Потом очень долгое время я старательно держалась от Макса и его семьи как можно дальше. Я даже не увиделась с ними на Рождество, хотя не помню, как мне это удалось, ведь мы встречались на рождественских праздниках, когда обе семьи собирались вместе в День коробочек.[24] Похоже, никто не заметил, что я их избегаю, и никто не задавал вопросов. Конечно, это было жестоко по отношению к Максу, но я не сомневалась, что рано или поздно он влюбится в другую девушку. Все могло сложиться иначе, если бы в последний вечер в кемпинге он не зациклился на разведении костра. Нам представилась прекрасная возможность побыть вдвоем, и, раз уж мы ее упустили, не стоило, наверное, пытаться вернуть прошлое. Да и что бы я ему сказала, отправься мы в то воскресенье гулять на поле для гольфа? Честное слово, не знаю. Знаю лишь, что после того, как я увидела его отца таким — после того, как все поняла: и то, что он наверняка всю неделю похотливо следил за мной, и зачем ему понадобилось фотографировать нас с Крисом, — я уже не могла заставить себя приблизиться к Максу, как бы он мне ни нравился.
И в заключение попробую ответить на вопрос, какую пользу принесло мне сочинение этого эссе. Полагаю, пока я его писала, во мне крепло убеждение в том, что последствия вторжения в частную жизнь могут быть весьма разрушительными и болезненными. В данном случае рухнули мои отношения с Максом, едва начав зарождаться, невзирая на то обстоятельство, что до описанных событий он мне очень нравился и я даже испытывала к нему влечение.
Элисон Бирн, февраль, 1980 г.
— До развязки прямо, ваш съезд второй.
— Ситуация просто потрясающая, скажи, Эмма?
— Приготовьтесь к движению по развязке.
— Так и представляю моего папашу в той гостевой спальне, и мне этой картинки из головы уже не удалить.
— Через двести ярдов повернуть направо.
— Мало того, завтра вечером я буду ужинать с женщиной, по чьей милости эта картинка возникла.
— Правый поворот.
— Вот уж не думал, что отец еще способен меня взбесить. Не думал, что мое мнение о нем может ухудшиться. Казалось бы, куда уж хуже. Но ты молодец, папа! Такое мало кому удается. Ведь ты не только дрочил на фотографию девушки, с которой я дружил, тебя на этом еще и застукали! Какой же у тебя потенциал, папуля. Какой гребаный потенциал. И что еще у тебя в загашнике припрятано? Если уж ты решил загубить мою жизнь, так валяй, не стесняйся, добивай меня!
Поворачивая вправо, я резко крутанул руль, почти не сбавив скорость, и в результате едва не задел бампером внедорожник, выезжавший с дороги, на которую я свернул. Водитель просигналил мне. Я ответил ему злобным взглядом.
— Отсюда четыре мили прямо.
Уолсолл остался позади, и теперь я ехал на северо-восток по трассе А461. Если верить Эмме, от Личфилда меня отделяли восемь миль — девятнадцать минут езды на такой скорости. Утро было, как обычно, сереньким, слегка ветреным, слегка дождливым. Компьютер показывал, что температура воздуха снаружи 5 градусов по Цельсию. Машин на дорогах было немного. Автострад я старался избегать. Автострады, думал я, изолируют тебя от окружающей действительности. Этим утром мне хотелось ехать по реальному пейзажу, чтобы вокруг стояли магазины, дома, офисные здания, суетились старушки с сумками на колесиках, а хмурые подростки кучковались у крытых автобусных остановок. Я больше не хотел быть как мой отец: прятаться от жизни, предаваясь постыдным удовольствиям тайком от жены и сына, отправившихся на воскресную прогулку. Я был пока не готов считать себя жалким неудачником; пока нет.
Ехал я быстро. Все время невольно жал на акселератор. В среднем у меня получалось лишь пятьдесят две мили на галлон.
— Три мили прямо.
И что я обнаружу, открыв дверь отцовской квартиры? Отец не был там более двадцати лет. Кто-нибудь наведывался туда в этот период, кроме мистера и миссис Бирн? Я знал лишь, что где-то в недрах квартиры найду синюю папку с надписью «Два дуэта» на корешке и ворохом заумных стихов, а также рассказом о том, как я не родился бы, не находись два лондонских паба с одинаковым названием «Восход солнца» поблизости друг от друга. Мне действительно хочется разузнать побольше об обстоятельствах моего рождения, не говоря уж о том, как меня зачали, — вот сейчас, в данной ситуации? Сомневаюсь. Я уже достаточно узнал о моем отце и о приемчиках, к которым он прибегал, чтобы его телесные жидкости не застаивались.
— Две мили прямо.
Я взглянул на экран. На карте вдоль А461 по-прежнему рывками перемещалась красная стрелочка — то есть я. Дюйм за дюймом стрелочка приближалась к месту назначения. Каким же ничтожным я выглядел на этой карте, да и чувствовал себя так же. Я представил, как спутники в небе смотрят сверху вниз на меня и на миллионы таких же, как я, на миллионы людей, мечущихся туда-сюда по своим личным, рутинным и абсолютно бессмысленным делам. От непостижимости и ужаса происходящего меня пробила дрожь, в желудке вдруг образовалась пустота, будто я ехал в лифте, который начал падать.
