«ЧЕТВЕРТАЯ ПОДОБНАЯ ВСТРЕЧА ПЯТНАДЦАТИ МИНИСТРОВ ДВУХ СООБЩЕСТВ БУДЕТ ПОСВЯЩЕНА HE ТОЛЬКО АКТУАЛЬНЫМ ПРОБЛЕМАМ ДАННОГО PЕГИОНА, НО И ПРОЦЕССАМ, ПРОИСХОДЯЩИМ В МЕЖДУНАРОДНОЙ ЭКОНОМИКЕ, ВЫЗЫВАЮЩИМ ВСЕ БОЛЬШУЮ ТРЕВОГУ У ОБЕИХ СТОРОН…»
…представительный мужчина в окружении свиты осматривает свиней в каком-то загоне, крупный план свиной головы, щурящейся на высокого гостя… Кто-то объясняет, что нужно делать, чтобы вырастить такую замечательную свинью, которая…
«…ВНОBЬ ОСТАНОВИЛА ПРОИЗВОДСТВО ИЗ-ЗА НЕХВАТКИ ОСНОВНОГО СЫРЬЯ ДЛЯ ВЫРАБОТКИ ФОСФАТА НАТРИЯ…
…СТРЕМЛЕНИЕМ К ПОЛУЧЕНИЮ АКТУАЛЬНОЙ И КОНКРЕТНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПРОНИКНУТА РЕЗОЛЮЦИЯ КОМИССИИ ПО ВОПРОСАМ ИНФОРМАЦИИ…
…НЕОБЫЧАЙНО ТЕПЛЫМ ДЛЯ ЭТОГО ВРЕМЕНИ ГОДА ДНЕМ ТЫСЯЧИ ГОРОЖАН СОБРАЛИСЬ В ПОРТУ HА ТРАУРНЫЙ МИТИНГ…»
…крики чаек и блеск солнца, как у Камю, на штыках почетного караула, хриплые команды и похоронный марш духового оркестра пожарников, вздувшиеся жилы на шее мужчины в чересчур узком чёрном костюме, листок бумаги, дрожащий у него в руке…
«…НА ОТКРЫТИИ ЭТОЙ ИНТЕРЕСНОЙ ВЫСТАВКИ ПРИСУТСТВОВАЛИ МНОГИЕ ВИДНЫE ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДЕЯТЕЛИ, РАБОТНИКИ КУЛЬТУРЫ, СОСТОЯЛСЯ ТАКЖЕ КОНЦЕРТ, УЧАСТНИКИ КОТОРОГО БЫЛИ ТЕПЛО ВСТРЕЧЕНЫ СОБРАВШИМИСЯ. ПЛАНИРУЕТСЯ СДЕЛАТЬ МЕРОПРИЯТИЯ ПОДОБНОГО РОДА ТРАДИЦИОННЫМИ…»
Планировать традицию? А почему бы и нет? Bсё возможно. Ты устала? Ох, нет, нет… Хочу еще! Тогда выключи звук! Череда сумрачных людей, в гробовой тишине перекладывающих бумаги за длинными-предлинными столами. Немые губы одного из них шевелятся. Кто-то делает пометки. Один гасит окурок в хрустальной пепельнице, уже до верха наполненной изжёванными бычками. Другой пьет минеральную воду…
Когда я последний раз был в постели с женщиной? Давно. С каждым движением тела, которое Весна принимает с благодарностью, я как бы избавляюсь от долгого мучительного кошмара. Благодатный дождь смыл с меня пыль книжного червя, секс — очистил изнутри. Мои ладони лежат на Весниных горячих, податливых бедрах, узких, как у мальчишки; сейчас она — мой нежный живой щит, молодая кобылица, на которой я, подобно святому Георгию, сражаюсь с электронным чудищем — на меня бессмысленно таращится, испуская дрожащий зеленоватый свет, жуткий выпученный глаз Циклопа, в зрачке которого видны его несчастные пленники. Я всматриваюсь в их лица — да это же она, товарищ Елизавета, зачитывает какую-то бумагу, лежащую перед ней на столе! Камера отъезжает, показывая главного редактора и секретаря, а затем и весь издательский совет «Балкан», но прежде чем я успел сказать Весне, чтобы она прибавила звук, мы оба ощутили тот самый пик возбуждения, когда остановиться уже невозможно, как на крутой ледяной горе, с которой несешься вниз так, что захватывает дух. Между тем кадры заседания сменила дикторша, зрелая красавица с блудливыми глазами, обведёнными тёмными кругами. Она смотрела на меня вызывающе, и я тут же решил включить эту красотку в нашу игру (раздев её в мгновение ока), однако она продолжала что-то вещать с серьёзным видом, и в ту самую минуту, когда мы достигли последнего рубежа, оглушённые взрывом где-то в спинном мозгу и криками: Ну же! Ну! Ну! Сейчас! Нууууу! Весна случайно сдвинула регулятор звука, и нам в уши ударил громоподобный голос красавицы дикторши, заканчивавшей фразу:
«…ДАНА СООТВЕТСТВУЙОЩАЯ ОЦЕНКА ВОЗМУТИТЕЛЬНЫМ ДЕЙСТВИЯM СТАРШЕГО ПРОДАВЦА КНИЖНОГО МАГАЗИНА ПЕДЖИ ЛУКАЧА, НА KOTOPOГО НАЛАГАЕТСЯ ДИСЦИПЛИНАРНОЕ ВЗЫСКАНИЕ». (Смена кадра.)
