— Что?
Опустилась на диван, плотно сдвинув ноги, выпрямив спину.
— Не понимаю… Вам-то зачем все это нужно?
— Что вы имеете в виду?
— Зачем вам участвовать в наших делах? Не хватает острых ощущений?
— Напряглась, нервно сжала пальцы рук — так, что проступили белые пятна.
— Я пережила погром… Гостила в то лето у дяди в местечке под Вильно… Убили всю его семью. Одна я спаслась… Но вам этого не понять!
— Почему же… Это, действительно, ужасно.
— У вас, родившихся здесь, уже нет этого страшного ощущения полной беззащитности и униженности… Я должна избавиться от этого чувства, я не могу с ним жить!
И — уже тише:
— Скажите, вы, действительно, мне не доверяете?
Она напоминала сейчас сжатую до предела струну.
Проговорил раздельно и веско:
— Я доверяю вам.
Встал, заходил по комнате.
— Вот что… С кодом я разберусь. И с этим Руди… Прошу вас, ради вашей же собственной безопасности — будьте осторожны! Я сам вас найду, хорошо?
— Хорошо…
Она словно опала; сидела, склонив голову. Шагнул к ней, протянул руку:
— Спасибо за отличную работу… товарищ!
Мина прислушалась: шорох в коридоре и на лестнице. Едва слышный стук калитки во дворе. Начал накрапывать дождь — и тут же стих. Пора доставать теплые одеяла… да… и пусть будет удача ночным гостям сестры.
«Ну, хорошо, дед скрывался у них в доме. Но как он там очутился? От его Сосновки до их Конотопа еще надо добраться!» «Не знаю, — говорит мать, — да разве это так уж важно?» Она сидит на веранде, перебирает яблоки для компота — те, что уже с гнильцой. Очищает от кожуры, вырезает коричневую плесень, бросает белые дольки в миску. «Тея! — кричит отец, — куда ты дела секач?» Он наводит порядок в сарае, и все раздраженье из-за необходимости заниматься хозяйством выплескивает на жену. «Да я не видела его с прошлого года!» — устало отвечает она. Подымает на меня темные неподвижные глаза, обреченно смахивает со лба капельку пота. Вдруг какое-то подобие улыбки кривит ее губы. «Бабушка их всех спасла, — говорит она. — Лихая была дивчина. Местечко заняли беляки. Ворвались в дом. А она выскочила им навстречу и — давай плясать да хохотать. Ну, они и сменили гнев на милость. А родителей спрятала в сенном сарае на заднем дворе. Вот так и уцелели». «Дед там тоже был?» «Наверно. О нем она не говорила… И как она могла связаться с таким замухрышкой! Ей бы с ее способностями, как той комиссарше, полком командовать. А она всю жизнь с дедом прожила». «Но ведь ты говорила, что она слегла после рождения папы?» «Да. Еле жива осталась. Отвеселилась…» «Но дед тоже был не дурачок». «Еще бы! Иудушка Головлев! Она ведь не могла работать, деньги были все у него. Куда денешься? Одно утешенье — Залман. Она чуть с ума не сошла, когда он ушел на фронт. Дед поехал вслед за ним, отыскал, поговорил с командиром, вернулся довольный — и с тех пор был уверен, что только благодаря ему Залман остался жив». «Тея! Здесь какой-то чемодан с бельем! Что с ним делать?» «Подожди, иду уже! — бросает нож на стол, подымается. — Если бы в твоем отце была хоть капля деловитости деда!»
Он — вырвался. Добрался до Москвы. Использовал единственный шанс. Это — самое важное! Об этом я буду писать… А было ли именно так на самом деле, значения не имеет!
Золотая монетка. Яблочный год.
Вот уже месяц не встречает меня на Эмек Рефаим мой знакомец в круглой шапочке. Не стоит его стул возле магазина женского белья, не красуются на вешалке грошовые майки… Куда он подевался? Я не знаю. Да, признаться, и не хочется об этом думать. Я пришел на Эмек Рефаим, чтобы купить вина. Вот, хотя бы в этом магазинчике с длинной деревянной стойкой и рядами посверкивающих в полутьме бутылок. Но это — дорогой магазин. А мне нужно что-нибудь подешевле. Еще я хочу купить белую брынзу, алые помидоры, зелень в лавочке на углу. И масло в высокой бутыли — настоящее оливковое масло, пахнущее прокаленным сухостоем. Завтра меня посетит Влада. Так мы с ней договорились. И на наших губах будут красное вино и оливковое масло. Кровь этой земли.
Я иду мимо высокой стены кладбища тамплиеров, (там они покоятся среди белых камней и сухой травы), я возвращаюсь домой с тяжелой сумкой, полной еды. Влада, — скажу я, — Влада, ты пришла, ты уйдешь. Но этот вечер мы проведем вместе в моей белой комнате, где лишь книжный шкаф и стол в завалах бумаги, да холостяцкий топчан.