— Сбавь обороты, — сказал я то ли Эмме, то ли самому себе. — По этому пути мы не поедем. Если думать о таких вещах, недолго и рехнуться.
Я попробовал сосредоточиться на том, что меня непосредственно окружало. Мы с Эммой пересекли границу Стаффордшира. Убогие городские пейзажи Уолсолла закончились; теперь местность выглядела куда более зеленой и приятной. Редкие дома по обеим сторонам дороги сверкали красным стаффордширским кирпичом, а шоссе регулярно приподнималось над каналами, берега которых тоже были выложены красным кирпичом, — разветвленная водная сеть и грустное напоминание о некогда славном индустриальном прошлом. Мои дедушка и бабушка со стороны отца жили в этих краях до самой смерти (они умерли в конце 1970-х один за другим), и местность вокруг была мне смутно знакомой. Пейзаж из моего детства. Не то чтобы мы часто навещали бабушку с дедушкой. У отца тесных отношений с ними не было. Он держал их на расстоянии, как и всех прочих.
— На развязке держитесь правее, ваш поворот — второй.
Я решил, что не поеду через центр Личфилда, но обогну город с востока. Раньше, до появления автострад и объездных дорог, путешествие по Англии наверняка предполагало разнообразные привалы. Вы ехали по главной улице (или тряслись в повозке, если говорить о совсем уж давних временах) и останавливались у пабов в центре города (или на почтовых станциях, постоялых дворах, или как там они назывались). Теперь сеть дорог надежно уберегает нас от подобных остановок. Дороги, похоже, понастроены для того, чтобы помешать вам знакомиться с другими людьми, их разветвленность попросту не позволяет человеческим особям где-нибудь скапливаться. Мне вспомнилась фраза — Каролина любила ее повторять: «Главное — контакт». По-моему, она вычитала ее у одного из тех властителей дум, к которым она постоянно уговаривала меня приобщиться. Теперь же мне пришло в голову, что человек, проектировавший английские дороги, преследовал прямо противоположную цель: «Главное — никаких контактов». Сидя в моей «тойоте приус» в компании одной лишь Эммы, я был герметически отделен от остального мира. У меня не только не возникало нужды взаимодействовать с другими людьми, но меня даже освободили от необходимости смотреть на них. Отцу бы понравилось — этому кретину несчастному.
— Впрочем, плевать я на него хотел, — сообщил я Эмме. — Стоит ли трепать себе нервы? Одно только меня бесит — то, что он отпугнул Элисон. Предположим, в то воскресенье мы бы отправились вместе погулять. Чем бы это закончилось? Возможно, она стала бы моей девушкой. И мы бы обручились. А потом поженились и нарожали детей. Вся моя жизнь сложилась бы совершенно иначе.
— Полмили прямо.
— Хотя что толку? «Если бы… надо было… как жаль» — самые жалящие слова в нашем языке. Опять цитата, кажется? И откуда?
— Через двести ярдов поверните налево.
— Вспомнил — из рассказа Каролины. Господи, я уже цитирую сочинения моей жены. Нашел у кого поучиться уму-разуму! Но почему я называю это «сочинением»? Ведь эта предательница просто взяла кое-что из нашей жизни, из нашей совместной жизни, — кое-что очень личное, не предназначенное для чужих глаз, — и слепила очаровательный рассказец, чтобы ее друзья из студии литературного творчества в Кендале поохали и поахали, прежде чем крепко приложиться к «Пино гриджо».
Я почти кричал. Это было неправильно по отношению к Эмме, не стоило терять выдержку в ее присутствии. Я умолк и принялся нажимать кнопку «карта», слушая успокаивающий голос моей спутницы, направлявшей меня без забот и хлопот к тому месту, где находилось жилье моего отца. А находилось оно на окраине Личфилда. Иногда вдалеке мелькал знаменитый собор, но более ничего не указывало на то обстоятельство, что я огибаю одно из самых живописных английских поселений и родной город доктора Джонсона,[25] если не ошибаюсь. Сначала мы долго ехали по унылой дороге с односторонним движением, вдоль которой сплошными рядами стояли дома межвоенной застройки, пока не добрались до шумной развязки, где Эмма настоятельно велела «взять влево и затем сразу же съезжать». Таким манером мы угодили в тихий жилой район с частными домами, однако на самой широкой улице района, Восточной авеню, высились три восьмиэтажные многоквартирные башни. Трудно было определить, когда их построили, скорее всего, уже после войны. Они походили на муниципальное жилье, но качественное муниципальное жилье — крепкое, ухоженное, с балконами на каждом этаже. «Приближаемся к месту назначения», — предупредила Эмма, я поблагодарил ее, припарковал машину на площадке у обочины и выключил зажигание. Затем взглянул на среднюю из трех многоквартирных башен — ту, куда я направлялся, — и ощутил напряжение во всем теле. Мне было сильно не по себе.