…в меня вперились глаза товарища Елизаветы, которая наконец подняла свой строгий взгляд от материала, секретарь тоже смотрел на меня с угрозой, и главный редактор, и все остальные, сидевшие в зале заседаний «Балкан», но они уже ничего не могли со мной поделать: освобождённый от вечного чувства вины и тяжести собственного тела, совершенно опустошённый, не чувствуя ни рук, ни ног, я падал вместе с Весной — Алисой в стране телевизионных чудес — в пухово-мягкий провал бездонного колодца, слыша шум своей крови в жилах и биение пульса, а дикторша, злясь оттого, что ей не удалось тоже испытать оргазм, нервно сказала:
«А СЕЙЧАС — ПОГОДА НА ЗАВТРА»,
на что Весна выдохнула:
— Сумасшедший!
«НА СЕГОДНЯ ВСЁ, УВАЖАЕМЫЕ ТЕЛЕЗРИТЕЛИ!»
Потом мы лежали, а онемевший телевизор бесшумно демонстрировал нам счастливых молодых людей в новых моделях демисезонных плащей фирмы «БЕКО», потом возникли запотевшие бутылки кока-колы, полетели люди-птицы с пёстрыми крыльями, следом на бешеной скорости, грозя их настичь и протаранить, неслись банки печёночного паштета «КАРНЕКС», а куры под предводительством франтоватого петуха с бодрой песней шли в крематорий для пернатых (АRВЕIТ МАСНТ FRЕI [26]), чтобы радостно превратиться в концентрат куриного супа…
К счастью, Весне не требовались посткоитальные ласки, за что я ей был чрезвычайно признателен. После близости я больше всего мечтаю оказаться за много километров от арены любви, а как минимум — чтобы дама хоть ненадолго удалилась куда угодно, хотя бы в ванную или на кухню, и чтобы в зубах у меня оказалась зажжённая сигарета. Соприкосновение потных, остывающих от страсти тел вызывает у меня отвращение, а запускание пальцев в волосы я воспринимаю как прямое посягательство на личность. Весна была умницей: налив нам в два бокала вина, она смотрела на меня, подперев подбородок ладошкой:
— Вы её очень любили?
Я мгновение подумал, прежде чем ответить:
— Очень.
Лежа на спине, она задрала свои длинные ноги на стену. Неправдоподобно стройные, они терялись в облаках сигаретного дыма. Весна, казалось, с интересом их разглядывала.
— Подумаешь… барышня! — сказала она презрительно после долгого молчания. — Фифа! Что ей нужно от вас? Почему она не оставит вас в покое?
Она пружинисто выпрыгнула из постели и настежь распахнула обе створки окна, словно желая, чтобы вместе с дымом выветрилась и моя память о Лене. Дождь прекратился. Нарезвившись всласть, разрядив напряжение, много дней накапливавшееся в небе и в людях, он успокоился.
В какой-то книге, ни автора, ни названия которой я не помню, мальчик, которого бьёт отчим, всё время молится про себя Богу, чтобы он помог ему не возненавидеть своего мучителя. От этого ему вдвое тяжелее, ведь приходится одновременно превозмогать боль от ударов и желание отомстить. Оказавшись после всех свалившихся на меня неприятностей в похожем положении, я понял одно: что бы с ним ни случалось, человек ни в коем случае не должен допустить, чтобы ненависть возобладала у него над остальными чувствами. Если это произойдет, он станет таким же, как те, кто не дают ему житья, и тогда, даже если он одержит над ними победу, его триумф потеряет всякий смысл. До тех пор, пока он сохраняет в себе хотя бы крохотный сокровенный оазис человеческого тепла, пока в нём не погас трепетный огонек любви, никто не сможет ничего с ним сделать. Не потому ли я с таким отчаянным упорством держался за последнюю нить, связывавшую меня с Леной? Теряя Лену, я тем не менее не переставал её любить! Моя безответная любовь была чем-то вроде невидимого щита, заслонявшего меня от тех, кто могли с легкостью уничтожить и куда более сильных, чем я. Поэтому я смотрел на своих гонителей даже с некоторой жалостью, как на дефективных, с безнадёжным вывихом чувств. Разумеется, они считали, что на их стороне власть и большие преимущества надо мной, потому что не сознавали моего превосходства. Калеки, эмоциональные уродцы! Все их усилия показать мне где раки зимуют, выглядели бессмысленными, чуть ли не смешными. Существовала, однако, другая, действительно серьезная опасность: спирохета их образа мышления могла незаметно проникнуть ко мне в мозг и развиться там в маленького автоцензора, куда более опасного, чем те, кто его взрастили, потому что их семя упало бы на плодородную почву. Вот тогда бы они могли считать, что добились своего! Находясь под их повседневным надзором, живя в их окружении, человек, незаметно для