А знаешь, у меня все же найдется для тебя подарок — дымчатый топаз луны на фиолетовом бархате неба.
Он вернулся ночью, когда Герда уже спала. Она услышала шорох — открыла глаза.
— Кто это? — вскрикнула она, и в то же мгновенье почувствовала его запах, его губы на своих губах.
— Это я. Подвинься, пожалуйста. Такая узкая кровать!
Засмеялась, повернулась к нему, положила руку на его голое плечо.
— Так с кем ты проводил время без меня?
— Ни с кем. Занимался делами. А что слышно у тебя?
Сняла руку. Повернулась на спину.
— Все нормально. Деньги передали… Целых полторы тысячи.
— Ого! Ты уверена, что за тобой не следили?
— Я ничего не заметила.
Села на кровати, нащупала тапочки, подошла к столу.
— Этих тель-авивцев ничего не интересует. Такие противные… Даже вспоминать неприятно. Хочешь пить?
— Нет.
— А я хочу.
В кружке были остатки кофе. Плеснула в миску, налила из чайника кипяченую воду. Она уже успела остыть.
— Как ты только живешь в этом Тель-Авиве…
— А я и не живу.
— Что ты хочешь сказать?
— Так… Прохожу мимо.
Отхлебнула воду из кружки, помолчала…
— Ты странный.
— Каждый странен по-своему.
— А твой Эли уж точно!
— Он умный. У него не мозг, а логическая машина… Так что он передал?
Щелкнула выключателем лампочки. Вспыхнул свет под низким потолком. Вытянула из-под ремня часов белый квадратик. Вскочил с кровати, подсел к столу.
— У тебя есть Танах?
— Лежит где-то… А зачем он тебе? Хочешь почитать?
— Дай!
Пожала плечами, отыскала среди книг на полке.
— И лист бумаги с карандашом!
Раскрыв «Хумаш» в начале главы «Вэ яца Яаков ми Беэр-Шева», Марк углубился в работу… Герда села напротив, подперла рукою голову и, время от времени прихлебывая воду из кружки, наблюдала, как вместо колонок цифр возникают на бумаге буквы, складываются в слова… Выпрямился, перечитал текст.
— Ну, что?!
— Их ничего не интересует… Они хотят лишь поскорее провести операцию…
— Это нормально.
— Нет! В создавшейся ситуации она лишь вредна! Кроме того, если есть подозрение…
Чиркнул спичкой Бумага полыхнула — обуглилась.
— Какое? — Герда подставила глиняную пепельницу.
— Не важно… Я хочу сказать, что можно было бы действовать умнее. Наладить новые связи… Ведь это — ценнейшая информация! Теракты недостаточны. А «Хагана» спелась с англичанами. Только разговорами и переговорами их тоже не выгонишь. Должен быть какой-то средний путь…
Подошла к нему, коснулась жестких волос на его груди, повела ладонью вниз…
— Я купила тебе две майки… И теплые носки. Пришла домой, а тебя нет… И я испугалась, что ты больше не придешь.
— Я всегда возвращаюсь к тебе.
— Правда?..
Вместо ответа он поцеловал ее, а она задохнулась — и крепко прижалась к нему.
Чем может запомниться город? Я написал эти строчки, когда мы сидели в зале ожидания автобусной станции, делать было нечего, девочка, как всегда, сидела рядом с тобой — она всегда была очень послушной, наша девочка.
Чем может запомниться город, в который мы приехали на день, побродили по пыльным улицам, сфотографировали плоскогрудые церкви, полюбовались видом реки… Я купил какую-то книжку, хотел, было, приступить к чтению, и вдруг… это всегда бывает вдруг: возникает интонация, звучит все настойчивей, и вот — откладываешь книжку, прекращаешь разговор.
Тот текст затерялся. Значит, был и не очень-то хорош. Но провинциальный город с его церквями, похожими на бледных девушек в голубом и белом на фоне неяркого голубого неба с неподвижными облаками, этот бездонный омут жизни, отражающий небо и облака — остался.
Ты прочитала стихотворение, на мгновенье задумалась, но вместо того, чтобы вынести, как всегда, окончательное решенье, сказала, что твой дед Яков, может быть, — из этого города… Откуда-то отсюда — из этих просторных и неярких мест. Он умер, когда ты была еще очень маленькой, и не запомнила его. Но бабушка Оля что-то рассказывала… «Не совсем обычное имя для русского». «А он и не был русским… Это такая семейная тайна, которую все знали. Ты же понимаешь, в те времена быть дочерью еврея… Отца происхождение жены не трогало. В его среде эстрадников и циркачей национальностью не интересовались». «А кем был дедушка?» «Преподавателем литературы в школе. Такой тихий книжник. Как и бабушка. Никогда никуда не лез, ничего лишнего не говорил… Потому и выжил. Бабушка рассказывала, что он был очень талантливый, даже какую-то работу написал… то ли по лингвистике, то ли по филологии… Да вот, не в те времена родился… Родители говорили, что я очень похожа на бабушку», — добавила ты.
