моему, папе было все равно. Я возобновил связи с дилерами, с которыми не общался более пятнадцати лет; они держались дружелюбно, говорили информативно и вспоминали меня с удовольствием. Нумизматический мир, как я понял, мал. Когда прибывал наш заказ (его всегда доставляли экспресс-доставкой), мы с отцом по очереди осматривали приобретение, указывая друг другу на выявленные недостатки, и обычно соглашались с категорией, присвоенной Профессиональной службой классификации монет — компанией, которая оценивает качество монет по заказу. Через некоторое время я переключался на что-то другое, но отец мог рассматривать одну монету часами, словно держал в руках величайшую тайну жизни.
Говорили мы мало, но, с другой стороны, нам это и не требовалось. У отца не было желания говорить об Ираке, у меня — тем более. Личной жизни ни у одного из нас не было — Ирак, знаете ли, не способствует, а у папы… Ну, это ж мой отец, я его даже не спрашивал.
Тем не менее я за него беспокоился. Во время прогулок его дыхание становилось тяжелым, появлялась одышка. Когда я попробовал заикнуться, что мы гуляем слишком долго, отец ответил, что двадцать минут ему доктор прописал, и мне ничего не оставалось, как смириться. После прогулок папа едва не падал с ног, и лишь через час пунцовый румянец на его щеках начинал бледнеть. Я говорил с лечащим врачом — новости оказались неутешительными. Мне сообщили, что сердце моего отца серьезно пострадало от инфаркта и настоящее чудо, что пациент вообще передвигается. Недостаток физической активности для него еще хуже, сказали врачи.