самого себя, начинает говорить и думать, как они. Естественное желание избавиться от одиночества, стать частью одного целого толкает нас в объятия массовой логики. Быть отличным от других опасно. Но сколь бы многочисленны ни были те, кто хочет причесать нас под одну гребёнку, уподобить себе, их никогда не будет достаточно много, чтобы контролировать все чужие чувства и все мысли в чужих головах. Их усилия принесут успех лишь в том случае, если каждый вырастит и станет содержать за свой счет персонального тюремщика, который, куда бы ты ни шёл, что бы ни думал, как бы тихо ни шептал какую-нибудь еретическую мысль, будет с тобой всегда, даже во сне. Но до тех пор, пока я в состоянии разглядеть подобную ловушку, я неуязвим! Может быть, мне в этом помогает взгляд сквозь очки пилотского шлема, когда-то полученного от ЮНРРА? Или всё дело в книгах, которыми я занимаюсь? Может быть, как раз с помощью таких вот мелочей, как заштатная книжная лавка, человек неосознанно и сопротивляется духовному насилию, способствует совершенствованию мира скорее, чем любые манифесты, воззвания, школьные реформы, суровые законы или перевороты? Просто нужно упорно, ежедневно делать пусть хоть маленькие шажки в нужном направлении; терпеливо и настойчиво предлагать людям книги, картины, музыку, как странствующие монахи предлагают за несколько медяков молиться во время своих долгих скитаний за спасение чьей-то души; предлагать своё время, опыт, быть любезным и терпимым к невежеству, угощать сигаретами, вином, чашкой кофе и идеями, стараясь быть добрым в обезумевшее и осатанелое время, не обращающее внимания на подобные мелочи и полутона, ищущее спасения от неотвратимо надвигающейся гибели в великих исторических начинаниях и глобальных решениях. Нет, это никакое не христианство, это просто-напросто любовь, которая старше любой религии. Благодаря стечению обстоятельств или, лучше сказать, настоящему маленькому чуду, которое никто не планировал и не ожидал, в лоне самого скучного и серого издательства, какое только можно себе представить, вдруг возник сказочный замок — маленькая книжная лавка, одинокий маяк в море тьмы, о котором мы вместе заботились с единственным желанием иметь уголок, где бы можно было отдохнуть душой в обществе книг и нормальных людей. Должно было пройти целых три года, чтобы они обнаружили, что там происходит нечто необычное. Вначале, конечно, никто из них даже самому себе не смел признаться, что, собственно, ему там не нравится, но когда молчаливое возмущение каждого из них достигло пика, последовал настоящий изрыв ненависти, сила которой, кажется, ошеломила даже самих экзекуторов. Чувствуя, но не умея сформулировать глубинные мотивы своего негодования, они ополчились на детали: на босые ноги Весны, серьгу в ухе у Чубчика, сидение на полу, вино, музыку, «непотребные» плакаты и значки… Но все их потуги вернуть серость, обкорнать все, что торчит, собрать разбросанное, сосчитать несчётное, постоянное желание провести учёт неучитываемого, свести к цифрам статистики несводимое, разложить по полочкам, выдрессировать, вышколить согласно своему пониманию приличий, выкрасить все в милый их сердцу мышиный цвет (на котором меньше всего заметна грязь), закрасив им все остальные цвета, оскорбляющие их своей хаотической пестротой, для упорядочения которой нужен вкус, а в своём вкусе они не уверены, все эти усилия напрасны, страх, который они хотели внушить, посеять в чужих головах, испаряется, как нечистая сила перед крестным знамением, если человеку, несмотря ни на что, удалось сохранить в себе хоть малую толику любви. Вот почему я не очень испугался (хотя и не отношу себя к разряду смельчаков), увидев на экране хмурые лица членов издательского совета, решающих мою судьбу. Лаская Весну, я смотрел на них, как на пришельцев с другой планеты, до которых мне нет никакого дела. С одной стороны, были наши нагие тела, горячие губы, потная кожа, то, что можно потрогать, лизнуть, понюхать, а с другой — обладатели бумажной, для нас не существующей власти, набившиеся в деревянный ящик с выпуклым стеклом вместо одной из стенок. Снова, уже в который раз, жизнь побеждала фикцию! В их запуганных, сереньких головах, наверное, могла возникнуть лишь одна картина: скукожившись в каком-нибудь тёмном углу, я дрожу от страха в ожидании их решения. Видели бы они меня в эту минуту с персиковой Весниной попкой на фоне их серьезных физиономий!..
