Я прогулялся по отделению и наконец наткнулся в ординаторской на двух санитаров, живо обсуждавших футболиста, цветные фото которого украшали спортивный журнал. È cosi belissimo! È cosi erotico![115] Я попытался объяснить им, что хочу уйти.
— Camera trecentuno[116].
— Trecentuno?
Моей фамилии не было ни в журнале, ни в компьютере. Казалось, никто не знал о моем существовании. Я был невидимкой.
В конце концов одна санитарка объяснила мне, что нужно пройти в администрацию, на первый этаж. Однако на выписке никого не было. Естественно, поскольку все они уходили еще до полудня. Я заметил только огромного кота, венецианского сориано, спавшего на подоконнике. Посетители уже начали покидать больницу. Так что после шести вечера, когда время посещений закончится, я легко смешаюсь с ними. Я вернулся в палату, чтобы немного привести в порядок одежду. Порывшись в карманах пиджака, я нашел сложенную вчетверо купюру в пятьдесят тысяч лир в верхнем карманчике. Кто ее туда сунул? Конечно же, Оливия, ассистентка профессора, когда утром заставляла меня ходить с закрытыми глазами.
Было четверть седьмого, когда я, потерявшись в шумной толпе венецианцев в черных костюмах, вышел из больницы. Никакой охраны у входа не было. Я быстро прошел по рио ди Медиканти до причала. Первый вапоретто до вокзала был сорок первый. «Старина сорок первый, это наша последняя поездка вдвоем», — подумал я.
Невольно я поискал следы метро в стороне от причала. К своему удивлению, обнаружил, что не могу вспомнить ничего из моих прошлых поездок на сорок первом, не могу вновь пережить те чувства, которые вызывали у меня встречи с Муранеллой… Муранелла… Бог ты мой, кажется, что с тех пор прошли месяцы. «А всё эти проклятые лекарства! Настоящая химическая лоботомия», — подумал я.
На вокзале Санта-Лючия я взял билет. И слава богу, так как по пути до Болоньи дважды приходил контролер. Этот пассажирский поезд делал остановки по всем пунктам. Я прибыл в гостиницу лишь в восемь вечера. Было уже темно. За стойкой меня встретил Серджио, старший консьерж, в роскошном синей униформе, похожей на адмиральский мундир.
— Добро пожаловать в отель, профессор. Вы пойдете в ресторан?
Он с любопытством оглядел мой грязный, мятый и рваный костюм и кроссовки.
— Конечно, — ответил я. — Только переоденусь. У меня были кое-какие приключения в Венеции. Знаете, в этом городе, оказывается, совсем небезопасно!
— Да, я в курсе, профессор. Нам звонили из полиции. Там возник небольшой скандал, в особенности из-за этой вашей истории с мессой для кошек. Вас не отлучали от церкви? А то они нам сказали… Слава богу, в газетах ничего не появилось, а большинство отдыхающих, которых вы знаете, сегодня уехали… Я все же надеюсь, что вы сохраните хорошие воспоминания о своем пребывании, — добавил он, подавая мне пару конвертов, ожидавших меня в ячейке. Одна записка была от Наташи: «До свидания и удачи Вам!». Вторая — от Людвига Манна: «Welcome. Завтра, в воскресенье, в десять утра в парке. Gute Nacht».
Я поднялся в номер и из изумительно красивого чемодана из кожи дикой свиньи, купленного в Абано, достал свою старую одежду. Мой новый костюм пребывал в таком состоянии, что его оставалось только выбросить. Там же я обнаружил мои старые туфли. Я не осмелился пойти в ресторан в кроссовках.
Войдя в зал, я неспешной походкой гордо прошел к своему столику. Мне вовсе не хотелось выглядеть виноватым. Оставшиеся старые отдыхающие почти все меня приветствовали: кто кивком головы, кто улыбкой, кто улыбкой и легким взмахом руки, кто шепотом. Однако некоторые, особенно женщины, усердно изучали карту вин, делая вид, что меня не замечают. Мои старые соседи, Наташа и парочка «Круппов», уехали. Меня окружали бледные, как таблетки аспирина, новые отдыхающие, которые ничего не знали о моих похождениях.
Стильно одетый метрдотель спросил меня, как всегда:
— Professore, vino bianco?
Он не улыбнулся и не подмигнул, всё — как ни в чем не бывало.
Я смог проглотить лишь пол-яблока, выпить четверть бокала белого вина и еще бутылку кайзервассера.
«Да, после такого укола, какой мне сделала Оливия, — подумал я, ложась в постель, — сотрудники отделения неотложной психиатрической помощи могли обрести покой, по крайней мере, на пару суток!»
Глава 15. Операция «Alter ego»
Воскресенье, 19 сентября 1999 года
Всю ночь мне, казалось, снился один и тот же сон: сумерки, я сижу высоко в застекленной кабине и управляю электропоездом. При этом я почему-то держу в руках баранку, будто веду машину. Поезд подходит к железнодорожной ветке; на одном пути горят красные огни, на другом — зеленые. Я пытаюсь вывернуть руль, чтобы поезд пошел по тому пути, где горят зеленые огни, но он отчего-то сам собой поворачивает на красный, и мне не удается ни затормозить, ни просигналить.
Скорость нарастает, веток становится все больше и больше, и каждый раз поезд устремляется по запрещенному пути. Мне страшно; я боюсь, что в конце пути поезд слетит в пропасть. Наконец локомотив попадает в длинный черный туннель, и я просыпаюсь с эрекцией.
Был ли это сон-ребус? Так или иначе, но зеленые и красные огни в сумерках вспоминались с удовольствием. Я, должно быть, пробудился всего через несколько секунд после окончания сновидения. В чем же смысл этого сна? Во-первых, он построен на дневном остатке: мое возвращение вчера вечером в сумерках из Венеции в Монтегротто. «Открытые пути (зеленый цвет) должны были вывести меня к свету, но, увы! — вместо этого я поехал на красный, ведущий в туннель или тупик», — бормотал я про себя, спускаясь к стойке отеля. Предстоящая встреча с Людвигом Манном вызывала у меня одновременно и любопытство, и озабоченность. Что-то он мне порасскажет? У меня возникло впечатление, что наши отношения стали менее дружескими. Может, его задело то, что я вчера вечером впервые не отозвался на его приветственный жест, посланный с противоположного конца ресторана?
— Не желаете ли просмотреть «Монд»? — обратился ко мне консьерж у стойки, вынимая дюжину нераспечатанных номеров.
Нет у меня никакого желания их читать. И больше никогда не будет, спасибо. Потому что в этой газете не бывает гороскопов!
Я укрылся в укромном уголке парка, куда, как только туман рассеивался, быстро проникали лучи солнца, и с удовлетворением убедился, что и кошка из отеля выбрала тот же самый уголок в ожидании солнечного тепла.
Людвиг Манн появился к десяти. Он похлопал меня по плечу.
— Итак, дорогой коллега, как там у вас с вашим «я»? — спросил он.
— Неплохо. И если бы не жулики на площади Святого Марка, я бы не попал в эту глупейшую передрягу, завершившуюся больницей. Я должен вас поблагодарить! Знаю, что вы сыграли важную роль в моем освобождении. Я боялся, как бы эти психиатры не выбросили меня в канал…
— Попытаюсь объяснить вам, что произошло, — начал он. — Это в самом деле весьма интересная история, в которой вы были и субъектом, и объектом. Вы первый в ответе за все, что произошло.
— В ответе, но ни в чем не виноват, — парировал я, улыбаясь.
— Лучше я расскажу вам все как было, по порядку. А если вы не поверите, задавайте вопросы.
Я попытался его подловить.
— Уж не хотите ли вы сказать, что разгадали тайну Муранеллы? — спросил я, и при этих словах солнце разогнало последние клочки тумана.
— Не спешите, все в свое время! Дойдет дело и до Муранеллы. Немного терпения, если не возражаете. Поначалу нужно объяснить, с какой стати я вдруг озаботился вашими проблемами. Тем более трудными для разрешения, что многие события вы от меня скрывали, дружище. Но я вас в этом не упрекаю. Ведь вы хотели сохранить в тайне историю с этим знаменитым веществом…
— GB169? Вы позволите мне кое-что записывать?
— Конечно. На самом деле я — нейропсихиатр, — заявил Людвиг Манн. — Но я также возглавляю группу, занимающуюся «наукой о бодрствовании» и проявляющую особый интерес к технике «промывки мозгов». А геронтолог — это мое, так сказать, «прикрытие». Это такая специальность, которая позволяет болтать, что угодно, и никто никогда за руку не схватит. Однако и у шефа австрийских секретных служб может возникнуть артроз тазобедренного сустава. Ежегодные поездки в отпуск в Монтегротто на протяжении многих лет позволяют, если не окончательно вылечить, то хотя бы значительно облегчить течение моего артроза. Наша прошлогодняя встреча позволила мне ознакомиться с предметом ваших исследований, сном и сновидениями, и вашей необычной теорией программирования. Относясь к вам с большой симпатией, чтобы не сказать, по-дружески…
— Я тоже, дружище. Вы скрасили мое пребывание. Оно показалось мне уже не столь долгим и прошло гораздо веселее, — сказал я совершенно искренне.
— Когда вы появились здесь воскресным вечером пятнадцать дней назад, — продолжал Манн, извлекая из кармана блокнот, — я был просто счастлив вновь вас встретить. Наконец-то есть кто-то, с кем можно поговорить! Я попросил метрдотеля, чтобы он посадил вас за соседним столиком. Он ответил, что это невозможно, чему я был весьма удивлен, когда увидел, что он посадил вас возле той блондинки в противоположном конце ресторана. Видите ли, друг мой, нейропсихиатр, да еще и разведчик, должен принимать в расчет даже малейшие детали и пытаться их истолковать…. Тем более что вы представляете собой весьма привлекательную «цель» по причине вашей работы. И я быстро получил ответ. Обещание хороших чаевых вынудило метрдотеля развязать язык: он извинился, но сказал, что уже получил хорошие чаевые от дамы. Будем называть ее Наташа, если вам угодно. Она пожелала, чтобы вы сидели за соседним столиком якобы потому, что страдает стойкой бессонницей и надеется поговорить с вами об этом за едой. Еще я узнал, что Наташа устроила дело так, чтобы вы проживали в соседних номерах. Наконец, это она организовала вам фанги в три часа ночи! Все это выглядело очень странно, не правда ли? — добавил Манн, листая странички блокнота.
